А скоро и Уайти Доббс будет мертв.

Кровь текла яростным и неослабевающим потоком. Джина Линн Блэкмор приложила руку к носу в слабой попытке остановить этот натиск. Ее ладонь моментально наполнилась красной жидкостью.

– Плохо дело, очень плохо, – прошептала она. Джина вытащила сверток бумажных салфеток из буфета.

– Очень плохо, – повторила она. – Такого не бывало со времен… пожара в шестьдесят восьмом.

Голос ее был слаб и прозрачен, как взмах крыльев бабочки. В тот день начальная школа Черной Долины исчезла в языках желто-красного пламени. Погибло семьдесят два ребенка. Причину так никогда и не установили.

– Все то же самое. Это Божественное чудо, что еще кто-то спасся, – говорил отец, крепко прижимая ее к себе.

Джина тогда училась только в третьем классе, но она понимала, что это не чудо: причиной всему была кровь. Она хлынула, как и сегодня, без предупреждения, без остановки… и… Что «и…»?

Джина знала – что. Тогда кровь пошла так же и появилось то же ощущение. Джина выбежала из класса, помчалась в туалетную комнату. Оказавшись в коридоре, поняла, что ощущение усиливается. Она затихла, прислушиваясь к голосу крови, лицо ее было белым, а руки и платье окрашивались алым. Потом она потянулась и нажала окровавленными пальцами на сигнал аварийной тревоги.

Впоследствии никто даже не подумал, что сигнал прозвучал за три минуты до начала пожара. Но когда огонь вспыхнул, то в миг охватил здание, так что от трех минут было мало пользы. Не все смогли выбраться.

Но ее класс выбрался.

Сколько бы еще могло погибнуть, если бы не…

Кровь.

Джина ни единой душе не сказала. Да и кто бы поверил? Рожденная и выросшая в тени холма Хокинса, уже в таком возрасте она считалась маленькой ведьмой. Иногда Джина и сама в это верила. Возможно, это была просто мечта, детская фантазия, желаемое принималось за действительное. Она перетасовывала свои воспоминания, где ей отводилась роль героини, своеобразная дань травме. Глубоко в душе она все же знала правду.

Давным-давно, давным-давно…

Кровь была лишь иллюзией, далеким ночным кошмаром, ничем больше… До сегодняшнего дня.

Небо содрогалось, дождь лил все сильнее.

Происходило что-то ужасное.

– Что? – спросила она.

Но на этот раз кровь хранила молчание.

Уайти Доббс очнулся. Он потерял сознание от изнеможения и страха, которые погрузили его в непроглядную бездну, темную, как сама могила.

Сколько это продолжалось? Сколько осталось воздуха?

Он схватил молчавшее радио и до упора повернул ручку звука – ничего не произошло. Батарейки сдохли.

– Скоро и я умру. Вдох.

Он чувствовал сырость – гроб все протекал. Нет, влага была слишком теплой для дождя. Просунув руку в пах, он понял, что помочился в штаны. Не имеет значения. Многие вещи не имеют значения, когда тебе предстоит умереть. Его сердце билось от ярости и страха.

Он принялся колотить крышку гроба, вскрикивая при каждом ударе.

Клик.

Флип.

Он вонзил нож в крышку, глубоко загнав лезвие в дерево. Должно быть, слишком глубоко. Но адреналин, наполнявший мышцы, позволил ему вывернуть нож. Он вонзал его снова и снова. Каждый раз нож вгрызался в обшивку, кромсая кружева, выдалбливая твердый потолок.

Лезвие погружалось все глубже и глубже.

Потом оно застряло. Он тянул изо всех сил обеими руками.

Треск.

Рукоятка оказалась у него в руках, а лезвие было похоронено в крышке.

– Нет, нет, нет! – верещал Доббс, молотя по крышке голыми руками, вкладывая в каждый удар всю мощь.

Плоть против дерева. Плоть против дерева.

Что-то теплое брызнуло ему на руки. Кровь. Он сделал из своих рук отбивные, но крышка не сдвинулась ни на йоту.

– Я мог всех их убить! Я мог всех их убить!

Теплая кровь заливала его лицо, пока он бомбардировал крышку, и каждый толчок приносил ему жгучую боль. Уайти не обращал внимания. Боль означала, что он еще жив.

