— Тем не менее, есть еще несколько из наших, кто мыслит правильно, — говорит Джонни. — Мы должны доставить этим «джерри» немного неприятностей. Пока не победим.

Слова повисают в воздухе между нами: блестящие, переливающиеся всеми цветами радуги, но пустые и недолговечные, как мыльные пузыри на ветру. «Пока не победим». Я думаю обо всех кинохрониках, которые мы смотрели о гитлеровской армии, неукротимым потоком захлестнувшей Париж.

Я представляю, как они входят в Лондон, маршируют вверх по Мэлл к Букингемскому дворцу и дальше, мимо Гайд-парка к Мраморной арке. Я так отчетливо вижу это.

Они пришли сюда, на наши острова, сделали всего лишь первый шаг и без усилий вошли. Вот оно, будущее Британии — оккупация. И всем нам придется научиться жить с этим.

— Джонни. — Я слышу, как прерывается мой голос. — Ты действительно думаешь, что мы сможем победить? В глубине души. Несмотря на все, что происходит?

Он всматривается в меня своими теплыми темными глазами, такими доверчивыми, как у ребенка.

— Конечно сможем, тетя Вив. Можете быть уверены. Британцы никогда не проигрывали. А пока мы не победили… ну, мы с Пирсом собираемся делать все, что в наших силах.

Я смотрю, как он сидит за столом, весь облитый тягучим солнечным светом. Он до сих пор всего лишь мальчишка, порывистый и бесшабашный. Я вспоминаю, как он играл с Бланш в лесу, когда ему было шесть или семь лет, как, рисуясь, залезал на самые высокие деревья, отчаянно стараясь произвести на нее впечатление. И эти его разговоры о борьбе я воспринимаю по большей части именно так: как мальчишескую браваду, особенно с тех пор, как умер его брат. Он стремится жить за Брайана, быть таким же смелым, каким был его брат. Это его способ вынести груз того, что он остался жив.

Но порою я задумываюсь о том, что в Джонни есть что-то, чего нет во мне. Иногда, когда он со мной, я почти верю, что мы можем победить.

— Ну, я лучше пойду, тетя Вив.

— Рада была повидаться, Джонни.

Я провожаю его во двор, наполненный ветром и солнцем, по земле кружат несколько желтых листьев с груши. Лето переходит в осень. Скоро все вокруг рассыпется в последнем отважном урагане цвета.

— Знаете, что меня раздражает, тетя Вив? — говорит Джонни, садясь на велосипед. — Слышать, как люди говорят, что рады тому, что не стало хуже, что «джерри» такие вежливые и все не так плохо, как они предполагали. Некоторые почти благодарны… Но знаете, что я думаю, тетя Вив? Они еще даже не начинали. Люди думают, что на этом все закончилось, что дальше будет так же. Но я думаю, что все только начинается.

На следующий день я делаю себе последнюю чашку кофе, выскребая со дна банки остатки порошка. Кофе очень слабый, на самом деле это просто горячая вода бледно-коричневого цвета. Несу его на столик за дверью. Собираюсь сделать вид, что все по-настоящему.

Стоит еще одно прелестное сентябрьское утро. Небо смягчает облачная дымка, и вокруг меня медленно танцует осень — летают из стороны в сторону ленивые насекомые, кружась, опадают с деревьев листья. Через открытую дверь я слышу, как играет Милли.

Я поставила ее кукольный домик на кухонный стол. Это довольно симпатичная старая игрушка, когда-то принадлежавшая нам с Ирис, с блестящим канделябром и обрезками муара на стенах.

Она вполголоса напевает какую-то нестройную мелодию, расставляя маленьких кукол по комнатам. Умиротворение этих минут окутывает меня, словно одеяло. На мгновение может показаться, что нет никакой оккупации.

В переулке раздаются шаги. С груши срывается голубь с таким звуком, будто что-то порвалось. Я поднимаю глаза. Около ворот в мой двор стоит капитан Леманн, положив руку на калитку и собираясь ее открыть.

— Можно? — спрашивает он.

Мое сердце колотится. Я знаю, что должна сказать нет. Мне следует сказать, что я не желаю иметь с ним никаких дел, что наш разговор в темноте моего сада — ошибка. Я была не в себе. Боялась за Бланш. Это не должно было случиться…

— Да, конечно, — отвечаю я.

