Повесив микрофон на крючок, сделанный из вешалки для пальто и прикрепленный к верхнему брусу кузова "хамви", Энди Мореццо откинулся на спинку сиденья и потянулся. Передавая донесение через артиллеристов, он запоздал на двадцать минут. До следующего доклада остается сорок минут. Он знал, что на этот раз нужно успеть вовремя. Иногда можно разок опоздать, но два раза подряд — это уже никуда не годится, даже если связь барахлит. Командир батальона все время повторяет, что развед­чики должны проявлять изобретательность и упорство. Взглянув на часы, Мореццо решил, что в половине второго ночи трудно быть изобретательным. "Тут не заснуть бы, и то ладно", — поду­мал он.

Открыв дверцу "хамви", Энди решил выйти и немного прогу­ляться. Пожалуй, надо наведаться к бронированному вездеходу, взглянуть, не уснул ли новичок. Опираясь одной рукой на ствол пусковой установки противотанковой ракеты, он осторожно по­тянулся вперед, чтобы достать бинокль ночного видения, лежа­щий на рации. Стараясь не разбудить Салливана и Элисона, ко­торые спали на передних сиденьях, Мореццо нащупал футляр бинокля, забрал его и медленно вылез из машины. Впрочем, он мог не беспокоиться — его спутники крепко спали, ни один не услышал, как он вышел. Энди не стал брать каску, лежащую на ящике с противотанковыми ракетами. К тому же, думая толь­ко о том, как бы не разбудить товарищей, он забыл переключить рацию на частоту командования батальона, и она так и осталась на волне артиллерийской части, с которой он только что свя­зывался.

Стоя рядом с машиной, разведчик глубоко вздохнул и потя­нулся. Ночной воздух приятно холодил лицо. Хотя восемьдесят градусов — тоже не так уж мало, все же восемьдесят градусов без срлнцепека куда лучше, чем сто пять — на солнце и без всякой тени[2].

Мореццо оглядывался, ожидая, пока глаза привыкнут к тем­ноте. В белесом свете луны можно было ясно различить очерта­ния бронированного вездехода, стоящего метрах в ста от их ма­шины. Между Энди и вторым "хамви" находился бетонный па­вильон, служивший навесом для каменных столов. Скорее всего, место предназначалось для пикников. Ориентир "Квебек-пять- два" был выбран батальонным начальником разведки, потому что с него открывался хороший вид на дорогу и границу. По этой же причине много лет назад какой-то начальник паркового хозяйства штата решил, что здесь отличное место для придо­рожного парка и площадки для пикников.

Подойдя к павильону, Мореццо уселся на один из столов, а ноги поставил на скамью. Потом открыл жесткий пластиковый футляр и достал бинокль ночного видения. Все еще не проснув­шись окончательно, он долго возился, прежде чем нашел кнопку и включил прибор. Окуляры засветились зеленоватым светом. Он поднял бинокль к глазам и принялся осматривать мексикан­скую сторону границы — не появятся ли бандиты.

И тут перед ним предстала, по меньшей мере, неожиданная картина: на противоположном берегу Рио-Гранде стояли две бронемашины, причем стволы их пушек глядели прямо на него. Разведчик подскочил, будто его током ударило. Приникнув к прибору ночного видения, он стал рассматривать ближайшую из двух машин. Хотя ему не удалось опознать "Пинард Линкс" французского производства, он понял, что машина — не аме­риканская. Еще важнее было то, что она стояла на другой сторо­не реки, а значит, принадлежала врагу.

Как следует рассмотрев похожую на ящик бронемашину с длинной пушкой, Энди спрыгнул со стола и остановился, не отрывая глаз от бинокля. Только удостоверившись, что вра­жеские машины не двигаются и, по-видимому, его не замечают, он поспешил к вездеходу Салливана, чтобы сообщить об уви­денном.

То, что цель пришла в движение — быстро повернулась и стала удаляться, — ничуть не обеспокоило Лефлера. Продолжая следить за ней, он лишь чуть-чуть приподнял ствол снайперской

винтовки, чтобы компенсировать увеличение расстояния. И ког­да картинка в прицеле его удовлетворила, нажал на спуск, по­слав единственную пулю с расплющивающейся оболочкой.

