Юдоль Иосафата, около Иерусалима, будет местом страшного суда, согласно с пророком Иоилем (Гл. III, 7). Туда соберутся все племена земные, и оттуда души, вместе с телами, возвратятся в страну блаженства, или осуждения, и тогда только грешники вполне восчувствуют весь ужас присужденных им казней (Ад. VI, 94–96 и XIII, 103–108). По объяснению прежних толкователей, могилы еретиков закроются после страшного суда потому, что по воскрешении мертвых, ересь прекратится и, следственно, не будет более неверующих (см. Ад. IX, примеч. 127).

По понятиям Данта, название еретика заслуживают все, коих религиозных понятия уклоняются от учения Христовой Церкви, хотя бы эти неверующие и не принадлежали к числу христиан и даже жили до Христа между язычниками. Потому в число еретиков помещает он и язычника Эпикура с его школою, учившего, что душа умирает вместе с телом.

Вопрос Дантов состоял в том, можно ли видеть грешников, заключенных в этих гробницах, при чем он не высказал Виргилию тайного своего желания узнать об участи своих сограждан, Фаринаты и Кавальканте, которых эпикуреийский образ мыслей был ему хорошо известен.

Эти слова относится или к наставлению, сделанному Данту Вириглием в III пес. Ад., или к сжатости Виргилиева стиля вообще, достигшей у нашего поэта высшей степени.

Фарината, победитель при Арбии (см. выше). Современники считали его за величайшего атеиста, утверждавшего, что все в этой жизни кончается со смертью, а потому думавшего, что не должно отказывать себе ни в каких удовольствиях. По этой причине Данте поместил его между эпикурейцами и даже искал его в третьем кругу между обжорами (Ада VI, 79). Не будь он причастен этому греху, Данте едва ли поместил бы в аду этого мужа, которого он так высоко ценит за его любовь к отечеству, великодушие и в особенности за спасение Флоренции, того мужа, которого флорентинский историк Валдани не даром называет вторым Камиллом.

Здесь необходимо сделать беглый обзор исторических событий, на которые намекает в этих стихах Данте. Страшные партии Гибеллинов и Гвельфов в первой половине XIII столетия стали известными и во Флоренции, откуда первые, находясь под особенным покровительством императора Фридерика II, изгнали последних в 1248 г. Но, по смерти Фридерика, народ, выведенный из терпения жестоким правлением Гибеллинов, признал снова Гвельфов в Январе 1250, уничтожил прежний образ правления, в замен которому установил новое, избрав предводителя народа (capilano del popolo) и присоединив к нему совет из двенадцати старшин; сверх того, были избраны 36 народных вождей и установлены 20 знамен с особым значками для того, чтобы народ в случае нужды мог сбираться вокруг них. В это время город укрепили новыми стенами, построили мост чрез Арно при Санта-Тринита, многие города и крепости были присоединены к Флоренции, имя которой сделалось страшным для всей Италии, торговля ее процвела, искусства и ремесла усовершенствовались. Но это благосостояние города было непродолжительно. Гибеллины, большая часть которых удалилась в Сиену, в тайне продолжили свои происки и, по смерти Фридерика II, обратились с просьбою о помощи к побочному его сыну, Манфреду, который в то время, взойдя на сицилийский престол своего отца, восстал против церкви. Манфред, доброхотствуя, подобно отцу своему, Гибеллинам, прислал им на помощь 800 немецких рыцарей под предводительством какого-то графа Иордануса, с которыми изгнанники, а также союзные Сиенцы, немедленно осадили находившийся в союзе с Флоренциею город Монтальчино. Нужно было, во чтобы то ни стало, вовлечь флорентинцев в сражение: с этой целью Фарината дельи Уберти, один из знаменитых полководцев своего времени, удалившийся вместе с прочими в Сиену, отправил двух монахов миноритов, Кальканьи и Спедито, во Флоренцию с письмом от сиенских начальников, которые притворно уверяли, что «Сиенцы, выведенные из терпения тиранством Гибеллинов, желают покориться флорентницам и что с радостью отворят им ворота св. Вита, если они вышлют войско к реке Арбии.» Хитрость удалась как нельзя лучше: не смотря на возражения Теггьяио Альдобранди (Ад. XVI) и Чеко Герардини, высокомерные флорентинцы решили начать войну. Немедленно собрано было значительное войско, к которому присоединились союзники из Лукки, Пистойи, Пало, Санминиати, Санджиминьяно, Вольтерры и Колле ди Вальдельсы; с торжественною пышностью оно направилось к Арбии, распустив красные знамена и даже взяв знаменитый вечевой колокол Martinella, который на этот раз справедливо назван был в насмешку la campana degli asini. На пути присоединились к ним отряды из Орвието и Перуджии, так, что войско, пришед к р. Арбии, состояло более чем из 3,000 рыцарей и 30,000 пехоты. Но едва только остановились они у холма Монтаперти при Арбии (сражение, здесь происшедшее, упоминается у Данта под тем и другим именем), как ворота Сиены растворились; но из них вместо ожидаемой мирной депутации города, понисся к ним на встречу вооруженный отряд немецких рыцарей, который, сопровождаемый Сиенцами и Гибеллинами, врубился в ряды флорентинцев. Началась страшная битва, тем ужаснейшая для Гвельфов, что в рядах их находилось множество Гибеллинов, которые, сбросив теперь с себя личину, передались на сторону врагов. Один из этих изменников, Бокка дельи Аббати (Ад. XXXII, 76-123), обрубил руки флорентинскому знаменоносцу Иакопо дель Вакка де Падзи: падение знамени было началом общего расстройства флорентинского войска. Четыре тысячи пали на месте; множество пленных, оружие, знамена и даже вечевой колокол Marlinella достались в руки победителей; спасшиеся Гвельфы бежали в Лукку. Это кровавое побоище происходило 4 Сент. 1260 г. Гибеллины с торжеством вошли во Флоренцию и во имя Манфреда избрали графа Гвидо Новелло де Конти Гвиди подестою города. Недовольные однако ж этим, они в чрезвычайном собрании в Эмполи, под председательством графа Иордануса, решили срыть до основания стены и башни Флоренции как гнезда упорного Гвельфисма. Тогда-то Фарината дельи Уберти, душа этой войны, один восстал против общего решения и твердым голосом объявил, что «он только затем обнажил меч, чтоб снова быть гражданином Флоренции, и что один готов защищать ее с мечем в руке до последней капли крови.» Таким образом, Флоренция была спасена, – заслуга, которою Фарината гордится и в аду. – По смерти Манфреда, павшего в сражении при Беневенто против Карла Анжуйского (1265), Гибеллины вынуждены были сделать некоторые уступки: они позволили набрать 30 вождей из народа, разделили жителей на 12 вооруженных цехов, назначив им старшин, и накониц признали Гвельфов. Вскоре последние взяли верх над Гибеллинами, а народ вышел из повиновения, что заставило графа Гвидо Новелло, наместника Манфредова и главу Гибеллинов, бежать с своею партией в ближний г. Прато. Впрочем, на другой день, раскаявшись в своем необдуманном поступке, он сделал приступ к Флоренции, но был отбит. Впоследствии Гибеллины еще раз были призваны назад; но в 1267, когда Карл Анжуйский отправил графа Монфорте во Флоренцию, они были окончательно изгнаны в первый день Пасхи. В числе изгнанных находился Адзучио Арригетти, предок Мирабо. Копишь. Филалетес. Вегеле.

