— Мне кажется, вы прокололи колесо, — говорит он. — Так почему бы не разрешить мне помочь вам?

— Не стоит.

Но мой голос звучит не очень уверенно.

— Почему же не стоит? — спрашивает он.

Я не хочу думать о том, по какой причине он так настойчив, ведь он прекрасно знает, каким будет мой ответ.

— Я правда думаю, что не нужно, — отвечаю я.

Он наблюдает за моими колебаниями. Мне кажется, он готов ждать вечность.

— В любом случае, мой велосипед…

— Можете оставить его здесь. Я отправлю кого-нибудь из ребят забрать его.

— Но вы, наверное, очень заняты, у вас много дел…

Хотя я всегда захожу в тупик, когда думаю, какими могут быть эти дела. Вижу тень улыбки в его глазах, пока я все это говорю, словно он уверен, что я потерпела поражение.

— Ничего, что не могло бы подождать, — произносит он.

— Но вы ехали в другую сторону…

— Я с легкостью могу доехать до вашего дома.

— Я правда не должна…

Он открывает дверь.

Забираюсь в «Бентли», когда-то принадлежавший Ле Брю. Я должна злиться из-за того, что машина мистера Губерта реквизирована, я должна сказать, что меня не надо подвозить. Но я так устала, замерзла и промокла, а до дома еще очень далеко.

Капитан Леманн смотрит на меня: на мои мокрые волосы, гусиную кожу на руках, мокрую одежду, облепившую все тело.

— Миссис де ла Маре, вы дрожите. Накиньте мой плащ.

— Не могу, — отвечаю я.

— Мне кажется, вы должны. Вы же не хотите заполучить пневмонию. Особенно, если учитывать, что от вас зависят некоторые люди, — говорит он.

А вот это правда.

Поскольку я ничего не говорю и не протестую, он оборачивается к заднему сиденью. Достает оттуда плащ и накидывает его мне на плечи, опуская полы между моей спиной и спинкой кресла. Его близость шокирует меня.

Его рука скользит под волосами к основанию шеи, поднимая волосы там, где они соприкасаются с воротником плаща. Он делает это скрупулезно, не пропуская ни единой пряди, едва касаясь моей шеи своим пальцем. У него горячая кожа. Слышу, как он дышит, уверена, он слышит, как дышу я. Никто из нас не произносит ни слова.

Он заводит автомобиль. Плащ очень длинный, он складками собирается у меня за спиной. Но мне тепло.

— Это очень любезно с вашей стороны, — одновременно официально и вежливо говорю ему я. В моем голосе слишком много придыхания.

Он слегка качает головой, словно не соглашаясь со мной.

— Как Милли? — спрашивает он.

— Сейчас уже хорошо, спасибо.

— Макс заходил?

— Да.

— Я подумал, что Макс сможет ей помочь, — говорит он.

— Да, спасибо.

Меня озаряет мысль, что он хочет, чтобы я знала: это он отправил ко мне Макса. Он понимает: ничто не подтолкнет меня к нему сильнее, чем его забота о моих детях. От этой мысли я чувствую себя счастливой, чего не должно быть.

Отворачиваюсь от капитана и смотрю в окно. Много времени прошло с тех пор, как я последний раз смотрела на Гернси из окна автомобиля. Буря проходит, в мир возвращается разноцветие: под белизной небес трава лихорадочно заливается зеленью, влажные ягоды рябины блестят, словно помада на женских губах.

От нашего дыхания окна запотели, так что местность вокруг кажется размытой, цвета сливаются, словно земля вокруг иллюзорна и вот-вот исчезнет. Капитан приоткрывает окно, чтобы холодный воздух очистил стекло.

Некоторое время он молчит. Тишину заполняет скрип дворников. От мокрых вещей идет слабый запах: мокрая шерсть моей кофты, мускус моих волос. Медленно поворачиваюсь к капитану, наблюдаю за его сильным, крепким телом, за его руками, поворачивающими руль. Вспоминаю ощущения, когда его пальцы касались моей шеи. Теплые, пугающие. Он едет очень медленно.

— Итак, шоколад, — говорит он, словно продолжает начатый разговор. — Вы сами его съели или весь отдали детям?

— Пару кусочков съела я.

— Понравилось? — спрашивает он.

Вспоминаю, как таяли во рту сладкие кусочки.

