—    

Ладно, только при одном условии.

—     

Ну, разумеется. Все, что хотите.

—     

Прежде, чем избавиться он конгрессмена и его компании, ты уберешь Чайлдресса. Он ненадежен.

—    

Понимаю, — ухмыльнулся Лефлер. — Небольшое развле­чение перед работой. Как это мило с вашей стороны.

В тесном, железном сарае, куда журналистку бросили накану­не вечером, стояла удушливая жара, хотя, судя по солнечным лучам, пробивавшимся сквозь щели в стенах, утро еще только начиналось. Лежа на земляном полу, со связанными руками и ногами и с кляпом во рту, Джен начала жалеть, что не схватила пистолет Джо Боба. По крайней мере, она не испытывала бы теперь мучений. Все было бы кончено быстро, окончательно и бесповоротно, и ей не пришлось бы страдать в этом аду.

С тех пор-как их привезли в лагерь, к ней никто не заходил. Ее даже не удосужились развязать. Ни еды, ни питья не прино­сили, в туалет не выводили. Просто открыли дверь, втблкнули ее внутрь и снова закрыли, оставив Джен валяться в поту и соб­ственных нечистотах. Возможно, дверь сарая даже не потруди­лись запереть. Да и зачем? Ведь во рту у нее — кляп, а руки и ноги связаны, как у бычка на родео. И хотя сквозь щели прони­кал свет, они были слишком малы, чтобы пропускать легкие порывы ветерка. Зато в сарай легко попадали мухи и другие насекомые, облепившие ее с ног до головы, и пыль, которая смешивалась с потом и превращалась в липкую грязь. Все это доставляло ужасные мучения, но Джен знала, что скоро ей будет все равно. Она чувствовала слабость и обморочное состояние — следствие жажды. В конце концов, она или умрет, или сойдет с ума. Ее уже не заботило, каким будет конец.

Неожиданно дверь сарая распахнулась. Яркий свет ослепил женщину, и она перекатилась на бок, лицом к стене. Кто-то оттянул повязку, и она врезалась в углы воспаленного рта. На миг холодный металл коснулся ее шеи за ухом, раздался треск разрезаемой ткани, и кляп выпал изо рта. Джен закашлялась.

Она все еще хрипела, стараясь отдышаться и прочистить пе­ресохшее горло, когда неизвестный склонился над ней и перере­зал веревки, связывавшие ее руки и ноги. Освободившись от пут, Джен обнаружила, что ни руки, ни ноги ей не подчиняются: они бессильно упали, как у тряпичной куклы. Она долго лежала, уставясь в потолок, и ждала, когда прекратятся судороги и боль в мышцах. Ее не волновало, кто ее спаситель. Не волновали даже насекомые, по-прежнему снующие по телу. Главное, что больше нет веревок и кляпа во рту. Она мечтала об одном: что­бы, наконец, утихла боль и кто-нибудь дал ей глоток воды.

Так прошла минута или чуть больше. Потом чья-то рука при­подняла ей голову. Не успела Джен опомниться, как незнакомец поднес к ее губам кружку с водой. И хотя она умирала от жаж­ды, горло перехватила судорога, и вся вода вылилась на грудь. Незнакомец выждал несколько секунд, давая ей отдышаться, и снова поднес кружку к ее губам. На этот раз Джен удалось сде­лать глоток. Когда же он хотел убрать кружку, она, испугав­шись, попыталась схватить ее дрожащими пальцами, чтобы сно­ва приникнуть к живительной влаге. Но руки не слушались. От толчка вода расплескалась и потекла по шее.

—     

Тише, тише, мэм. У меня есть еще.

Голос явно принадлежал американцу. Это свои! Десантники группы "Дельта"! Они пришли, чтобы ее спасти! Джен открыла глаза. Все еще ослепленная ярким светом, льющимся в откры­тую дверь, она не могла разглядеть ни лица, ни оДежды незна­комца и видела только очертания его головы и волосы, слишком длинные для американского солдата. Нет, она еще не спасена. Это не 7-й батальон Скотта. Зато у него есть вода, а это сейчас — главное.

Неизвестный помог Джен сесть и дал ей кружку с водой. Со­владав с трясущимися руками, она взяла ее и стала жадно пить. Только опорожнив кружку до дна, она, наконец, задумалась: кто ее таинственный спаситель и, самое главное, что будет с ней дальше?

