После приёма с принесением Талтом ценных даров, после обильного угощения и возлияния, повеселевший Саул предложил гостю взять себе в жёны его младшую дочь. Правда, сказал Саул, Мелхола уже была замужем за его тысяченачальником Добидом, но недавно стала вдовой. Или станет ею в ближайшее время.

Талт бен Лахиш водил знакомство не только с Шимоном и Ямином. Он считал себя приятелем самого Абенира, двоюродного брата и первого полководца Саула. Поэтому он знал обо всех важных событиях в царском доме. Талт благоразумно согласился на предложение царя.

В Гибе и окрестностях поговаривали, будто бы Мелхола горько плакала из-за сватовства эфраимита, лежала в ногах у отца и матери. Но это не помогло. Талт через два семидневья женился на миловидной царевне и увёз её в Галдим.

Закончив обучение новых воинов, призванных из разных мест Ханаана, Саул приказал выбрать из них полторы тысячи молодцов, преданных, смелых, владеющих всяким оружием. Когда полторы тысячи силачей юного возраста выстроились в поле рядом с крепостью, вышел Саул с Абениром и оруженосцем Бецером.

   — Вот что хочу я сказать вам, сыны мои, ибо каждый из вас также дорог мне и достоин моей любви, как и собственные мои дети. Богом и народом я поставлен водить вас в походы и сражаться с нечестивыми иноплеменниками, побивающими и угнетающими людей ибрим. Мы будем встречать их всюду с копьём и мечом, и в случае победы вы с великим богатством возвратитесь в дома ваши, с множеством скота, с серебром, золотом, медью и железом. И ни один из вас, честно сражавшийся под моей рукой, не будет обделён мною.

Ряды воинов разом вскрикнули, взмахнули копьями и загудели между собой: «Жив бог наш, да прославится царь Саул».

   — Но может случиться и такое, — продолжал говорить Саул перед войском, — что нужно будет биться не с иноплеменниками, а с людьми одной крови и одной веры. А что поделаешь, если они нарушили закон и стали тем запаршивевшим стадом, про которое сказал сам Ягбе: «Они народ, потерявший рассудок. Они огорчили и раздражили меня. И я этот бессмысленный народ огорчу, ибо огонь адский возгорелся гневом моим. Будет этот огонь жечь их и иссушит их землю и произраставшее на ней. И обнаружатся скалы, и разверзнется основание гор. А эти безумные истощены будут голодом, истреблены горячкою и лютой заразой. От других племён будет губить их меч, а в домах, возгордившихся и жаждущих чиноначалия, воцарится ужас. И от гордыни самолюбия своего погибнут они. А виноград их будет от виноградной лозы Содомской, ибо они к этому склонны. Зерно их будет с полей Гоморрских, а вино получится равное яду драконов и гибельное, как отрава аспидов. И они сделают вид, что не знают, кто я на земле и на небе. Но вы увидите, что бог — это я. И никто не избавит их от руки моей». Вот что сказал бог наш. Поэтому мы должны пойти и истребить врага моего и тех, кто с ним.

Побледневшие от страха божьего стояли Абенир и полторы тысячи воинов. Саул надел шлем и пошёл впереди всех. И расстилалась перед ними печальная и дикая степь.

Уходила тревожная тьма ночи. Отроги гор поднимались по сторонам крутыми откосами. Колючие кустарники под скальными дубами и переплетением акаций отступали иногда, и склоны гор превращались в острые скалы, горевшие с первым солнечным лучом, будто отполированные. Из-под ног срывались в узкие пропасти камни-окатыши, долго отзванивая на глубине и вызывая многозвучное эхо.

Называлась эта местность пустыня Зит.

Добид думал надолго укрыться здесь от преследования Саула. С ним оставалось всего двести человек, самых верных, самых преступных или, может быть, самых отчаявшихся. Остальные по двое-по трое постепенно уходили от него. Думали найти обжитое пристанище, вернуться в родное гнездо и, нанявшись батраком, пастухом, стражником, как-нибудь приспособиться к обычной жизни.

Людей в пустыне Зит не встречалось, за исключением полудиких охотников.