Если бы он взглянул на себя в зеркало, то вряд ли узнал бы свое отражение. Его глаза стали огромными, как плошки, испещренными темными сплетениями сосудов, искалеченные руки истекали кровью. Красные ручьи сбегали по рукам. Красные капли на его лице, зубах, мертвенно-белых волосах…

Боль была повсюду. Руки перестали двигаться, не в состоянии больше быть продолжением его ярости и отчаяния.

Тишина.

Безмолвие в тысячу раз более громкое, чем сильнейший звук, потрясавший, когда-либо мир. Звук пустоты, конца, смерти.

После…

20.33

Она так и не пришла. Ее смена окончилась больше двадцати минут назад, однако Джуди Пинбрау так и не появилась. Неужели она злилась? Неужели в предпоследний уикенд был единственный и последний шанс Дина?

А теперь, когда он упустил его, она потеряна навсегда? И теперь он обречен на неполноценную жизнь? Дин не мог представить будущее без нее.

Где же она?

Жаровня издала протяжный, врезающийся в мозг звук. Он машинально откинул металлическую корзину и выгрузил картофель фри. Заплакал ребенок. Мать бормотала что-то успокаивающее. Мужчина с длинными каштановыми волосами, бородой и усами оккупировал заднюю кабинку, он проталкивал соломинку то вниз, то вверх через пластиковую крышку огромной порции содовой, сопровождая это занятие невыносимым скрипом.

И все же ее не было.

Дверь открылась. Дин в надежде поднял глаза.

Вошли Джон Эванс, Мейсон Эванс, Клайд Уоткинс и Натан Перкинс. Компания. Они были вместе с начальных классов школы. Дин хорошо знал каждого, знал их причуды, симпатии и антипатии, так же как они понимали его собственные. И чутье подсказало ему, что случилось что-то не то.

Лицо Натана имело землистый оттенок, Мейсон и Клайд явно были довольны собой, а Джон напоминал сфинкса.

Они стряхнули капли дождя и сели за стол недалеко от стойки. Как обычно. Клайд заказал всем кока-колы, включая порцию для Дина.

– Ничего, если я передохну, мистер Двайер? – спросил Дин управляющего.

– Конечно, конечно. Торговля все равно замерла, как могилы на кладбище.

Клайд и Мейсон переглянулись. Они кивнули и подавились смешком.

Дин пододвинул пластиковый стул к столу и обернулся к Джону.

– Недавно заходил Ларри Пеппердин. Он спросил, не в курсе ли я, как все прошло.

Джон кивнул легким движением головы, как будто письмо скользнуло в почтовую щель.

– Он, кажется, удивился, что я не понял, о чем идет речь, – продолжал Дин.

– Угу.

Клайд и Мейсон покончили с напитками, на лицах у них отпечатались улыбки. Натан попытался перенять их энтузиазм, но безуспешно. Наоборот, он производил впечатление человека, затаившего душевную боль.

– Ладно, так какого же черта происходит? – спросил Дин. Клайд и Мейсон фыркнули. Из горла Натана вылетел какой-то блеющий звук.

– Скажите мне сейчас же или…

– Или что? – с вызовом спросил Мейсон. – Что ты мне можешь сделать?

– Эй, эй, полегче, мальчики, – вмешался Натан. – Давайте же, умерьте пыл. Никаких драк в группе. Мы команда. Великолепная пятерка, помните?

Великолепная пятерка. Дин улыбнулся.

Спросите любого члена группы, что это значит, и вы получите противоречивые ответы. Красавчик Клайд утверждал, что это, мол, благодаря тому, что они фотогеничны. (Совсем нет.) Мейсон, помешанный на машинах, приписывал все бешеной скорости езды и жизни. (Вовсе нет.) В то же время Натан, самый тихий из них, говорил, что это потому, что они спасли группу болельщиков во время того таинственного пожара, призванного опустошить Черную Долину. (Хотелось бы, чтобы это было так!)

Как бы там другие ни считали, Дин знал правду. Поэтому никогда не уставал улыбаться, слыша это название.

– Натан прав, – сказал Клайд. Он поднял руку и растопырил пальцы. – Великолепная пятерка все еще жива. Великолепная четверка уже ничто.

Дин расслабился:

– Ты говоришь, как Уайти Доббс.

Улыбка Клайда увяла. Натан нервно дернулся на своем месте. Джон Эванс уставился в пространство отсутствующим взглядом, затем сказал: