В подлин.: роі che se' si grande, Che per mare e per terra batti l'ali. Так как Флоренция, могущественный оплот Гвельфов, не имела морских сил, даже в самое цветущее свое состояние; то стих этот надобно принимать только как выражение ее могущества и славы вообще. Каннегиссер.

Утренние сны, согласно с древним преданием, бывают обыкновенно правдивы. Овидий говорить:

Один старинный комментатор правдивость утренних снов объясняет так; «Обманчивые сновидения зависят большею частью от внешних влияний, преимущественно от обременения желудка, которое к утру обыкновенно проходить; но когда душа ваша, от таких уз освобожденная, как бы отторгается от своего тела и так сказать, возвращается к родному ей естеству божественному, тогда сны ваши становятся правдивыми.» Филалетес.

Предчувствие бедствий родного города Данте приводит в форме сновидения. Несчастия Флоренции, на которые намекает поэт, были: во-первых, падение моста Caraja через Арно, в 1304, во время представления на реке адских мучений грешников, при чем погибло множество народа; во-вторых, страшный пожар, произведенный Черными и истребивший 1700 домов, принадлежавших Белым; наконец, раздор между Черными, разделившимися на партию народа (под начальством Россо делла Феза) и партию вельмож (под начальством Корсо Доната), раздор, кончившийся убиением последнего.

Соседние города Италии ненавидели Флоренцию за ее притеснения. Так упоминаемый здесь Прато, маленькая крепостца, принадлежавшая Флоренции, была принуждена заплатить в 1292 г. флорентинцам 10,000 флоринов пени за то, что не выдала им скрывшегося в ней убийцу. – Смысл этого стиха: не только отдаленные, но и ближайшие места, каков Прато, желают твоей погибели. Другие разумеют здесь кардинала Николая ди Прато, который, после тщетных стараний примирить враждующие партии, вынужден был наложить в 1304 церковное запрещение на Флоренцию.

Все эти бедствия действительно заслужила Флоренция; они будут своевременны, если наступят теперь же; явясь позже, они сильно опечалили бы самого Данта: ибо, по мере того, кат человек стареет, сильнее пробуждается в нем любовь к отечеству. Веллутелло.

В предыдущей песне (Ада XXIV, 72), поэты спустились по обрывам утеса на внутреннюю ограду седьмого рва: теперь Данте, поддерживаемый Виргилием, опять взбирается как по лестнице, по этим зубцам (в подлин.: borni, собственно те камни, которые в стенах неоконченных выдаются из здания), чтобы по ним взойти на мост, идущий через восьмой ров. Портирелли.

В этой терцине выражено омерзение, которое питает поэт к грешникам, здесь наказуемым (злым советникам), употребившим разум, дар божественный, на злые дела.

Высшее благо есть божественная воля, которую Данте всегда противопоставляет случаю или влиянию звезд (Ада XX, 46 и XXI, 72 и др.). От Бога истекает свет разума, которые, будучи употреблен во зло, всегда влечет гибель. Филалетес. Копишь.

В этом уподоблении приведены с величайшею точностью все свойства очаровательного Италианского вечера: во-первых, время года, изобильное светящими ивановыми червячками (lucciole), именно летнее солнцестояние, когда солнце всего долее светить; во-вторых, время дня – приближение ночи, когда беспокойные дневные мухи угомонятся и вместо их жужжат водяные мошки и комары (zansara). В это время крестьянин, отдыхая под горою, чтобы защититься от вечерних испарений плодородной, но вредной для здоровья долины, где он занимался сельскими работами, увеселяет зрение бесчисленным множеством светящихся насекомых. Филалетес.

В этом рве казнятся злые советники, которые, будучи облечены в пламенные купы и, носясь в них взад и вперед, вечно чувствуют жгучую его силу. – «Смысл этой казни следующий: кто подает злой совет другому, тот согрешает перед светом (разумом), данным ему в избытке сравнительно с другими Богом: они, так сказать, похищают его у Бога. Святые советователи обращали свет своего разума к Богу, а потому, облеченные им как ризою, в единении с Богом, восходят на небо; напротив свет (разум) злых советников, уклонившись от Бога, низводит их в ад, и чем более они от него уклоняются, тем жесточе им наказание. Они, по словам поэта, служат добычею огня, который похищает их души, «ut scirent, quia per quae peccat quis, per haec et torquetur.» Vulg. Sapient. Cap. XI, 17. Эти духовные тати совершенно укрыты от нашего взора, тогда как тати чужих имуществ лишены только внешней своей принадлежности – наружного вида (Ада XXIV и XV).» Копишь.