Но выстрела Мореццо не услышал. И не почувствовал, как пуля вошла в основание черепа. А если и почувствовал, то лишь на кратчайшее мгновение — пуля попала в цель и сделала свое дело. Пробив затылочную кость, мягкая свинцовая пуля продол­жала двигаться вперед, толкая перед собой осколок кости. Од­новременно она стала расплющиваться, превращаясь в шарик диаметром с двадцатипятицентовик. И шарик этот, вместе с осколком кости, прокладывал себе дорогу, сжимая находящуюся перед ним мягкую мозговую ткань, ограниченную спереди лоб­ной костью. И когда давление расплющивающейся пули, кости и мозговой ткани стало слишком велико, передняя поверхность черепа — от основания носа до волос — взорвалась, освобождая пуле дорогу. Пуля на время ускорила движение и, пролетев еще несколько метров, упала на землю. К этому моменту Энди был уже мертв.

Единственный выстрел Лефлера положил начало перестрел­ке, которая в лучших традициях Иностранного легиона — быс­тро, решительно и бесповоротно — достигла своей цели. Пер­вым после француза открыл огонь расчет реактивного миноме­та. Сначала мишенью стал бронированный "хамви", который на­ходился примерно в сотне метров. Первый же выстрел попал прямиком в двигатель. Реактивная струя пробила мотор, кожух и ворвалась в салон. Двух солдат, спавших на передних сидень­ях, она не задела, но раскаленный добела огненный луч проре­зал фиберглассовую капсулу, в которой хранилась одна из про­тивотанковых ракет. Ракетное топливо мгновенно воспламени­лось. Этот взрыв вызвал детонацию боеголовки соседней раке­ты. Издали зрелище было такое, будто бронированный "хамви" внезапно разлетелся на куски: дверцы распахнулись, из откры­того в крыше люка вырвался столб пламени, охвативший пуле­метчика, который стоял на посту. Ему, как и двум солдатам, находившимся внутри бронемашины, сверхпрочная конструкция и особая кевларовая броня сослужили плохую службу, усилив действие взрыва. Не прошло и нескольких секунд, как все трое погибли.

Но еще до этого на левый борт второго "хамви" обрушился лив₍ень автоматного и пулеметного огня. Салливан, который спал на водительском месте, уронив голову на руль, принял на себя первые очереди. Его тело заслонило от пуль сидевшего рядом Тода Элисона, и все же он был ранен в плечо и колено, не считая многочисленных порезов от летящих осколков стекла, фибергласса и металла. Боль от ран и шок от внезапного об­стрела на какое-то время парализовали Тода. Инстинкт подска­зывал ему: надо поскорее укрыться.

Он потянулся к дверце и с ужасом увццел, как тело Джимми задергалось: в него впивались все новые пули. Элисон распахнул дверцу как раз в тот миг, когда взрывы ракет сотрясали брони­рованный "хамви", освещая ночь зловещими-еполохами. Наблю­дая за гибелью машины, Элисон понял, что оттуда спасения уже не будет.

Он увидел, как корчится от боли охваченный пламенем пуле­метчик, и мозг его пронзила первая сознательная мысль: ему тоже суждено умереть. Следующей мыслью было: пока это не произошло, нужно сообщить о нападении. Все тело его судо­рожно подергивалось — сказывались раны, шок и страх, — но все же Тод, хоть и с трудом, но дотянулся до микрофона. Нужно кому-то сообщить. Должен же кто-нибудь ему помочу!

Внезапная вспышка и грохот взрыва — это взлетел на воздух бронированный "хамви" американцев — заставили лейтенанта Марти насторожиться. Сначала он подумал, что это выстрелил второй "Линкс", находившийся рядом с ним. Выпрямившись в открытом люке своей машины, Августин повернулся к соседу, но не заметил никаких признаков выстрела. Он все еще продол­жал теряться в догадках, когда из-за реки.донеслись звуки ру­жейной стрельбы. Глядя на позиции американцев, он различил вспышки трассирующих пуль, летящих в американские маши­ны.