— Не плачь, Ахиноам. Что совершилось, того не вернёшь. Ты молода. Ты должна жить и родить много детей. Как думаешь, я прав?

Она помотала головой отрицательно, и длинные, спиралью закрученные смоляные пряди закачались у бледно-смуглых щёк. Однако она сказала:

   — Да, ты прав, господин.

   — В этом шатре, кроме меня, спят ещё три человека. Но если ты войдёшь в него, они сюда не вернутся. Ты останешься здесь?

   — Да, я останусь с тобой, Добид, царь мой.

   — Почему ты сказала «царь»? — вздрогнул Добид.

   — У тебя золотые волосы. Золото на голове бывает у царей, — с наивной лестью прошептала жертва бедуинского набега.

Так Ахиноам стала женой Добида. И скоро он узнал, что она носит его дитя.

В месяц бурных ветров, когда стонали в горах деревья, скитальцы жили спокойнее обычного. Они надеялись, что при сильных дождях, прибегавших от Великой Зелени, при камнепадах, осыпях и увеличении горных потоков, Саул воздержится от преследования. Месяц бурных ветров принёс песчаную бурю из Синайской пустыни. А затем наступили месяцы произростания и зрелого колоса.

Преодолевая невзгоды, нехватку еды и находясь в постоянной тревоге, Добид со своими людьми передвигался по скалистым горам. Он не рассчитывал на милость Саула, на его обещание прекратить охоту за ним. Добид знал: даже если царь решится забыть о нём, его окружение не позволило бы этому случиться.

По сути дела весь Эшраэль выжидал, чем кончится заочное соперничество двух помазанных на царство избранников бога Ягбе.

Однажды гонцы от зифеев, эшраэлитского племени, обитавшего вблизи горной гряды, явились в лагерь Саула. Обтрёпанные, в запылённых грубых одеждах, они сказали караульным:

   — Пустите нас к царю, у нас есть что ему сказать.

Из царского шатра вышел Бецер, возмужавший, отрастивший плотную небольшую бороду, одетый в белый наголовник и коричневую тунику. Он был без панциря, с мечом у правого бедра.

   — О чём вы хотите говорить с царём? — спросил слуга-оруженосец. Он хмуро посматривал на зифеев. Их поведение казалось ему дерзким.

Один из трёх коренастых, дурно произносящих зифеев (они были из колена Шимонова) требовательно пояснил:

   — Если царь накажет своих воинов, обидевших девушек из Ешимона, мы укажем, где прячется его враг.

Бецер нахмурился сильнее, произнёс какое-то невнятное ругательство и ушёл в шатёр. Там он передал дерзкие слова зифеев Саулу.

Царь сидел на раскладном стуле и разговаривал с Абениром, который, услышав сказанное Бецером, свирепо засопел.

   — Может быть, их сразу повесить? — предложил двоюродный брат и главный полководец эшраэльского царя.

   — Они одичали здесь, в пустынных дебрях, и больше похожи на медведей, чем на людей ибрим. Но я хочу спросить, что они знают про место нахождения бетлехемца. — Саул вышел к зифеям, сопровождаемый братом и оруженосцем.

Увидев грозное лицо и огромную фигуру царя, трое гонцов опустились на колени и наперебой загалдели:

   — Прикажи отлупить их палками, господин... Это что же получается, твои люди ведут себя не лучше амаликцев или необрезанных пелиштимцев... Зачем тогда ставили нам царя, если его войско нас обижает...

Абенир потемнел от ярости. Он поднял руку и хотел крикнуть: «Взять их!» Но Саул двусмысленно усмехнулся. Ему почему-то нравилось простодушие этих неотёсанных горцев.

   — Говорите толком, что у вас стряслось. А то я ничего не пойму, — проговорил царь и важно насупился. — Встаньте. Давай ты, плосконосый, выкладывай один. Остальным заткнуться.

   — Два грабителя из сотни, у которой копья с железными остриями, сперва забрали из нашей отары барана... — начал самый старший по виду зифей с перебитым носом.

   — Стой-ка, сын греха! А разве люди ибрим не должны кормить воинов царя Эшраэля, когда они выступили в поход? — вмешался Абенир. — Да за такую жалобу на своих лучших копейщиков другой владыка повесил бы вас на ближних деревьях. Только наш господин и царь снисходит выслушивать всякого дурака и грубияна, чтобы не свершилась несправедливость.

