Себя я странно чувствую весной: Весна — А я ищу глазами ветку. Веревку взять бы, в петлю головой И — ножками отбросить табуретку… Без этих грез я не живу и дня, Приходит лето, соловьям не спится. Кто в отпуск, кто на дачу, А меня Преследует желанье утопиться. Про осень я уже не говорю. До одури, до головокруженья Я вся в огне, Я мысленно горю, Испытывая зуд самосожженья. Мне хочется зимою в ванну лечь, Не совладав с мгновенною любовью, Вскрыв бритвой вены, Медленно истечь Горячей поэтическою кровью… Вы не волнуйтесь! Это я шучу, Не забывая дать себе отсрочки. О смерти бойко в рифму щебечу, Слова изящно складывая в строчки… Продолжатель
(Александр Ревич) Ты скажешь мне: «Унылая пора», Ты скажешь мне: «Очей очарованье». Александр Ревич Скажу тебе: «Унылая пора». Ты скажешь мне: «Очей очарованье». Красиво сказано! Что значит дарованье И резвость шаловливого пера! Продолжу я: «Приятна мне твоя…» «Прощальная краса», — ты мне ответишь. Подумать только! Да ведь строки эти ж Стихами могут стать, считаю я. «Люблю я пышное…» — продолжу мысль свою. Добавишь ты: «Природы увяданье». Какая музыка! И словосочетанье! Я просто сам себя не узнаю… «В багрец и в золото»! — вскричу тебе вослед. «Одетые леса», — закончишь ты печально… Наш разговор подслушан был случайно, И стало ясно всем, что я — поэт. Призыв (Григорий Корин) Ты кроши, кроши, кроши Хлебушек на снег, Потому что воробей Ест, как человек. Григорий Корин Ты пиши, пиши, пиши, Сочиняй весь век, Потому что пародист — Тоже человек. Он не хочет затянуть Туже поясок. Для него твои стихи — Хлебушка кусок. Ты пиши и мой призыв Не сочти за лесть, Потому что пародист Тоже хочет есть! Кривое эхо (Из будущей книги) Лирика с изюминкой (Владимир Цыбин) Я слышу, как под кофточкой иглятся соски твои — брусничинки мои, ты властна надо мною и не властна, и вновь сухи раскосинки твои… Владимир Цыбин Ты вся была с какой-то чертовщинкой, с пленительной смешинкой на губах, с доверчинкой до всхлипинки, с хитринкой, с призывной загогулинкой в ногах. Ты вся с такой изюминкой, с грустинкой, с лукавинкой в раскосинках сухих, что сам собою нежный стих с лиринкой слагаться стал в извилинках моих. Особинкой твоей я любовался, вникал во все изгибинки твои, когда же до брусничинок добрался, взыграли враз все чувствинки мои. Писал я с безрассудинкой поэта, возникла опасенка уж потом: вдруг скажут мне: не клюквинка ли это с изрядною развесинкой притом?.. В плену ассоциаций (Евгений Винокуров) Я видел раз в простом кафе нарпита, как человек корпел над холодцом, трагическую маску Эврипида напоминая сумрачным лицом. Евгений Винокуров Я видел, как под ливнем кошка мокла, хотел поймать ее, но не поймал… Она напоминала мне Софокла, но почему его — не понимал. Я видел, как из зарослей укропа навстречу мне однажды вылез крот, разительно напомнивший Эзопа и древний, как Гомер и Геродот. А раз видал, как с кружкою Эсмарха старушка из аптеки шла к метро. Она напоминала мне Плутарха, Вольтера, Острового и Дидро. Я мог бы продолжать. Но почему-то не захотел… Я шницель уминал, сообразив — но поздно! — что кому-то кого-то же и я напоминал! Многоликость (Татьяна Реброва) Ты думаешь — Джульетта? Это я. Я говорю. Поверь, все доказали В той драме у Шекспира, где моя Печаль была в начале той печали То Маргарита, думаешь, поет? То я пою. Татьяна Реброва Мне не понятна холодность твоя… Во мне сошлись все небыли и были. Я — это я. Но я — не только я. Во мне живут все те, кто раньше были. Ведь это мною очарован мир, Ведь это мне, сыграв на фортепьяно, Провинциальных барышень кумир Сказал: «Ужель та самая Татьяна?» Да, это я. Мы с ней слились в одно, В одно лицо… Но если б только это! Ведь я еще — Изольда и Манон, Коробочка, Офелия, Джульетта. Ту драму, не Шекспира, а мою Сыграть не хватит целого театра. Я — Маргарита. Это я пою. Ты не шути со мной. Я — Клеопатра! И сам Печорин, отдавая честь, Сказал мне «Мадемуазель Реброва! Я, видит бог, не знаю, кто вы есть, Но пишете, голубушка, не ново!» |