Он заходит, тихо закрыв за собой калитку, и стоит передо мной, задумчиво глядя на меня сверху вниз. Рядом стоят три стула, но я не предлагаю ему сесть, хотя и чувствую себя неловко: это выглядит очень невежливо.

Сидя на стуле, я очень остро осознаю, какой он большой: насколько крупное у него тело и насколько он выше меня. Но при свете дня он выглядит иначе, менее внушительно, чем в освещенном луной саду. У него короткая стрижка, так что можно видеть крепкую форму его черепа, в солнечном свете его волосы бледно-серые. Интересно, сколько ему лет?

Меня охватывает беспокойство от того, что я не знаю, зачем он здесь. Я вспоминаю вчерашнее утро с Джонни и то, как откровенно мы говорили. Была ли закрыта дверь во время нашего разговора? Я повела себя легкомысленно, не додумалась убедиться, что дверь надежно заперта. Сердце готово выскочить у меня из груди.

Капитан Леманн прочищает горло.

— Я пришел сказать вам, что у нас есть кофе.

— О.

Видя мое удивление, он улыбается слегка кривоватой улыбкой.

— Макс привез из Франции… слишком много. Это очень хороший кофе, в зернах. Возможно, вы захотите взять немного для своей семьи?

Я думаю о кофе, представляю, какой приятный у него будет вкус. Сделанный из зерен, на французский манер. Раньше я время от времени делала такой кофе, до войны. Я люблю хороший кофе. Представляю насыщенный аромат жареных зерен и то, как мир вокруг становится более ярким и четко очерченным.

И качаю головой.

— Ваше предложение очень любезно, но я не могу его принять, — говорю я.

Надеюсь, мне удалось взять верный тон — вежливый, но непреклонный. С этой минуты я все буду делать правильно. Джонни напомнил мне, как следует себя вести.

Капитан Леманн не отвечает. Молчание между нами затягивается и заставляет меня паниковать. Мне надо что-то сказать, что угодно.

— Я серьезно. Я не могу его принять. Это было бы неправильно, — повторяю я. Но, может быть, я отнекиваюсь чересчур сильно.

Он смотрит на меня и слегка хмурится, не понимая. Солнце хорошо его освещает, все черты его лица: морщины на лбу, неровный шрам на щеке. У него глубоко посаженные глаза печально-серого цвета, похожего на древесный дым.

— Но мне кажется, что вы любите кофе, — говорит он.

Несмотря ни на что, мне становится любопытно.

— Почему вы так думаете? — спрашиваю я. И понимаю, что мне не следовало этого делать, не следовало ничего говорить, не следовало продолжать беседу.

— Я видел, как вы приносите его сюда, на этот стол на солнце, — отвечает он. — Как вы обнимаете чашку ладонями. Для вас это особенные минуты. Минуты покоя.

Я пытаюсь пожать плечами, словно опровергая его слова. Но это правда.

— А это, думаю, неважный кофе, — говорит он, показывая на мою чашку. Выражение его лица вызывает у меня улыбку, я не могу сдержаться. У него такой неодобрительный вид, как будто мой кофе его оскорбляет. — Это просто подкрашенная вода.

— Я к нему привыкла, — отвечаю я.

Он качает головой, почти горестно.

— Но вы же можете получить намного лучший, чем этот. Почему нет?

— Нет. Правда. Я не хочу. Но спасибо…

Я мысленно приказываю ему уходить, но он просто стоит и смотрит на меня.

Мне не следовало улыбаться.

— Капитан Леманн. Я серьезно. Не думаю, что нам следует разговаривать подобным образом. Я действительно считаю, что это неправильно.

Но я не успеваю закончить свою осторожную речь. Он стремительно придвигается ко мне, и слова застревают у меня в горле. На короткий миг мне кажется, что он собирается меня ударить. Потом я вижу, что он сбивает осу с моего рукава.

Я привстаю, уворачиваясь от осы и ударяясь о стол. Мой фартук цепляется за гвоздь, и из кармана вываливаются вещи: пара прищепок, кукла из домика Милли — и серебристая зажигалка. Мы наблюдаем, как зажигалка падает и с тихим, но отчетливым хрустом приземляется на гравий. Во внезапной тишине звук кажется поразительно громким.