«Хлебнут горюшка и мужчины, которые женятся на них», – говорят старухи в поселке. А когда они слышат о каком-нибудь несчастном случае, то крестятся и бормочут: «Не работа, а верная погибель».

Несчастья случаются часто. Родственники погибшего или сам шахтер, если ему посчастливилось отделаться тяжелым увечьем, обращаются в суд. Там они имеют дело с лжесвидетелями, которых выставляет предприятие, юристами, знакомятся с судебной волокитой и несут большие расходы. В конце концов они получают пособие или компания, вынужденная пойти на сделку, выплачивает им какую-то сумму.

Бухгалтерия компании учитывает расходы, связанные с несчастными случаями, и Фармакис внимательно изучает в годовом отчете их итог. Каждый год неукоснительно он проверяет соотношение этой суммы с капиталом, который потребовался бы при замене старого оборудования шахты. Другими словами, вопрос, разрешаемый предприятием, состоит в том, нет ли опасности, что пособия, выплачиваемые ежегодно семьям погибших, превысят вложения капитала, необходимого для предупреждения несчастных случаев. Но на беду цифры показывали, что этот расход пока еще не оправдан. Если жертв станет вдвое больше, только тогда встанет вопрос о новом оснащении. «Конечно, печально, что у нас часто гибнут люди, но виноват кризис, который бьет по шахтам», – говорил Фармакис.

Как все предприниматели, он твердил о кризисе не только при деловых переговорах и заключении сделок, но вспоминал о нем и для своего «морального» оправдания, обманывая других и самого себя. Слово «кризис» в любом случае снимало ответственность с предприниматели. И Фармакис возмущенно добавлял избитую фразу: «От этой работы нет уже никакого проку, лучше семечками торговать».

Димитрис Фармакис был приземистый, толстый, для своего возраста хорошо сохранившийся человек, с жизнерадостным лицом и большой лысиной, которую он искусно скрывал, зачесывая волосы с висков наверх. В то утро он явился в контору, раздраженный неприятным разговором с директором банка. Когда, отдуваясь, он вытирал о коврик ноги, швейцар доложил ему, что наверху его ждет Старик с двумя шахтерами.

– Опять они пришли, – пробормотал он, совсем не удивившись.

Несколько секунд он постоял в нерешительности. За последнюю неделю рабочая комиссия в пятый раз добивалась у него приема. Но ему удавалось незаметно выскользнуть из кабинета и избежать встречи с ней. Он очень хорошо знал, чего от него хотят. Предприятие задержало на два месяца выплату многим шахтерам жалованья и надбавки за вредную работу. Именно по этой причине он потерял самообладание и накричал на этого тупицу, директора банка, который очень вежливо отказал ему во всякой помощи. Конечно, банк и сам директор всегда готовы, но… они не имеют права никому выдавать деньги без предварительного утверждения комитета национального восстановления. «К сожалению, господин Фармакис, размещением наших капиталов распоряжаются американцы, а от меня ничего не зависит», – прибавил он с иезуитской вежливостью. Тогда Фармакис обрушился на правительство и американцев, но это, конечно, не значило, что он не голосовал бы опять за тех же политических деятелей или что он перестал быть сторонником американцев. Он удалился из банка возмущенный.

Фармакис знал, что в конце концов ему не избежать встречи с комиссией. Вчера ночью ему пришла в голову мысль, что, пожалуй, неблагоразумно в трудное время постоянно «отсутствовать» в конторе.

И вот он уже с улыбкой пожимал руку Илиасу Папакостису.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, я прикажу подать кофе, – сказал он рабочим и поспешил сам пододвинуть стул одному из них.

Он всегда принимал Старика с большой сердечностью. Как только он видел этого старого шахтера с пышными пепельными усами и морщинистой кожей на лице, напоминавшей сухую, растрескавшуюся землю, он издавал такие радостные восклицания, что можно было подумать, будто приветствует друга, которого не видал много лет. Прежде всего он интересовался здоровьем их дальнего родственника. Как-то давно в разговоре случайно выяснилось, что оба они троюродные братья какого-то мясника. С тех пор каждый раз, как комиссия приходила в кабинет Фармакиса, он так много болтал о здоровье, делах и детях их троюродного брата, что Старик терял терпение. То же самое повторилось и сегодня.

– К черту троюродного брата! У нас есть дела поважнее, – не выдержал Старик.

