Стараюсь не смотреть на Гвен. Гляжу мимо нее в окно, где в прозрачном воздухе виднеются близлежащие острова, и кажется, что до них можно дотянуться рукой. Думаю про себя: «Если честно… Зачем я так сказала?» Я читала где-то, что, произнося эту фразу, человек пытается скрыть правду.

— Должно быть, это неприятно, что вы постоянно находитесь у них на виду, — говорит она. — Я хочу сказать, что окно Конни выходит как раз на ваш двор.

Я вру ей. Ненавижу врать.

— Полагаю, ко всему можно привыкнуть, — отвечаю я.

Убеждаю себя, что все те странные встречи с капитаном Леманном, все те неловкие разговоры — все это в прошлом. Мы никогда с ним больше не увидимся. Так что очень глупо чувствовать себя виноватой, словно я сделала что-то плохое.

— Как девочки? Что Бланш? — спрашивает Гвен. — Нравится ей работать у миссис Себир?

— Да. Хотя, я думаю, она до сих пор жалеет о том, что мы не уехали с острова. Бланш недавно ходила на танцы в Ле Брю. Там были немецкие солдаты и наши девочки.

— О, — все, что сказала Гвен, переваривая мои слова.

Четкая морщинка пролегла у нее на лбу. Я чувствую, что между нами что-то изменилось, будто между камней пробился росток сорняка.

А потом она пожимает плечами и неловкий момент исчезает.

— Ну, молодым людям нужно жить дальше. — Я знаю, что Гвен этого не одобряет, но делает некоторые поблажки ради Бланш. — Им трудно… половина мужчин уехали с острова, кругом дефицит, в магазинах нет новых нарядов… Слушай, я кое-что тебе принесла. — Она вытаскивает из сумки лист бумаги, на котором написан рецепт макаронного пирога. — Он не очень вкусный, но по крайней мере, сытный.

Я благодарю ее. Слишком усердно. Думаю, мы обе рады сменить тему.

Звякает колокольчик; мы оборачиваемся и видим двух вошедших людей — немецкого солдата в сопровождении местной девушки. Она мне знакома, училась в одной школе с Бланш, только в параллельном классе. У нее лицо сердечком и волосы цвета карамели. И в отличие от большинства из нас, она при макияже: персиковая помада и светлая пудра. Когда они садятся, юноша тянется через стол и берет ее руку в свои.

Гвен покачивает головой.

— Как она может? — говорит она едва слышно. — Как она может?

Я сижу молча.

— Я хочу сказать, быть вежливым — это одно. Они ведь тоже люди. И я могу понять, что Бланш хочется ходить на танцы. Я имею в виду, молодым людям нужно развлекаться… — Она пытается очертить границу доступного, хочет сказать: «Вот это хорошо, а это недопустимо». — Но это… Этого я точно не понимаю… Это зашло слишком далеко. Я имею в виду, когда уже все слова сказаны и поступки совершены, мы ведь враги с ними. Они бомбили нас. Я просто не понимаю, как она после этого спокойно спит.

Я сижу молча.

Думаю про себя: «Что сказала бы Гвен, узнай о нас с капитаном Леманном? Хотя ведь нет ничего такого, что про нас с капитаном Леманном можно было бы сказать».

— Вив, ты точно в порядке? — Ее глаза блуждают по моему лицу. — Ты как будто не в себе.

— Я в порядке, Гвен. В порядке.

Оставляю велосипед у стены дома. Мои пальцы окоченели и онемели от того, как я держалась за руль. Воздух сегодня очень холодный, скоро зима. Растираю руки и чувствую, как в пальцы впиваются иголочки, когда к ним приливает кровь.

Чувствую облегчение от того, что в мое отсутствие не случилось ничего плохого. Милли играет наверху, а Эвелин крепко спит в своем кресле. Вытаскиваю продукты из велосипедной корзины. Хлеб, свинина, поднос с саженцами. Меня на краткое мгновение охватывает триумф от того, что я все еще могу прокормить свою семью. Слышу, как позади меня открывается калитка.

На пол ложится тень.

— Добрый день, миссис де ла Маре.

На пороге моего дома стоит капитан Леманн.

Испытываю некоторое удивление, словно за время его отсутствия я забыла, как он выглядит.

— Давно вас здесь не видела, — говорю я. А про себя думаю: «Эта фраза предполагает, что я искала его». Чувствую, как кровь приливает к лицу.

