—       

Мама, это снова из Белого Дома, секретарь президента. Президент хотел бы с тобой поговорить и выразить свои собо­лезнования.

Мертвая тишина.

—      

Ну, пожалуйста, мама, скажи хоть что-нибудь. Он звонит уже третий раз. Можно ведь хотя бы выслушать, что он скажет.

Но и эти ее просьбы не вызвали никакого отклика. Подождав еще несколько секунд, Мигэн сокрушенно вздохнула.

—    

Я скажу, что ты сейчас не можешь подойти, пусть звонят завтра. Ладно, ма?

Так и не добившись ответа, Мигэн повернулась и медленно пошла на кухню. Она знала: при желании мать умеет быть такой же упрямый, как и отец.

Аманда Льюис неподвижно застыла на своем привычном по­сту — напротив стола Эда. Дочь, несмотря на оценки после окончания колледжа, которые обеспечивали ей поступление в любой медицинский институт страны, не сможет ее понять. Да и откуда? Она — еще совсем девочка, и только начинает узнавать жизнь. Мигэн еще не знает той силы любви, что узнала ее мать. Ей еще предстоит понять, что громкие титулы и возраст не мо­гут дать некоторым людям ни ума, ни сострадания. Даже Эд, несмотря на "всю свою силу, оставался всего лишь человеком, который пытается разобраться в том, почему временами мир, в приступе, бессмысленной ярости, набрасывается на собственных детей и пожирает их.

Красная лампочка на аппарате Эда перестала мигать — дочь наконец положила трубку, — а Аманда продолжала свдеть, не сводя глаз с телефона. Неужели и с мужем было так же? Только что в человеке билась, трепетала, горела жизнь, мгновение — и ничего? Неужели вся жизнь Эда оказалась лишь краткой и не­значительной вспышкой света? Неужели все его стремления, мечты и надежды, о которых свидетельствуют эти кипы бумаг, мгновенно исчезли, как эта вспышка света?

Нет, Эд заслуживает лучшей участи. Его дело не было только мечтой или иллюзией. Пусть старания добиться мира и понима­ния стоили ему жизни, это не значит, что все его планы умрут вместе с ним. Еще не зная точно, что она предпримет, Аманда решила, что надежды и стремления мужа, какими бы непрактич­ными они иногда ни казались, не должны быть забыты. Он часто говорил: мало протестовать против несправедливости, необхо­димо подтверждать это делами. Отказываясь выслушать соболез­нования президента и тем самым позволить ему успокоить свою совесть, Аманда выражала свой протест. Но протест ее будет бессмысленным, если не подкрепить его действием.

Обойдя стол мужа, Аманда села в его кресло и рассеянно раскрыла первую попавшуюся под руку папку. Читая рукопис­ные наброски, она думала: что сделать, чтобы уберечь других жен и матерей от той муки, которую переживает сейчас она? Быть может, если привлечь чье-то внимание к тому, что пытался сказать Эд, удастся что-то изменить. Как знать? Нужно попро­бовать... Хотя бы во имя того, чтобы ее утрата обрела какой-то смысл, не стала напрасной.

Оставив двух людей у дорожного заграждения, Фернандо На- ранхо отошел на обочину, где еще два бойца его маленького отряда пытались разжечь костер, чтобы сварить кофе — он по­может им не уснуть на протяжении долгой ночи. Впрочем, всем пятерым бодрствовать не обязательно. В конце концов, они — простые крестьяне и пастухи. И хотя каждый из них готов от­дать жизнь за свободу Мексики, семьи кормить тоже необходи­мо. Как и тысячи других милиционеров и бойцов войск сельской обороны, Наранхо и четверо его товарищей выполняли свой воинский долг от случая к случаю, в свободное время. В эту ночь их задание было несложным: установить дорожную заставу за линией мексиканских позиций и не пропускать никого, кро­ме своих.

Хотя сам Наранхо предпочел бы какое-нибудь более ответ­ственное задание, в глубине души он понимал: ему не место в тылу американцев,

іде сражаются его сын и старший внук — слишком уж он стал стар и медлителен. Конечно, он мог насто­ять на своем, но это было бы проявлением глупости и тщесла­вия. К тому же, кто-то должен оставаться дома, приглядывать за женщинами и скотиной. Младшие внуки одни не справятся. Вот он и остался, помогая, по мере сил, войскам сельской обороны, коща позволяли время и здоровье.