Предки Данта были Гвельфы. Они были изгнаны два раза: в 1248 г., за 12 лет до битвы при Арбии, но через два года возвратились снова, и во второй раз, после битвы при Арбии в 1260, после чего, спустя семь лет в 1267 г., Гвельфы опять взяли верх над Гибеллинами и выгнали их из Флоренции. В начале XIV века Гибеллины окончательно были изгнаны и с того времени навсегда находились в изгнании, не смотря на все свои попытки возвратиться.

Это Кавальканте Кавальканти, знаменитый флорентинский Гвельф, которого, как и Фаринату, подозревали современники в атеизме. Сын его, Гвидо Кавальканти, был философ и замечательный поэт, искренний друг Дантов. Подслушав разговор Фаринаты с Дантом и узнав последнего по звуку его голоса, Кавальканте заключает, что если Данте мог проникнуть в ад высотою своего таланта, то и Гвидо, как глубокомысленный философ, должен находиться вместе с ним.

Кавалькавте, как закоснелый атеист, приписывает странствование Данта в аду не божественной помощи, но высокости его таланта (ingegno). Копишь.

Данте отвечает, что ведет его не высота таланта, а разум (Виргилий), не всегда руководящий людей даровитых. Гвидо, более философ, чем поэт, писавший в легком провансальском роде, не имел такого уважения к Виргилию, какое питал к нему Данте, не изучал его творений и, стало быть, не мог создать ничего подобного Божественной Комедии.

Мысль о смерти ближних вдвое прискорбнее для людей, неверующих в бессмертие души. Копишь.

Слова: он презирал, заставляют Кавальканте думать, что сын его умер. «Кавальканте до сих пор стоял на коленах; но при этих словах он вдруг вскакивает на ноги и, видя, что Данте медлит отвечать ему, опрокидывается в могилу: немногими словами, но как прекрасно выражены любовь и горесть отца! Это изображение удрученного горем отца еще более выигрывает в эффекте от контраста, который представляет слабодушный, но глубоколюбящий Кавальканте с мощным, величаво гордым образом Фаринаты.» Штрекфусс.

