— Да, да, мудрейший Хнумхотеп, — улыбаясь, сказал жрецу номарх. — Хорошо, что ты напомнил эти подробности. Я кое-что из них подзабыл, а иного и не знал вовсе. Продолжай. Твои забавные истории подготовят рассказ Гиста о нынешнем положении дел среди ханаанских племён.

   — Я поспешу, — признательно улыбнувшись номарху, проговорил Хнумхотеп, — чтобы не слишком утомлять превосходительного господина Рехмиу. Имеются сведения, будто пророк Моше женился на женщине из бедуинского племени мадианитов и жил в их палатках сорок лет. Поэтому устраивать всякие чудеса по поводу перепёлок, обессилевших при перелёте через пустыню и доставшихся голодным беглецам из Гошема, или «манной небесной» кормить их же — было ему сподручно: жена и тесть научили[87]. Да и водил пророк эшраэлитов по голым пескам тоже лет тридцать. Пока старые не вымерли, а молодые не уверовали в нового бога.

   — Ого, всю жизнь провёл при исполнении плана, — морща нос с весёлым видом, пошутил номарх. — И что же дальше с ними случилось?

   — Моше объяснил людям ибрим, которые столько лет ходили по Синайским пустырям и оазисам, следующее, — продолжал жрец. — Бог якобы ему обещал: «Я пошлю перед вами моего невидимого посланца и прогоню хананеев, аморреев, евуссеев и другие племена Ханаана. И вы придёте в Землю обетованную, где текут молоко и мёд. Там я велю вам жить и господствовать». Ну, они и вторглись из пустыни в миловидную ухоженную страну, как песчаный смерч, истребляя всех на своём пути.

   — Но ведь они, кажется, всех не истребили? — обеспокоено спросил номарх Гиста. — Или там живут одни люди ибрим? А как же пелиштимцы?

   — Нет, милостивый господин, они всех не смогли уничтожить, хотя и частично заняли Ханаан. Но там же находятся другие народы, — почтительно доложил Гист. — Самый древний в Ханаане город Ярихо[88] они захватили с помощью хитрости и подкопов под стены. А вот самый большой город Ярусалем, который эшраэлиты зовут Ершалайм, до сих пор им не принадлежит. Там живут сероглазые евуссеи. Моя мать была из этого племени. Ну а пелиштимцы воевали с ними все шесть... прошу прощения, мудрейший Хнумхотеп... все семь столетий. И вот только что разгромили войско царя Саула. Самого царя и его старшего сына убили и обезглавили. Я слышал, их головы набальзамировали, разукрасили и выставили в храме города Аскалона. Затем, когда надоест на них любоваться, кожу соскоблят, хрящи вытащат... Черепа отделают золотом или серебром. И пелиштимские князья будут пить из них по праздникам пиво.

   — Забавно, забавно. — Номарх жизнерадостно потирал мясистые ладони. — А ты почему не поддерживаешь рассказы о Ханаане, Нахт?

   — Я бывал там, — пожал плечами сиятельный Нахт, — но не столь часто, чтобы считать себя знатоком.

   — Однако в горле у меня пересохло, — облизнув губы, неожиданно сказал номарх. — Почему нам не дают вина? Мы выпьем за осуществление наших намерений. За новое завоевание Ханаана.

Стоявший у входа мужчина в военной одежде исчез. Другой, широкоплечий, остался. Немедленно вошли две девушки в пышных париках и прозрачных платьях, не скрывавших их прелестей. Они внесли на подносах фаянсовые кувшины и четыре чаши — одну золотую, две серебряные и бронзовую. Золотую взял номарх. Серебряные достались жрецу и Нахту, бронзовая Гисту.

   — Какую строгость при распределении посуды для вина соблюдает мой управляющий... — усмехнулся Рехмиу. — Вообще-то я тоже сторонник традиций. Это объединяет людей Кеме. Правильно воспитывает молодёжь, ограничивает своеволие невежд, и удерживает в рамках приличий жизнь простого народа. Н-да, это правильно. Но не до такой же степени, как в нашем случае... Так что управляющий Гур явно перестарался. А какие красивые рабыни принесли вино и чаши... Особенно та... — Номарх указал на хрупкую девушку с бледно-смугловатой, почти голубого оттенка кожей. Наливая вино в чаши господ, юная рабыня чуть сгибала шею, изящную, как стебель, и внимательно наклоняла нежное лицо с приплюснутым носиком, красным ртом и огромными чёрными глазами в длинных ресницах.

