Взялся за ручку… и страх отпустил. Словно меня отпускали. Я повернул ручку, потянул…

Дверь вела не в прихожую. Дверь вела прямо в коридор, на этаж, я ощутил стерильный запах покрытия под ногами, озонированную свежесть, вечный запах отеля. Но ни звука, ни признака живого человеческого существа. Отель вымер. Да его и не могло быть с той стороны.

Я с грохотом прикрыл дверь. Поддавшись неясному чувству, открыл вновь. Признаться, я не очень удивился, когда по ту сторону увидел свою комнатку в общежитии. В том самом виде, в котором бросил. Окно приоткрыто, сквозь него влетело несколько листьев.

Я почувствовал, что ноги слабеют. С силой закрыл дверь, уселся на пол, прижался к двери спиной и прикрыл глаза.

Но не получалось ни заснуть, ни проснуться.

Меня действительно отпускали. Я не сомневался, что выйду именно туда, куда ведёт дверь. Я не стал открывать её повторно, мне хватило двух раз. Я несколько раз подходил к фонтану, ловил губами ледяную воду, но она не прогоняла жажду.

Когда бокал станет целым. Это невозможно. Ники ненавидит это слово, она запретила мне его говорить. Странно, но вот впервые за много дней я произнёс его мысленно — до того оно и на ум не шло. Я встал туда, где стоял. Где мы оба стояли. Мне чудились алые россыпи под ногами, я помнил и вид, и запах крови. Тщетно пытался поймать его потом, да и не мог, бокал был целым, он никогда не ломался.

Я бросил его вот так. Я представил, вспомнил его полёт. Видел, как бокал чуть отклоняется в сторону, не то сквозняк, не то ещё что-то, в этом мире ничто не происходит так, как написано в книгах. Он летел. Ударился о медный наконечник и взорвался.

Хотелось пить. Хотелось есть. Я старался не смотреть на часы, не смотреть в окно. Тишина поглотила и время, и пространство, я изгонял все мысли. И видел только кровавый кулак, брызги на полу, полёт, слышал звон и жалобный хруст.

В один момент я представил себе полёт так сильно, что увидел его, словно воочию, как в тот раз. Бокал рассыпался на сотни крупинок, и они улеглись лужицей. Мир уплотнился, как и в тот раз.

Я смотрел на пол рядом с фонтаном и не сразу мог понять, что там не так.

Хрустальная лужица легла по-иному.

Я не сразу поверил. Поверишь тут, ведь столько всего было так, как не может быть. Но лужица легла по-другому. Это так. В тот раз — когда? где? — она дотянулась щупальцем до ближайшего кресла. А сейчас щупальцев не было, был почти идеальный круг.

Я вернулся в то место. Я не сразу понял, что это и почему. Но если можно что-то сделать с осколками, то…

Я представлял и вспоминал, с упорством обречённого, дверь манила меня, прошлое кричало «невозможно! не бывает!» — и крики приходилось глушить усилием воли.

Снова полёт. Снова каскад брызг. Снова лужица на полу.

Снова другая.

Сколько прошло времени, я не знал. Несколько часов, а может быть и суток, кто знает. Я сбился со счёта, сколько раз я «разбивал бокал по-новому». И не вполне понимаю, не сразу понял, что именно и как именно менялось.

Я видел, что бокал чуть отклонялся. Сквозняк, чуть другое мускульное усилие, что-то ещё — он летел иначе, и, хотя повторно разбивался, но полёт был другим.

Я не мог управлять полётом. Но я мог видеть их множество.

С какого-то момента я начал осознавать, что ещё до завершения последней параболы вижу, куда именно ударится бокал. Это ощущение было сильным, оно захватывало и давало чувство предвидения, то, которое шло по пятам все последние недели.

Бокал мог уцелеть только в одном случае: если бы он избежал свидания с наконечником.

Он избежал его внезапно, где-то посреди бесконечности полётов.

Всплеск — бокал ударился о плоскость крохотного озерца — недовольный всхлип и сосуд мягко погрузился, звонко ударившись дном.

Я не сразу решился подойти и посмотреть. Перед глазами стояли сотни или миллионы предыдущих полётов. Сотни хрустальных лужиц. На этот раз лужицы не было.

Я вынул бокал трясущимися руками и едва не упустил. Бокал обжигал холодом студёной воды, и я выплеснул добрую половину себе в лицо.

Это подействовало, руки перестали трястись. И я заметил, что Ники стоит рядом. На расстоянии пары шагов — стоит, смотрит и улыбается.

— Можно? — она протянула руку и я протянул бокал. Она приняла его, медленно поднесла к губам, выпила (я содрогнулся, а её лицо ничего не отразило), отвела бокал от губ и… разжала пальцы.

Не потребовалось сотен попыток. Я взмок, мгновенно, показалось, что я проваливаю экзамен, теряю навсегда что-то драгоценное… я почти сразу увидел, что если бокал чуть отклонится, если упадёт на её пояс, если скатится по штанине…

Он упал на пояс, скатился по штанине и, звякнув, обиженно укрылся под креслом.

— Я теперь человек? — я хотел сказать совсем другое, я ждал от неё похвалы, возгласов одобрения. Но она просто улыбалась.

— Ещё нет, — она протянула руку и я обомлел — вместо спортивного кимоно на ней была та куртка и те брюки, в которых я её застал в тот первый день там, в студенческом городке. Но теперь я понял, каким образом это случилось… если она вообще надевала кимоно.

— Ещё нет, — она жестом указала в сторону кресла. — Но уже не тень.

Звонок. Он слышен во всех комнатах.

— Кто там? — Доминик спросила негромко, не отводя взгляда от моего лица.

— Послание для мсье Брюса Деверо, — послышался ответ.

— Иди, — шепнула она. Я не сразу пошевелился. — Иди, я к тебе в почтальоны не нанималась, — произнесла она сухо, но на последнем слоге рассмеялась. — Иди же.

— Мсье Деверо? — курьер с той стороны был словно манекен, застывшая почтительность, ни эмоции больше. — Прошу, — он протянул мне пакет. Я подписал его листок, курьер кивнул, развернулся и направился в сторону лифта. Из его лица я запомнил только короткие усы. Усатых людей я вижу всё чаще, что это — случайность?

Я запер дверь, прошёл назад, в гостиную. Ники так и стояла — в куртке, брюках, шарфе и тех самых туфлях.

— Что там? — поинтересовалась она. Я хотел было пожать плечами, как…

Я видел, как Фрейен подписывает этот пакет и отправляет мне. Видел его довольное лицо. Я едва успел перехватить это предприятие у южноафриканских конкурентов, я заплатил на двадцать миллионов больше, нежели собирался. Но Батистини сказал: сеньор, оно того стоит. Многие рабочие останутся с вами. Я постараюсь, чтобы остались все. И я ему поверил.

— Фрейен согласился на мои условия, — я отложил пакет в сторону. — Я приобрёл его завод за триста сорок миллионов, здесь личное письмо от него. Все бумаги мы подпишем завтра.

— Откуда ты знаешь? — Ники улыбалась. — Ты ведь не был уверен в точной сумме.

Глядя ей в глаза, улыбаясь в ответ, я протянул руку за ножиком для писем и взрезал внешний, защитный слой. Он тут же изменил цвет — был молочно-белым, стал радужным, как цвета побежалости. Вынул внутренний, обычный конверт, достал письмо, посмотрел на него, протянул Ники.

— Я видел, как он его подписывает, — я отвёл взгляд. — Или мне показалось, неважно.

— Хорошо, — она хлопнула в ладоши. — Ты уже умеешь видеть и умеешь находить. Теперь ты должен научиться выбирать осознанно. Завтра же и приступим.

— Завтра? Почему не сейчас?

— Брюс, который час?

— Часов пять, — предположил я. Она указала рукой на настенные часы.

Восемь часов двенадцать минут вечера. Ничего себе! Господин Фрейен и впрямь думал долго и основательно.

— Нельзя спешить, — Ники взяла меня за руку. — Идём. Тебе сейчас кажется, что ты всё можешь и всё осилишь?

— Да, — признался я. Так и было. Я не ощущал усталости, наоборот — прилив сил.

— Скажи это, — она сжала мою ладонь. Я улыбнулся.

— Скажи! — она перестала улыбаться. — Скажи вслух!

Я всё могу и со всем справлюсь, — едва я произнёс последнее слово, как испытал необычное чувство — словно ветер подул где-то внутри меня, в районе сердца — тёплый ветер, он приносил силы и свежесть. И сразу еж всё прошло.