— Был в отпуске. Ездил в Берлин, — отвечает он мне.

— О.

Вспоминаю кинохроники из Берлина: военные парады, речи Гитлера, одновременно абсурдные и леденящие душу. И в тоже время я думаю о тех, кто ждет его в Берлине: жена, сын. Ощущаю жгучее любопытство. От этих мыслей я испытываю противоречивые чувства.

— Я привез немного шоколада, — говорит он. — Купил на обратном пути в магазине шоколада в Шербуре.

Он протягивает его мне. Это молочный шоколад «Suchard» в обертке василькового цвета с золотым тиснением. Один только вид обертки действует чарующе. Представляю, каково это будет, развернуть ее и съесть — изысканный шелест серебристой фольги, сладость во рту.

— Возьмите. Это вам, — говорит он.

Я отрицательно качаю головой. Мне кажется, я чувствую запах шоколада сквозь обертку. Или, может, это просто воображение разыгралось, как бывает, когда ты чувствуешь в чем-то недостаток, когда к чайному столу у тебя всего лишь безвкусное печенье из заменителя муки. Мой рот наполняется слюной, я сглатываю. Капитан смотрит на мое горло, понимаю, что он заметил.

Я краснею от стыда, испытывая в некотором роде смущение.

— Думаю, вы любите шоколад, миссис де ла Маре, — говорит он.

— Да кто же не любит шоколад, — неопределенно отвечаю я.

— Так почему вы не берете его? — спрашивает Леманн.

— Спасибо, но я не могу. — Я говорю очень тихо, чтобы не разбудить Эвелин. От этого наш разговор становится более интимным, такого не должно быть. — Я уже говорила вам прежде, когда отказывалась от кофе.

— Но это такая мелочь… сказать «нет» шоколаду.

— Это все, что в моих силах, — мелочи, — говорю я. Вспоминаю, что говорил Джонни. Всегда есть что-то, что можно сделать. Может, всего лишь какую-то мелочь. Ты должен делать то, что в твоих силах.

— Миссис де ла Маре, никто не умрет от того, что вы примете от меня небольшой подарок, — говорит он. — Никакого риска.

Он стоит слишком близко ко мне. Вспоминаю, как он согнал с моего рукава осу. Приятное ощущение проходит сквозь меня.

— К тому же вы уже брали у меня сигарету, — говорит он. — Что изменилось?

— Мне и сигарету не стоило брать.

Он задумчиво смотрит на меня.

— Если вы не хотите взять шоколад себе, отдайте его детям. Это уменьшит ваше чувство вины? — говорит капитан.

Я протягиваю руку и забираю шоколадку.

Он выдыхает с облегчением, словно он рад. Стараюсь не думать об этом: разве моя уступка что-то значит, почему для него настолько важен этот подарок?

Уношу шоколадку на кухню, разворачиваю обертку и несколько секунд вдыхаю сладкий аромат. Отламываю два кусочка для себя и откладываю на блюдце. Решаю отдать Милли и Бланш их долю после чая, когда они уже не будут голодны и не съедят его очень быстро.

Вечером, когда наши тарелки опустели, я иду к буфету, чтобы достать шоколад.

— У меня для вас кое-что есть. Угощение.

— Это шоколад. Это его запах, — говорит Милли.

Девочки пристально следят за тем, как я снимаю синюю обертку, разворачиваю фольгу. Она дразняще шелестит.

— Мам, где ты ее взяла? — спрашивает Бланш.

— В городе, — отвечаю я.

— Но я думала, что шоколада вообще нигде не осталось, — говорит она. — Так сказала миссис Себир.

— Мне повезло, я нашла его.

Разламываю шоколадку на три части. Одну протягиваю Эвелин, она отрицательно качает головой.

— Я не буду, спасибо, Вивьен. Шоколад не способствует моему пищеварению.

— Это ужасно. Бедненькая бабуля, — говорит Милли.

Отдаю девочкам их порции.

— Ешьте медленно, растягивайте удовольствие.

Но они, конечно же, делают все наоборот.

Когда они доели, делю долю Эвелин между девочками. Они вежливо благодарят бабушку и съедают вторую порцию.

Рот Милли коричневый от шоколада. Она тщательно облизывает губки и слегка вздыхает. Милли поднимает голову, и вечернее солнце освещает ее кожу и глаза.