Фармакис рассердился, он не любил, чтобы его перебивали, но не подал виду и попытался улыбнуться.

– Хорошо, хорошо. Сейчас я выслушаю ваши жалобы.

Вы, как видно, явились относительно вчерашнего несчастного случая? Не понимаю, как мог оборваться трос? – · спросил он, как обычно в таких случаях выражая крайнее удивление.

– Эти тросы надо было заменить еще в прошлом году, – громко сказал высокий, худой, сутулый шахтер по фамилии Кацабас.

Фармакис кивнул.

– Вы правы. Частичное обновление оборудования, безусловно, потребуется… Но это не значит, что все никуда не годится, как вы о том кричите каждый день в министерстве труда. Не будем преувеличивать, ведь в других шахтах, сами знаете, что творится! А доказательство – то, что у нас ежегодно бывает меньше несчастных случаев, чем всюду. Как бы там ни было, а компания оплатит больницу, если даже будет доказано, что виноват сам рабочий.

Последние слова должны были означать: «Я уверен, что рабочий тут ни при чем, но если, имея один шанс из тысячи, удалось бы доказать, что он сам виноват, то компания все равно оплатила бы больницу». Произнося их, он счел себя вправе самодовольно взглянуть на Старика, стоявшего перед ним.

Старик по привычке поглаживал свои пышные усы.

– Пока мы здесь болтаем, бедняга, наверно, уже отдал богу душу. Всю ночь он мучился в агонии. Ну что ж, не придется платить за его лечение.

Хозяин и рабочий посмотрели друг другу в глаза. Они были знакомы больше двадцати пяти лет. Когда, еще до диктатуры Метаксаса, Папакостиса впервые избрали в профсоюзный комитет, Фармакис готов был ссудить его небольшой суммой на постройку домика, но тот отказался. На следующий год он выразил желание быть шафером на свадьбе у Папакостиса. Но шахтер отговорился тем, что уже дал слово брату своей невесты. Фармакис разозлился и однажды, когда подвернулся случай, сказал ему с издевкой: «Находятся глупцы, которые верят, что вот-вот придут большевики и сделают их хозяевами. Но скоро они поплатятся за это головой». Он решил окончательно, что имеет дело с недалеким человеком, не понимающим собственной выгоды.

Конечно, сердечный прием, кофе, шутки и болтовня о троюродном брате были только внешней стороной их отношений. Нет, Фармакис обычно вел себя так не из тактических соображений и не из страха перед своим противником. У него вошло в привычку обращаться с рабочими запанибрата, даже если в душе он презирал их. Просто ему нравилось кичиться перед ними своей карьерой. А чтобы похвастать, нужна была непринужденная обстановка которую он и не упускал случая создавать: Фармакис принимал членов комиссии в своем кабинете, рассаживал в глубокие кресла, с улыбкой выслушивал их требования и почти всегда соглашался с ними. И все это для того, чтобы в удобный момент перевести разговор на свою собственную персону. Как и все, кто своими силами достигает чего-то в жизни, он испытывал истинное наслаждение, рассказывая о своем детстве, о том, как по праздникам он продавал свечи. Он разглагольствовал, размахивая руками, а его кошачьи глаза следили за лицами слушателей. И всегда самодовольно заканчивал: «Умные в жизни преуспевают, а дураки погибают».

Долгие годы шла жестокая война между компанией и шахтерами. Папакостис за время своего знакомства с Фармакисом сумел организовать четыре крупные забастовки, которые подорвали дела компании и заставили ее отступить, приняв требования рабочих. «Подлец, он умеет выбрать момент, чтобы нанести удар!» – кричал разъяренный Фармакис своему старшему сыну.

Но Фармакис сумел постепенно возвратить то, что вынужден был уступить в «трудные» времена. Например, после оккупации компания была обязана выдавать каждому шахтеру рабочую одежду, сапоги и обед. Через год бесплатную столовую закрыли, а во время гражданской войны сапоги и спецовку шахтеры получали уже только в кредит. То же самое произошло с зарплатой, увольнениями, надбавкой за вредную работу и так далее. Еще в «хорошие» времена Фармакис позаботился отправить Папакостиса и нескольких опасных шахтеров «отдыхать» на идиллические пустынные острова Эгейского моря (при диктатуре Метаксаса Папакостис был арестован и на три года сослан на остров Анафи).