Долюшка (Иван Лысцов) Ворога вокруг пообъявились, Знай снуют, орясины, твистя. И откуль она, скажи на милость, Привзялась, такая напастя? Что им стоит, супостатам ярым, Походя наплюнуть в зелени… Я насустречь вышел не задаром, – Ольняного, не постичь меня! Слово самоцветное сронили, Встряли нам, певцам, напоперек. Помыкнули нами, забранили… Я ж их – хрясь! – дубиной. И убег. Я сам-друг на страже. Не забуду За глухими в оба доглядать. Не сыпая ночи, дрючить буду, Чтобы не вылазили опять. Лесная буза (Юнна Мориц) Был козлик тощий и худой, И жил он у старухи нищей, Он ждал соития с едой, Как ангел – с вифлеемской пищей. Он вышел в лес щипать траву, Бездомен, как герой Феллини. Алела клюква в черном рву, Господь играл на мандолине, И рай явился наяву! Козла трагичен гороскоп, Раскручена спираль сиротства. Жил волк, бездушный мизантроп, Злодей, лишенный благородства. По челюстям сочилась брань Картежника и фанфарона. Он ждал! Была его гортань Суха, как пятка фараона. Он съел козла! Проклятье злу И тем, кто, плоти возжелая, Отточит зубы, как пилу, Забыв о том, что плоть – живая! Старуха плачет по козлу, Красивая и пожилая. А волк, забыв о Льве Толстом, Сопит и курит «Филип Моррис», Под можжевеловым кустом Лежит, читая Юнну Мориц, И вертит сумрачным хвостом. Письмо Франсуа Вийону (Булат Окуджава) Добрый вечер, коллега! Здравствуйте, Франсуа! (Кажется, по-французски это звучит «бон суар».) Скорее сюда, трактирщик, беги и вина налей. Мы с вами сегодня живы, что может быть веселей! Но в темную полночь именем милосердного короля На двух столбах с перекладиной приготовлена вам петля, И где-то писатель Фирсов, бумагу пером черня, Был настолько любезен, что вспомнил опять про меня. Все барабанщики мира, пока их носит земля, Пьют за меня и Киплинга капли Датского короля, И сам Станислав Куняев, как белый петух в вине (Правда, красивый образ?), речь ведет обо мне. Мы с вами, мой друг, поэты, мы с вами весельчаки; Мы-то прекрасно знаем, что это все – пустяки. Кому-то из нас (подумаешь!) не пить назавтра бульон… Да здравствуют оптимисты! Прощайте, месье Вийон! Мореплаватель (Григорий Поженян) Лягу в жиже дорожной, постою у плетня. И не жаль, что, возможно, не узнают меня. Григорий Поженян Надоело на сушу пялить сумрачный взор. Просмоленную душу манит водный простор. Лягу в луже дорожной среди белого дня. И не жаль, что, возможно, не похвалят меня. А когда я на берег выйду, песней звеня, мореплаватель Беринг бросит якорь. В меня. Блики (Владимир Савельев)
По страницам книги «Отсветы»
Снятся мне кандалы, баррикады, листовки, пулеметы, декреты, клинки, сыпняки… Вылезаю из ванны, как будто из топки, и повсюду мерещатся мне беляки. Я на кухне своей без конца митингую, под шрапнелью за хлебом ползу по Москве, в магазине последний патрон берегу я и свободно живу без царя в голове. Зов эпохи крутой почитая сигналом, для бессмертья пишу между строк молоком, потому что, квартиру считая централом, каторжанским с женой говорю языком. Я и сам плоть от плоти фабричного люда, зажимая в кармане последний пятак, каждый день атакую буржуйские блюда и шампанское гроблю, туды его так! Мы себя не жалели. И в юности пылкой в семилетнюю школу ходили, как в бой. Если надо, сумеем поужинать вилкой и культурно посуду убрать за собой. |