Один из таких лесных бродяг предстал как-то перед Добидом. Подпираясь коротким копьём, он смотрел на молодого изгнанника с добродушной усмешкой.

   — Ты убил и прячешься от мести родственников? — спросил охотник. — Или убежал от господина, которого прогневил?

   — Скорее, второе, — ответил Добид. — А ты, я вижу, хотел бы пристать к моему отряду.

   — Я могу тебе пригодиться. Эти горы и чащи мне хорошо знакомы. И которые лежат вон за теми хребтами тоже. Так что со мной ты не заблудишься. Обещай только какую-нибудь еду, когда у меня случится неудачный день. А ещё подари мне медный нож. Свой я потерял. Уронил в расщелину и не смог достать. Пришлось сделать кремнёвый, но он мне не нравится. Всё-таки я человек, знающий вещам цену. Я из сынов Шимоновых, не какой-нибудь потомок Эшаба, покрытого шерстью. Я человек гладкий, и зовут меня Хиям.

   — Хорошо, Хиям, — сказал Добид, протягивая охотнику один из ножей, взятых после сражения у Кехэля. — Я всегда накормлю тебя, если у меня будет еда. А сейчас ступай к воинам. Они варят в котле чечевицу, поешь с ними. Примите этого мужа из колена Шимонова, — приказал он своим спутникам.

Уже через десять дней Хиям, исчезавший на сутки-другие и приносивший фазана или козу, явился встревоженный.

   — Вчера я набрёл на жителей горных сел, — рассказал Хиям. — Я знаю кое-кого из них. Один потихоньку шепнул мне, что старейшины их сговорились послать гонцов в Гибу. Гонцы должны предупредить царя о путях твоих на этой земле, чтобы царь пришёл и взял вас.

   — Но как зифеи из горных сел узнали обо мне? Ведь я не видал, кроме тебя, ни одного человека. — Добид опечалился, понимая, что опять наступает пора скитаний, и с подозрением посмотрел на охотника.

   — Только несведущий думает пройти лесом и не оставить следов. Опытный охотник всегда разберёт — где и сколько было в лесу чужих. Я хожу постоянно с горы на гору, и если здесь появятся царские псы, рыскающие в поисках добычи, дам тебе знать.

Получив известие о нахождении в пустыне Зит своего помазанного соперника, Саул собрал воинов.

Мрачный, с пожелтевшим лицом, царь не давал покоя ни себе, ни своим людям. Они шли крутыми извилистыми тропами. Высматривали Добида, стоя на скалистых вершинах и залезая на высокие деревья. Выспрашивали у охотников-зифеев, хотя среди них мог оказаться человек, связанный с Добидом.

Жестокий Абенир свирепо раздувал ноздри и требовал пытать огнём каждого встречного, тем более что они были очень редки в этих проклятых горах. Саул раздражённо дёргал щекой и отменял приказы Абенира. Он считал зифеев правдивыми и в глубине души скрывал от своего соратника мертвящее убеждение: Добиду помогает Ягбе.

«Да, капризный, ревнивый, мстительный бог, по молитвам первосвященника Шомуэла, пестует и прячет этого бетлехемца, которого я вначале тоже полюбил сильнее родного сына, — думал царь, чувствуя иногда боль в сердце и тщетно ожидая ночами исцеляющий сон. — Моё царствование — ложь, которой больше не хотят верить даже благожелательные ко мне люди. Слухи о помазании Добида ползут и ползут по всему Ханаану. Те, кто были мне благодарны за защиту от бедуинов и пелиштимцев, за приобретение новых земель и объединение Эшраэля, теперь меня осуждают. И ещё этот терзающий душу злой дух, разжигающий во мне приступы безрассудного гнева и безумной жестокости. Зачем я приказал истребить священников-левитов? Они и правда хотели услужить зятю царя и тем угодить мне. К чему было проливать столько невинной крови? Но я уже не могу остановиться. Добид будет убит. Я не пощажу и первосвященника, если не заставлю его мне повиноваться. В Эшраэле должен жить только один человек, помазанный на царство. Я, Саул из Гибы Бениаминовой. И дети мои, и внуки будут надевать на голову царский венец. Я сделаю так, что у бога не останется выбора. И мой род будет благословен».