Предвидя вопросы, Рэндел решил сам рассказать женщине все, что считал нужным.

—    

Я не могу сказать вам ничего конкретного. И вообще, чем меньше вы будете знать, тем лучше для вас. Во-первых, с друзь­ями вашими пока все в порядке. О них должны позаботиться. Во-вторых, я не могу сказать, ни кто мы такие, ни чем занима­емся, ни где мы сейчас находимся. Еще раз повторяю: вам лучше знать как можно меньше. И, наконец, я понятия не имею, что с вами будет. Пока мой шеф не получит ответ от своего шефа, не

моїу сказать ничего определенного.

Сидящая на полу женщина повертела в руках кружку и в упор взглянула на него:

— То есть вы не знаете, как именно вы нас убьете.

Даже пощечину наемник воспринял бы легче. Женщина была права. Чайлдресс знал, что в конце концов у Делапоса все равно не будет выбора — ему придется убрать журналистку, конгрессме­на и съемочную группу. Их просто нельзя оставлять в живых, после того как они видели Лефлера и его людей: слишком рис­кованно. Кроме того, логика подсказывала Рэцделу, что похи­щение и зверское убийство конгрессмена полностью согласует­ся с планом Аламана, цель которого — возбудить негодование американской общественности и армии. А возможность надру­гаться над Джен Филдс, которая так часто выступала в поддерж­ку мексиканского правительства, — это шанс, который просто нельзя упустить. Чайлдресс знал, что она права, абсолютно права.

Глядя на женщину, он ощущал,

каїк ее слова, сливаясь с его собственными мучительными раздумьями, разъедают его душу, словно кислота. Каким же негодяем он стал! Последняя тварь ползучая, и то лучше. Змея хотя бы убивает свою жертву быстро и только для того, чтобы прокормиться или защитить себя. А Делапос с компанией, и он, Чайлдресс, убивают ради денег и чтобы доказать себе и другим, что они — настоящие мужчины.

Нельзя сказать, что американца одолели угрызения совести — для этого он слишком долго прослужил в рядах наемников. Если разобраться, они с Лефлером похожи: оба старались продемон­стрировать окружающим, что достигли непревзойденных высот в искусстве убивать. Но, в отличие от француза, Рэцдел предпо­читал убивать на расстоянии. Он утверждал, что верх мастер­ства — сразить противника одним выстрелом, находясь в миле от него. И хотя в этих словах была доля истины, и многие вокруг с ним соглашались, сам Чайлдресс знал истинную причи­ну подобного отношения к убийству. На большом расстоянии не видишь глаз своей жертвы. Даже в самый сильный бинокль все кажется далеким и нереальным. Крика не слышно, а наблюдать, как лицо жертвы удивленно застывает, вовсе не обязательно. Даже запаха страха, смешанного со сладковатым запахом крови, издали не ощутишь. Похоже на стрельбу по мишени.

Вблизи все по-другому. Глядя на Джен, Рэндел видел в ее глазах страх и ненависть. И когда придет время, — а оно непре­менно придет, в этом он не сомневался, — для того чтобы при­кончить эту женщину, никакого искусства не потребуется. Это будет убийство — обыкновенное и жестокое убийство.

Не в силах больше выдерживать взгляд пленницы, Чайлдресс встал и отвернулся. Он сознавал, что понесет за ее смерть такую же ответственность, как и тот, кто спустит курок. Страшно по­думать, как далеко он теперь от Бога и своего любимого Вер­монта... И сколько бы ему ни заплатили, какими бы словами это ни называли, то, что неминуемо должно произойти, не принесет ему ни радости, ни удовлетворения, ни, тем более, покоя.

Американец молча поставил флягу с водой на пол, вышел из сарая и сделал знак стоящему снаружи часовому запереть дверь.

Заранее зная, что все ее усилия обречены на неудачу, Мигэн Льюис все же сказала:

—      

Подождите минутку, я пойду узнаю, сможет ли мама по­дойти к телефону.

Осторожно положив трубку на стол, она вышла из кухни, и на цыпочках приблизилась к двери комнаты, которую отец при­способил под кабинет. Она остановилась и прислушалась. Ни звука. Тогда Мигэн тихонько постучала.