Тяжело опираясь на винтовку Маузера образца 1898 года, На­ранхо стал осторожно опускаться на одеяло, расстеленное у ко­стра, когда улышал шум приближающейся машины. Насторо­жившись, он посмотрел на дорогу, откуда доносился звук, потом оглянулся на заграждение. Двое его товарищей на дороге тоже услышали шум: держа ружья наизготовку, они стояли, вглядыва­ясь вдаль. Хотя особой опасности ждать не приходилось, старик все же велел двоим у костра повременить с кофе — на случай, если понадобится их помощь.

С трудом разогнувшись, Наранхо заковылял навстречу авто­мобилю, показавшемуся из-за поворота.

Лефлер задремал и проснулся только после того, как води­тель остановился перед самым заграждением. Открыв глаза и увидев, что это еще не лагерь, француз спросил, в чем дело. Сидевший на заднем сиденье канадец рассмеялся:

—     

Так, пустяки. Какие-то старики перегородили дорогу.

Выпрямившись, француз увидел заграждение, а за ним — двух

вооруженных мужчин. Заметив, что в руках у них — допотоп­ные винтовки, Лефлер тоже засмеялся, пытаясь обратить инци­дент в шутку.

—    

Как ты думаешь, что древнее: — спросил он, — ружья или их владельцы?

Коща старик, судя по всему, командир отряда, в сопровожде­нии двух вышедших из-за ограждения спутников подошел по­ближе, канадец расхохотался:

—     

Наверняка владельцы. Зуб даю, они здорово запыхаются, пока доберутся до нас.

Наранхо издали увидел, что гринго смеются, и разозлился, поскольку относился к своим обязанностям всерьез. А разозлив­шись, решил: они у меня еще попляшут, будут знать, как насме­хаться. Наставив на Жака винтовку, старик потребовал, чтобы все в машине предъявили документы.

При виде воинственно настроенного старца, размахивающего винтовкой перед самым его носом, француз потерял всякую охо­ту смеяться. "Старый дуралей опасен", — подумал он. Сделав знак подождать, Лефлер левой рукой полез в карман за поддель­ным французским паспортом. "Не стоит раздражать старого про­стофилю", — решил он, протягивая документы.

Наранхо не умел читать по-французски и, разумеется, не понял ни слова, однако решил продемонстрировать свою власть, а за­одно и проучить зарвавшихся иностранцев. Сурово хмурясь, он заявил Лефлеру, что тому придется вернуться в деревню: пусть с их документами разбирается офицер, командующий мили­цейским отрядом.

Ситуация неожиданно принимала отнюдь не комический обо­рот. Лефлер и канадец разом примолкли, намереваясь пустить в ход оружие. Но от Наранхо и его спутников не укрылось, что незнакомцы внезапно переменились в лице, и, когда водитель сунул руку под сиденье, они насторожились. Старик, державший водителя на прицеле, выстрелил без предупреждения. Почему он так поступил: то ли с перепугу, то ли потому, что заметил ору­жие, — неизвестно. Так уж получилось. Раненый водитель дер­нулся, из-под сиденья показался ствол автомата. Его заметил Наранхо, продолжавший держать на мушке француза, и ткнул дулом винтовки ему в живот. Третий милиционер, стоявший у задней дверцы, приставил винтовку к уху канадца.

За проявленную доблесть Наранхо и два милиционера, кото­рые помогли обезвредить Лефлера и его группу, получили авто­маты своих пленников. Это современное оружие не только при­годится, когда старик поведет своих людей на новое задание, но и послужит доказательством его доблести в глазах сына и вну­ков. Наранхо знал, что автомату суждено стать семейной релик­вией, которая после него перейдет к сыну, так же, как винтовка Маузера образца 1898 года досталась ему от отца и деда.

Все это было важно, но подарок, который Наранхо и его то­варищи преподнесли Гуахардо, не имел цены. Заполучив фран­цуза, полковник стал обладателем ключа, который, если вос­пользоваться им с умом, мог привести его к долгожданной цели — сеньору Аламану.