Родня (Борис Слуцкий) Мой дядя двоюродный был бог по части починивания сапог. А дедушка, сморщенный, словно трюфель, – маг по изготовлению дамских туфель. Не дворяне и не пирожники – в моей родословной были сапожники довольно-таки высокого класса. Обуви ими наделана масса. Ее бы хватило обуть СП, Союз композиторов и т.п. Забывать свою родню не годится, и я до сих пор не устал гордиться, что каждый мой небольшой успех обсуждал не литературный цех, а мастера каблуков и подметок, не считая двоюродных теток. Они собирались обычно в среду, чаще к ужину, реже к обеду и рассуждали весьма отменно. Все говорили одновременно. И я с тех пор за собой замечаю: чуть что нацарапаю – к ним спешу. Не люблю говорить: «пишу». Предпочитаю сказать: «тачаю». Антипародия на автопародию (Булат Окуджава) Жил на свете таракан, был одет в атлас и замшу, аксельбанты, эполеты, по-французски говорил, пил шартрез, курил кальян, был любим и тараканшу, если вы не возражаете, без памяти любил. В то же время жил поэт жизнью странной и тревожной, только он любовь такую описать достойно смог, хоть давно сменил Арбат, ходят слухи, на Безбожный, безобразное названье, как не стыдно, видит бог! Все куда-нибудь идут. Кто направо, кто налево, кто-то станет завтра жертвой, а сегодня – палачом… А пока что тараканша гордо, словно королева, прикасалась к таракану алебастровым плечом. Жизнь, казалось бы, прекрасна! И безоблачна! Но только в этом мире все непрочно, драмы стали пустяком… Появилась злая дама, злую даму звали Ольга, и возлюбленную пару придавила каблуком. Бейте громче, барабаны! Плачьте, трубы и гобои, о развязке вам поведает серебряный кларнет: значит, жили тараканы, тараканов было двое, было двое тараканов, а теперь обоих нет… Реплика пародиста (Сергей Давыдов) Очень остроумного и злого жаль мне пародиста записного, лучшего эстрадника Москвы. …есть в нем что-то грустное и даже что-то есть еще от тети Даши, не заведшей собственных детей. Сергей Давыдов Пародист немало озадачен, что-то вдруг случилось, не иначе: вдруг да пожалел его поэт!.. Он сравнил беднягу с тетей Дашей, видно, осознал, что в жизни нашей горше доли пародиста – нет. Пародист усталости не знает, пишут все! А он один читает горы графоманской чепухи. Легче быть, наверно, землекопом, сутками сидеть над микроскопом, нежели всю жизнь читать стихи. Пародист, конечно, пишет мало. Что и говорить, душа устала и бумагу портить ни к чему… Да, не вышло из него поэта! И, конечно, за одно за это можно ставить памятник ему! На коне (Марк Лисянский) Я люблю приезжать в этот город, И бродить, и ходить не спеша. Снова скачет надменно и гордо Всадник Бронзовый мимо меня. А в Большом Драматическом горько Плачет Лебедев в роли коня. Марк Лисянский Я люблю приезжать в этот город С каждым годом сильней и сильней. В город, воздух в котором распорот Ржаньем всех знаменитых коней. Я смотрю затуманенным взором, Все навеки запомнить дабы, Вижу Аничков мост, на котором Кони Клодта встают на дыбы. Медный всадник по-прежнему скачет, И легенды слагают о нем. В этом городе Лебедев плачет, В БДТ притворяясь конем. На любую вступаю я площадь, Вдоль проспектов гуляю седых И себя ощущаю как лошадь, А порою как пара гнедых. Здесь прохлада струится за ворот, Конский запах волнует до слез. Я люблю приезжать в этот город, Ржать, и плакать, и кушать овес. Змеи в черепах (Юрий Кузнецов) Я пил из черепа отца За правду на земле… – Скучное время, – поморщился Гёте и встал. Взял хворостину и ею меня отстегал. Юрий Кузнецов Один, как нелюдь меж людьми, По призрачным стопам, Гремя истлевшими костьми, Я шел по черепам. Сжимая том Эдгара По, Как черный смерч во мгле, Как пыли столб, я мчался по Обугленной земле. Еще живой, я мертвым был, Скелет во тьме белел… Из чашечек коленных пил, Из таза предков ел. Блестя оскалами зубов, Зловещи и легки, Бесшумно змеи из гробов Ползли на маяки. Я сам от ужаса дрожал (Сам Гёте мне грозит!) И всех, естественно, пужал Загробный реквизит. Я шел, магистр ночных искусств, Бледней, чем сыр рокфор… Прочтя меня, упал без чувств Знакомый бутафор… |