   — Как тебя зовут? — довольно ласково спросил номарх, дотрагиваясь до её маленьких грудей.

   — Ноэми, мой господин. — Девушка вздрогнула от прикосновения Рехмиу, её ресницы испуганно задрожали.

   — Ты не дочь Кеме. И ведь родина твоих родителей не Ливия и не Пунт, — продолжал номарх. — Откуда они?

   — Мои родители были из Беер-Шабии, мой господин.

   — Это город у южных рубежей Ханаана, превосходительный, — пояснил Нахт.

   — Значит, ты... юдейка? — Рехмиу фыркнул от лёгкого смешка, потому что происхождение рабыни соотносилось с темой их переговоров: Ханааном — Эшраэлем. — Или хананейка?

   — Мои родители шимониты.

   — Это не одно и то же? — удивлялся номарх, проявляя снисходительное презрение египтянина к большинству народов и стран на земле, кроме хеттов и Вавилона. — Можешь идти. Вино оставь вон там. — Он указал на столик, принесённый вторым человеком, стоявшим у входа.

Девушки церемонно склонились до самого пола, попятились и исчезли.

   — Очаровательные птички, которых хочется съесть, — сделал заключение Рехмиу и добавил: — Меня удерживает от этого желания утомление жизнью. Хнумхотепа удерживают обеты и мудрое воздержание. А Нахта и Гиста женская прелесть оставляет равнодушными.

   — Отчего же... — почтительно возразил Нахт. — Зрительно я вполне различаю женскую красоту...

   — Ладно, выпьем вина. Это в наших возможностях, — сказал номарх, делая глоток из чаши. — Гист, продолжай рассказывать про свои злоключения.

   — Слушаю и повинуюсь, превосходительный господин. — Гист тоже сделал глоток и заговорил. — После того как я убежал от разбойников и пришёл в Рамафаим, со мной произошло одно важное событие. Кто-то посоветовал мне обратиться к главному судье Шомуэлу, которого эшраэлиты считали не только вождём всех племён, но и первосвященником. А также великим прозорливцем, умеющим общаться с невидимым богом и предрекать людям будущее. Я подошёл к нему на площади, вкратце рассказал о своих печалях. Но сначала я объяснил, что не только говорю на языке ибрим, но и являюсь их единоверцем, поклонником бога Ягбе. Тогда прозорливец указал мне на будущий отрезок моей жизни: он пройдёт вблизи человека, которого я должен сегодня встретить, сказал он.

   — Недурно, — заметил номарх. — И кого же ты встретил?

   — Той же ночью я увидел вблизи Рамафаима костёр. Возле костра коротали время два молодых человека. Они сказали о своём желании спросить прозорливца, где пропавшие ослицы, которых они ищут по приказанию отца. Один из них поразил меня своим ростом, мощью и красотой. Его звали Саул.

   — Уж не он ли стал царём, которому пелиштимцы отрубили голову? — заинтересованно прервал Гиста жрец. — Ты сказал: погиб царь Саул...

   — Да, мудрейший Хнумхотеп, тот молодой силач оказался будущим царём Эшраэля. На другой день, когда мы пришли к дому судьи Шомуэла, он уже ждал Саула.

   — А второй юноша? — вспомнил номарх. — Он-то кто?

   — Просто слуга, дальний родственник Саула, превосходительный господин. Он потом всё время находился при Сауле, уже ставшем царём. Остался с ним и я.

   — Похвально. Ты не упустил благоприятного случая. А почему судья ждал Саула?

   — По принятым у них объяснениям, всё это решил бог. Он будто бы указал Шомуэлу кого следует помазать на царство. И внешне всё правильно: молодой, на редкость сильный, благочестивый эшраэлит. Со временем оказалось, что он доблестный предводитель войска. Обладает решительностью, волей и яростью в битве. Народ его сразу признал. И жречество Эшраэля тоже.

   — Левиты? — почему-то напрягся, наклонившись к Гисту, жрец Хнумхотеп.

   — Да, левиты, мудрейший. Однако странным представлялось одно обстоятельство. Саул принадлежал к простому роду земледельцев из маленького племени и самого незначительного колена Эшраэля.