— Да. Очень вкусно.

— Даже несмотря на то, с какой неохотой вы его взяли?

Я не смотрю на капитана, но слышу в его голосе улыбку.

— Я отказывалась не потому, что думала, будто он мне не понравится.

Слова повисают между нами.

Ветер уносит облака. На землю льется свет, все сияет, сверкает. Он отирает окно изнутри своим рукавом. Цвета окружающей местности ослепляют: медь и бронза опавших листьев, поле из темно-желтых одуванчиков, длинноногих, как девчонки. Проезжаем мимо сказочных виноградников, стоящих, словно стена, горящих ярким, но мягким огненным цветом.

— Пейзаж акварельный, — говорит он. — Я бы с удовольствием его нарисовал.

Меня это интригует.

— Вы художник?

— Не думаю, что достоин того, чтобы меня так называли, — отвечает он. — Но мне нравится рисовать, когда есть такая возможность. Ради собственного удовольствия. — Он замолкает на некоторое время, словно пытается подобрать слова, чтобы выразить свои чувства. — Мне кажется, это помогает мне отрешиться от настоящего. Хотя бы на время.

Я прекрасно его понимаю. Иногда очень хочется отыскать безопасное место, убежище. Вот как я со своими пианино и поэзией. Но не такие слова ты ожидаешь услышать от солдата.

— Искусство — это не моя профессия, — говорит он. А поскольку я ничего не спрашиваю, он добавляет: — До войны я был архитектором.

Я удивлена, как тогда, когда капитан Рихтер сказал, что он был врачом. Никогда не думала, что у этих людей есть другая профессия. Я пытаюсь, но неудачно, подобрать слова так, чтобы вопрос вышел неглупым.

Небо расчищается. Чуть впереди нас, на фоне голубого великолепия, видна огромная темная туча. Она выглядит очень основательной, словно какая-то страна, словно какие-то сказочные холмы, о которых я читала Милли.

Он больше ничего не говорит, да это и неважно. Я чувствую себя такой счастливой в этой машине, в этом плаще — меня охватывает неожиданное счастье, оно заполняет меня. Я не могу его контролировать, изгнать или отвергнуть.

На повороте в проулок, возле поилки для скота, стоит темная фигура — женщина с платком на голове выгуливает собаку. Узнаю в ней Клемми Ренуф, мы немного знакомы, ходим в одну церковь.

Она смотрит прямо на машину. Кажется, что ее пристальный взгляд выискивает именно меня. Во мне появляется страх. Убеждаю себя, что она не сможет ничего разглядеть сквозь запотевшие стекла. Очень хочу, чтобы так и было.

Подъезжаем к Ле Коломбьер.

— Я могу довезти вас до двери. Но если хотите, я высажу вас за углом, — говорит он.

— Да, так будет лучше.

Он останавливает машину на некотором расстоянии от моих ворот.

— Если вы дадите мне ключ от вашего навесного замка, я отправлю Ганса Шмидта за велосипедом, — говорит капитан.

Вытаскиваю ключ из кармана и кладу ему в руку, стараясь не дотронуться до нее.

— Спасибо, что подвезли.

— Не за что, миссис де ла Маре.

Снимаю плащ, сворачиваю, потом кладу на сиденье. Без него я чувствую себя одинокой, мне холодно. Открываю дверь, поворачиваясь спиной к нему.

— Меня зовут Вивьен, — говорю я.

— Вивьен, — серьезно, очень тщательно и бережно повторяет он, словно боится повредить его, произнести слишком грубо. — Благодарю.

Будто я что-то ему отдала.

Этой ночью мне снится он. Во сне он прижимает меня к себе. Просто прижимает, никаких поцелуев, никакого сексуального подтекста. Его тело соприкасается с моим, так бывает после очень долго расставания. Во сне все такое настоящее, как и должно быть. Но просыпаюсь я в потрясении от такого сна.

- Я разбирала некоторые вещи Фрэнка, — говорит Энжи.

На кухонном столе высится стопка книг: «Садоводство» мистера Миддлтона, «Трое в лодке», «Сказки острова Гернси».

— Они принадлежали Фрэнку, — говорит она. — Мне они не нужны, Вивьен. Я не такая, как ты или он. Как я тебе уже говорила, я не читаю. Я хотела бы отдать их тому, кому они пригодились бы.