Лик жены, гнетущей злое семя, есть луна. Богиня, чтимая на Олимпе как Луна, на земле называется Дианою, а в аду Прозерпиной, или Гекатою (Ада IX, 43). Смысл текста следующий: не пройдет 50 месяцев (4 года и 2 месяца), как ты узнаешь, как тяжелы изгнаннику бесполезные попытки возвратиться в свое отечество. Данте, вначале Гвельф, впоследствии сделавшийся Гибеллином, был изгнан из Флоренции вместе с множеством последних в Январе 1302; в Марте того же года приговор над ним подтвердили и еще с большею силою произнесли его после попытки Гибеллинов проложить себе путь во Флоренцию вооруженною рукою, – попытки, в которой принимал участие и Данте. Но так как Данте предполагает свое странствование в замогильном мире в 1300, то выходит, что от этой эпохи до времени его изгнания протекло только два года и, стало быть, 50 месячный срок, назначаемый Фаринатою, будет слишком велик. Надобно думать, что срок этот относится не к первому его изгнанию в 1302, а к гораздо позднейшим попыткам его возвратиться во Флоренцию, когда он был членом совета двенадцати, управлявшего в Пистойе партиею Белых (Гибеллинов). В это время (1304) в первый раз блеснула Данту надежда к возврату в отечество; по просьбе Белых, папа Бенедикт XI отправил во Флоренцию кардинала Никколо ди Прато в качестве миротворца с тем, чтобы содействовать возврату изгнанников. Но эта надежда поэта исчезла с внезапным отбытием кардинала из Флоренции 5 Июня 1304 г., т. е. спустя 4 года и 3 месяца после замогильного странствования поэта.

Фамилия Уберти, к которой принадлежал Фарината, всегда была исключаема из списков изгнанников, получавших право возврата во Флоренцию.

По словам Макиавелли, народные собрания во Флоренции до 1282 всегда происходили в церквях.

Собрание, на которое здесь намекается, было в Эмполи (см. выше).

Данту кажется загадкою, почему тени грешников могут узнавать будущее и ничего не знают о настоящем, как Кавальканте, ст. 68.

Согласно с богословским учением Фомы Аквинского, грешники могут познавать только общее, напр. будущее, но не знают ничего отдельно-существующего, чувственного. Напротив, блаженные души все созерцают и видят в Боге.

Т. е. в день страшного суда, когда крыши закроют гробы еретиков (см. 10–15 и прим.).

Данте сострадает упавшему в могилу Кавальканте, которого он огорчил тем, что не объявил ему, что сын его жив, ибо ошибочно думал, что души грешников, зная будущее, должны знать и настоящее.

Фридерик II, император германский и король сицилийский, сын Фридерика V и племянник Фридерика Барбаруссы, помещен здесь не столько за борьбу его с папами, сколько за его эпикурейский образ жизни, а в особенности за то, что, по мнению современников, впрочем ошибочному, был сочинителем в высшей степени еретической книги: «О трех обманщиках.» Филалетес. Кардинал Оттавиано дельи Убальдини, обыкновенно называвшийся в Италии просто кардиналом, человек необыкновенных дарований и твердого, но жестокого характера, ревностный Гибеллин и потому жестокий враг пап и церкви. Он известен был своим атеизмом и говаривал, что если и была у него когда-нибудь душа, то он погубил ее для Гибеллинов. Брат его Убальдино встречается в Чистилище (XXIV, 20).

Намек на Беатриче. «Виргилий, утешая Данта, противопоставляет божественную жизнь житейскому треволнению и говорит, что от Беатриче, которая все созерцает и зрит в Боге, узнает он истинный путь к этой жизни божественной; но вместе с тем он советует запомнить и предсказание Фаринаты.» Копишь.

Они пересекают круг и, направляясь к центру бездны, приближаются к тому месту, где спуск в следующий круг.

«Вся эта песнь отличается высоким драматическим эффектом и разнообразием превосходно-обрисованных характеров. Какая противоположность между двумя отрицателями вечной жизни! Фарината, этот гордый победитель при Арбии, забывая о муках и как будто презирая целый ад, озабочен только судьбою отечества и своей партии; и рядом с ним, менее великодушный Кавальканте, при одной мысли о смерти и (по его понятиям) уничтожении сына опрокидывающийся в могилу в отчаянном горе. А как удивительна при этом постановка обоих поэтов: Данта, еще очень восприимчивого к земным заботам, ищущего везде познания и нередко пожинающего горе, везде обнаруживающего свойства чисто-человечные: слабость и величие, гордость и страх, всего же более жажду познания, и мудрого его вождя Виргилия, который повсюду указывает стремление к высшему, небесному, сам же, как посланник высшей силы, как исполнитель воли божественной, везде является бесстрастным, ни чему не сочувствующим.» Рут.