Этеокл и брат его Полиник, дети Эдипа, долго спорившие, кому должны принадлежат Фивы, умертвили наконец друг друга в поединке. Тела братьев положили на один костер; но поднявшееся с костра пламя раздвоилось, как бы в доказательство того, что безумная ненависть братьев не замолкла и по смерти.

Statius, Theb. XIII, 430.

Деидамия, дочь Ликомеда, царя скиросского. При дворе Ликомеда Фетида скрыла сына своего Ахилла, переодев его в женское платье, для того, чтобы спасти от опасностей, угрожавших ему, согласно с оракулом, при осаде Трои. Но Улисс скоро открыл Ахилла, явившись ко двору Никомеда купцом с разными товарами, состоявшими из женских украшений и ратного доспеха: первые раскупили женщины, Ахилл же схватил оружие. Тогда Улисс уговорил будущего героя покинуть свою возлюбленную Деидамию и идти вместе с ним под Трою.

Улисс и Диомед заключены в одну огненную купу как неразлучные строители хитроумных ковов на погибель Трои. Сюда принадлежат: во-первых, похищение Палладия или Палладиума, статуи богини мудрости, упавшей с Олимпа и хранившейся в Трое в храме ее замка; от обладании этой статуей зависела, согласно с оракулом Аполлона, судьба Трои, почему Уллисс и Диомед согласились похитить ее и действительно похитили, пробравшись в замок Трои в одежде нищих (ст. 63). – Далее, по совету Улисса, Греки построили деревянного коня, внутри которого спрятались сам Улисс и другие героя; Трояне, поверив Синону, уверявшему, что конь построен как примирительное приношение Палладе, втащили громаду в Трою и, для удобнейшего прохождения ее, сломали даже часть стены; ночью Греки вышли из коня, отперли ворота и впустили приближавшиеся к тому времени войска Греков; тогда Эней, спасаясь из погибавшей Трои, бежал с немногими Троянами и, прибыв в Италию, положил основание будущей Римской Империи.

Греки не стали бы отвечать Данту или по своей гордости, или из ненависти к Латинам, потомкам Троян. – Замечательно, что Данте нигде в своей поэме не вступает в разговор с лицами из древней греческой истории: не есть ли это намек на его незнание греческого языка? Филалетес.

Больший рог заключает в себе душу более разумного Улисса, во зло употребившего более света, т. е. разума, а потому и объятого большим пламенем. Древним назван огонь потому, что протекло много веков с тех пор, как в нем заключены эти души.

Мысль глубокая! как трудно человеку лжи облечь в слово истину, которая, как огонь, его уничтожающий, объемлет его душу! Это явление еще разительнее выражено в след. песне (Ада XXVII, 4-18). Нельзя не подивиться также глубокомыслию поэта, превратившего этих людей в огненные языки, – людей, которых язык, по слову Апостола, быль огнь, воспаляющий круг жизни. «Et lingua ignis est, universitas iniquitatia. Lingua constituitur in membris nostris, quae maculat totum corpus, et inflammat rotam nativitatis nostrae Inflammata а gehenna.» Vulg. Jacob. III, 6. Копиш. Филалетес.

Следуя Виргилию, Данте принимает местопребывание волшебницы Цирцеи, превратившей спутников Улисса в свиней, не далеко от мыса Монте Чирчелло, между Террачиной и Гаэтой, – городом, так названным Энеем в честь его кормилицы Каэты.

Т. е. ни нежностью к сыну Телемаху, ни преданностью к отцу моему престарелому Лаэрту, ни любовью к супруге Пенелопе.

