Однако быстро выяснилось, что за Джен Филдс им не угнать­ся. С самого первого дня кризиса ее репортажи занимали веду­щее место, как будто освещение этого события стало ее исклю­чительной привилегией. И если все ее коллеги сообщали о пере­вороте в традиционной манере, как о серии кровавых убийств и рождении военной диктатуры, то Джен показывала, что именно скрывалось за очевидными событиями. Начав со специального сообщения

WNN — энергичного десятиминутного репортажа, в котором ясно и впечатляюще была изложена подоплека загово­ра, — Филдс сразу привлекла внимание американской обще­ственности. Если другим репортерам приходилось вести настоя­щую борьбу за краткую телефонную беседу, не говоря уже о том, чтобы взять интервью у представителя Совета тринадцати, то Джен летала по коридорам власти, как легкий ветерок. В ее активе была серия из тринадцати интервью — с каждым из чле­нов правящего Совета, репортажи из всех мексиканских штатов и отчеты о посещениях самых разных уголков Мехико — от трущоб до президентского дворца. Словом, ни у кого не остава­лось сомнений: Джен — в своей стихии, на коне, и собирается продолжать в том же духе.

Однако все это давалось ей не так просто, как можно было подумать, глядя со стороны. На каждое броское и захватываю­щее интервью, которое делала Филдс, приходились три, от кото­рых она охотно отказалась бы. И передача, которую она сейчас готовила — о публичной казни людей, осужденных за преступ­ления против государства, — прекрасный тому пример.

Большинство американцев, в том числе и Джен, соглашались с тем, что в Мексике назрела необходимость в переменах. Совет продемонстрировал изрядную ловкость: используя средства мас­совой информации и большую общину американцев латино­американского происхождения, ему удалось добиться поддерж­ки в Соединенных Штатах. Даже самые яростные противники нового режима в Мексике были вынуждены признать, что у Со­вета тринадцати есть основания стремиться к переменам. Глав­ным предметом разногласий между сторонниками нового режи­ма, и теми, кто призывал к восстановлению прежнего прави­тельства, стали использованные Советом методы. При этом са­мые яростные споры и сильные опасения вызывало введение упрощенных судебных разбирательств, проводимых военными трибуналами.

Совет тринадцати с самого начала понимал, что успех или провал их действий будет зависеть от поддержки народа. Рево­люция должна стать истинно народной. Члены Совета были убеж­дены в том, что они всего лишь продолжают мексиканскую ре­волюцию 1917 года, покончившую с прежним реакционным ре­жимом. Молина, Гуахардо, Завала и их соратники понимали свою роль именно так и верили в это. Только так они могли — все вместе и каждый в отдельности — оправдать свержение прави­тельства, которое клялись защищать. Совсем другой, куда более трудной задачей было убедить народ Мексики поверить в благо­родство их целей, потому что десятилетия, прожитые под влас­тью продажного и бессильного правительства, приучили мекси­канцев ни во что не верить. Членам Совета необходимо было действовать быстро и решительно, принимая меры, которые затрагивали бы каждого гражданина страны. Вырабатывая свою политику, они не забывали о провале советского переворота в августе 1991 года, и старались не повторить ошибок русских заговорщиков.

К решению своей проблемы Совет подошел трезво и обду­манно. Положение народа в Мексике было тяжелым, и члены Совета знали, что оно станет еще тяжелее, прежде чем новое правительство сможет дать стране и ее населению какое-то улуч­шение. Совет собирался, как это уже не раз делала ИРП, обра­титься к обнищавшему народу с просьбой пойти на новые жер­твы, дабы спасти свое будущее. Но для этого придется доказать людям, что полковники не только искренне заинтересованы в спасении Мексики, но и способны провести радикальные пере­мены, которые улучшают положение каждого гражданина. Не имея возможности сразу дать людям еду, деньги или работу, Со­вет ополчился на самые отвратительные язвы мексиканского общества: коррупцию и безудержный рост преступности.