   — Я и говорю, — не смущаясь и не выказывая страха, продолжал зифей. — Мы дали для царского войска столько овец, сколько наши старейшины обещали твоим начальникам, господин. А этого барана те два разбойника взяли для себя. Тут же зарезали, разделали и стали жарить на костре.

   — Они плохо поступили, я их накажу, — заметил Саул, хотя Бецер сообразил: царь едва сдерживает смех. — Что ещё они сделали?

   — Наевшись баранины и напившись вина из меха, который они притащили с собой, нечестивцы пошли в Ешимон. Не доходя до ограды, они увидели в поле девушек, собиравших колосья на стерне... Тогда они начали хватать их за груди...

   — Понятно. — Саул случайно вспомнил, как в приступе внезапной похоти он среди собственного дома овладел молоденькой служанкой. Это воспоминание испортило его смешливое настроение. Он грозно сверкнул глазами.

   — Выстроить сотню «железных» копейщиков, — приказал царь. — Сейчас разберёмся, кто из них нарушил закон пророка. Абенир, это твои необузданные злодеи грабят народ. Кто у них сотник? Тинехеш? Позвать его сюда!

Сотня воинов с железными наконечниками на копьях выстроилась в центре царского становища. Сотник уже знал от Абенира, в чём дело, и злобно косился на ябедников-зифеев.

Однако зифеи бесцеремонно расхаживали между рядами. Скоро они указали насильников, тыкая заскорузлыми пальцами прямо в грудь Ахимелеху, по прозвищу Хетт, и Абеше, сыну Шаруинову.

Ахимелех, рослый, рыжеватый, лет двадцати, может быть, и правда сын какого-то хетта, наёмного воина, и эшраэлитки. Поскольку он соблюдал вероположения своей матери, его не считали чужаком и ценили за присущую хеттам силу и упорство в бою. Юдей Абеша относился к знатному роду, а потому не привык ни в чём себя ущемлять. Бениаминцев он признавал вообще людьми второго разряда, делая в душе снисхождение только царю и Абениру. Он был человеком дерзким и своевольным. Зифея, ткнувшего его в грудь, Абеша схватил за руку, явно собравшись расправиться с наглецом. Только услышав ругань сотника, он отпустил горца.

Оба копейщика сразу сознались в совершении незаконного отнятия барана и в принуждении девушек к удовлетворению своей похоти. Воины не считали себя особенно провинившимися. Товарищи насильников тоже пожимали плечами и удивлялись неудовольствию начальников.

Увидев Саула, все сообразили, что дело плохо. Царь и его помощник Абенир просто так поднимать шум не будут.

— Отберите у них оружие, — приказал Саул, имея в виду Ахимелеха и Абешу. Когда его приказание исполнили, он продолжал, стоя перед сотней Тинехеша: — Вы забыли, что находитесь в пределах Эшраэля, а не на земле Амалика или Пелиштима. Отнимать скот у людей да ещё бесчестить девушек — преступление и, по закону Моше, наказуется побиением камнями до смерти. Казнь совершится завтра после восхода солнца. Нечестивцев связать и держать под стражей.

Насильников связали и увели. Царь мрачно удалился к себе в шатёр.

На рассвете пришёл расстроенный сотник Тинехеш. Царь уже проснулся (если он вообще спал ночью). Бецер собрался лить в его руки воду из кувшина, чтобы он очистился омовением перед молитвой. Абенир разложил на чистом полотенце хлеб, козий сыр, сушёные смоквы и кислое молоко в небольшом мехе.

Когда сотник, заикаясь от страха, сообщил о побеге приговорённых, Саул разгневался. Тинехешу он нанёс кулаком такой удар, от которого тот вылетел из шатра и распластался на земле без сознания.

Сначала разъярённый Саул хотел повесить сотника и воинов, охранявших Ахимелеха и Абешу.

Прибежали Адриэль, Ард и Доик. Вместе с Абениром соратники царя умолили его отменить своё решение. Они обещали вызвать всех сотников и объявить им, что отныне за такой проступок, который совершили двое копейщиков, будет назначаться казнь, жестокая и позорная. Саул немного остыл и согласился с их просьбой. Было решено: при поимке беглецов повесят. Остальных, вызвавших гнев царя: Тинехеша и стражей пока помилуют. В общем, всем стало понятно, что сотник и охрана небрежно стерегли обвиняемых из-за соответствующего намёка Абенира. Саул это тоже понял.