Этот неподражаемый рассказ о гибели Улисса, ни сколько несогласный с повествованием Гомеровым, служит новым доказательством тому, что Данте не знал греческого языка и не читал «Одиссея» в подлиннике. Правда, в его время существовал уже перевод ее, сделанный Пиндаром Тебанусом; но так как этот перевод отличался варварским языком, то и остался почти незамеченным современниками; только по смерти Данта, перевод Одиссеи, исполненный под иждивением Боккаччио и Петрарки Леонтием Пилатом, вошел во всеобщее употребление. Впрочем, если бы даже и была известна Данту Одиссея, он, вероятно, все-таки позволил бы себе это отступление, потому что, прибегая к мифологии и самой истории, поэт, как мы сказали, пользовался ими по столько, по сколько они могли служить ему для олицетворения его идей. До сих пор неизвестно, откуда заимствовал Данте этот рассказ об Улиссе: есть ли он его изобретение, или основан на средневековых преданиях? Об Улиссе было множество преданий уже в древности: так еще Плиний и Солин называли Улисса основателем Лиссабона; так у Тацита (De Germ. сар. III) сказано, что Улисс посещал берега северного Немецкого моря, где основал город Asciburgium. Накониц, даже в средние века, вероятно, ходило в народе много сказаний как об Улиссе, так и о неведомых странах другого полушария: ибо мы знаем, что еще за долго до открытия Колумба отважные моряки Скандинавии и Исландии посещали уже берега нынешней Америки.

Корсика, Болеарские и др. острова, омываемые Тирренским морем.

Т. е. до так наз. Геркулесовых столбов (Гибралтарского пролива), образуемых двумя горами, Абидой и Кальпой, где Геркулес поставил свой знаменитый девиз: nec plus ultra. Другими словами: Улисс достиг той границы, которая поставлена человеку (по понятиям того времени) самою силою божественной; перейти этот предел значит идти против воли Бога. Копишь.

Севилья город в Испании (Ада XX, 124. и пр.); Септа (Setta), древнее название африканского города Сеута.

По понятиям того времени, другая половина земного шара была покрыта морем.

Эти-то слова и составляют главное преступление Улисса как злого советника: ими он прикрывает греховность своего дерзкого предприятия, представляя его подвигом добродетели, подобно тому как лжепророки (Ierem. XXIII, см. выше) выдавали свои мечтания за что-то божественное, а потому и погибли, как Улисс, от вихря Господня. Копишь.

Обратив руль к востоку, они плыли на Ю. З. влево от прямой линии, проведенной на запад, пока достигли острова чистилища помещенного Дантом на другом полушарии прямо противоположно Иерусалиму, стало быть, под 32° Ю. широты и 158° 3. долготы по Гринвичскому меридиану, или почти в 450 немец. миль от северной оконечности Новозеландии. Филалетес.

Других небес, т. е. южного полюса.

Значит, они плыли 5 месяцев. Гора чистилища отстоит от Кадикса почти на 2050 миль; если принять месяц ровно в 30 дней, выйдет, что в день они плыли около 13 миль, что не должно казаться слишком малым, принимая в расчет несовершенство мореплавания во времена Улисса. Филалетес.

Испод луны, т. е. ее нижняя поверхность, которою луна постоянно обращена к земле.

Гора Чистилища (см. 124–126, прим.).

«Ессе! turbo Dominicae indignationis egredietur, et tempestas erumpens super caput impiorum veniet.» Vulg Jerem. XXИІІ, 19.

«И так в основе этого дивного рассказа об Улиссе лежит порицание человеческого высокомерия, тех хитросплетений ума, той изобретательности и предприимчивости, которые устремляют деятельность человека за пределы возможного: так то что уже Гораций в третьей Оде Второй Книги изобразил нам мореплавание вообще как дерзкое нарушение воли богов. Потому Улисса, как он выведен здесь, можно сравнить с древними Титанами или Кентаврами, дерзнувшими на брань с самыми богами, или с знаменитым Фаустом средних веков, который для того, что бы утолить жажду к познаниям и удовольствиям, осмелился пожертвовать и жизнью и вечным блаженством. – Кроме того, повествование о гибели Улисса имеет тесную связь и с самою местностью Divina Commedia. Гора, от которой восстал вихрь, погубивший корабль Улиссов, есть гора Чистилища. К этой цели Данте не мог привести Улисса без того, чтобы некоторым образом не нарушить единства плана своей поэмы, а еще более потому, что этим совершенно опровергалась бы идея о недосягаемости цели, лежащей вне пределов сил человеческих. Следственно прекрасным этим эпизодом поэт заранее приготовляет читателя к скорому переходу во второй отдел замогильного мира – Чистилище.» Каннегиссер.