Коррупция стала в Мексике образом жизни. У всех — от высших государственных деятелей до полицейского на улице — была своя цена. Американцам казалась дикой сама мысль о том, что нужно, например, дать взятку полицейскому, чтобы он рас­следовал кражу. В Мексике же это стало неизбежным. Если вы хотите поставить телефон, нужно дать "на лапу" служащему, который примет ваше заявление, мастеру, который придет уста­навливать аппарат. Не заплатить — значит не получить того, чего вы добиваетесь. Ваше заявление может легко затеряться в горах бумаг. Или у мастера не окажется нужной детали, которая осталась на станции, и он не знает, когда сможет зайти к вам в следующий раз. Джен Филдс была хорошо знакома с этой систе­мой. Именно поэтому ей и всем иностранным корреспондентам были необходимы администраторы. Такой мексиканец-посред­ник знал все и всех, в том числе — и размеры взяток; он также утрясал все бытовые и транспортные проблемы. Работать без него было равносильно блужданию по Стране чудес без карты.

Совет тринадцати сделал ставку на уничтожение такого рода коррупции - от этого зависели его успех или поражение. К тому же, восстановление закона, порядка и дисциплины методами пря­мого и быстрого воздействия обладало для военных особой при­тягательностью, против которой им трудно было устоять.

Для осуществления этой политики была выработана простая система. Любой правительственный чиновник — вне зависимос­ти от занимаемого им положения — мог быть арестован пред­ставителем правящего Совета по подозрению в коррупции и пре­ступной деятельности. Такими представителями обычно явля­лись военные офицеры в ранге капитана или майора, знакомые с данным районом или городом и ответственные за проведение правительственной операции на местном уровне. Стоило кому- либо обратиться с жалобой, и офицер был обязан приступить к расследованию.

Расследование сводилось к минимуму. Офицер делал попытку подтвердить показания обвиняющей стороны, допрашивая окре­стных жителей или других возможных жертв продажного чинов­ника. Если претензии к обвиняемому имели под собой почву, он арестовывал чиновника и созывал экстренное судебное заседа­ние, обычно — на следующий же день. На заседании заслушива­лись показания обеих сторон, и офицер рассматривал их, преж­де чем вынести решение и объявить приговор. Приговор испол­нялся без промедления: самым распространенным был расстрел — метод, который гарантировал малый процент апелляций, не да­вал переполняться тюрьмам, обеспечивал потерпевшему ясный и решительный ответ на его жалобу и служил предупреждением другим преступникам — как настоящим, так и потенциальным.

Некоторым американцам, воспитанным в уверенности, что права обвиняемого имеют приоритет над правосудием, окружен­ным адвокатами, которые используют каждую букву закона, лишь бы затянуть судебный процесс, и не способным смириться с высшей мерой наказания, применение Советом военных трибу­налов и публичных казней казалось варварством. Даже самые ярые сторонники нового режима в Мексике чувствовали необ­ходимость громко осудить так называемое военно-полевое пра­восудие. Именно это больше, чем что-либо иное, удерживало правительство Соединенных Штатов от признания Совета за­конным органом, представляющим народ Мексики. В конце кон­цов, в США шел предвыборный год, и для большинства государ­ственных деятелей, стремившихся сохранить или занять высо­кие посты, соблюдение закона и порядка являлось залогом успе­ха. Большинство американских политиков считало невозмож­ным одновременно оставаться поборниками закона и порядка и поддерживать правительство, вершащее военно-полевое право­судие. Поэтому они сделали наиболее легкий выбор, осудив пе­реворот: в конце концов, все равно в Мексике много голосов не собрать.

Совет ожидал, что правительство Соединенных Штатов высту­пит против политики чрезвычайных судов и публичных казней, однако члены его все же надеялись, что оно оценит общее бла­го, которое оправдывает эту меру. Когда же стало очевидно, что их надежда не оправдалась, некоторые члены Совета стали убеж­дать своих товарищей отказаться от этой программы в угоду правительству Соединенных Штатов.