8. Нет сомнений в том, что, думая о Боге, трудно обойтись без слова «то». К тому же мы, в конце XX столетия, поставлены в такое культурно-историческое положение, что имеем возможность осмыслять «Бога» радикальнее, чем когда-либо, — решительнее и радикальнее, например, чем во все времена Канта и Гегеля. Именно поэтому нам и представляется, что Бога можно и нужно мыслить как радикально-иное, а именно как такое радикально-иное, которое само по себе имеет самое прямое и непосредственное касательство ко всему нашему миру, которое творит все во всем (Ô ένεργών τά πάντα έν πάσιν 1 Kor., 12, 6), но которое при этом не только не смешивается со всем нашим, хотя и проникает, и пронизывает его насквозь, но и не имеет ни малейших шансов когда-либо и как-либо смешаться с чем-либо в нашем мире. Мы могли бы взять на себя смелость говорить о томрадикально-ином том, которое творит все в этом, оставаясь радикалъно-иным по отношению к любому этому. Если допустить, что «то* действительно не превращает любое то, что имеется в виду, в некое нечто, то это «то* вполне способно точно указывать в направлении того радикалъно-иного, какое имеем мы в виду. Если же проявить уместную трезвость и вместо «невыразимого» (и подобных слов) пользоваться словами типа «не имеющее имени и не могущее получить имя», то вся сфера невыразимого будет сферой того, что не имеет имени, и будет (в самом предварительном и общем плане) разделяться на то, что еще не имеет имени (пока), и на то, что — через некоторые возможные промежуточные ступени, какие пока опустим, — никогда и ни при каких обстоятельствах не может получить своего имени. Вот это последнее и является рад икал ьно-иным, каким (не выдуманным нами) словом мы, разумеется, не именуем то, что не может никогда получить своего имени, но только указываем на то, что оно заведомо отлично от всего, что не было бы иным и, скажем, было бы нашим, равно как и от всего такого иного, какое не было бы столь безнадежно в смысле возможности получить (от нас) свое имя и перестать быть иным относительно нашего. Иное, понятое радикально, т. е. понятое так, что ему не оставлено никаких надежд стать когда-лнбо не иным, и есть радикально-иное. Но быть иным — эта не чье-то свойство, а только местоположение, причем именно местоположение в такой глубине всего того, что не может получить своего имени, что наша мысль получает только направление для своего движения туда, но заведомо не в силах оказаться в этом окончательном «там»; зато то радикально-иное, какое помещается там, есть во всем этом, что окружает нас и есть наше: то радикально-иное пребывает во всем этом, не смешиваясь с этим и не переставая находиться на непреодолимом удалении от нас. Радикально-иное, будучи тем, находится и во всяком этом, однако так, что это и не меняет его местоположения, и не заставляет нас приписывать ему какие-либо свойства, например свойство двигаться от того в это. Радикально-иное то есть вместе с тем и радикально-иное всякого этого, какое есть в нашем мире.

Однако, наше дело сейчас — не рассуждать как-то содержательно обо всех подобных отношениях, но лишь указать на функционирование некоторых слов, помощь которых здесь незаменима. В особенности таково слово «то», которое служит настоящим мостом, мгновенно переносящим нас к границам языка и погружающим нас в сферу того, что не имеет и не может получать имени. Такой мост прокладывает путь от нас в том направлении, какое мы никогда не сможем пройти до конца, и этот же мост опосредует для нас то иное направление, в каком движется (как представляется нам) то радикально-иное то, чтобы, как наиболее удаленное от нас, оказаться в наиближайшем к нам этом. Однако не то иное движется к этому и в это, но то иное располагается так, что его местоположение простирается еще и в это (в наше это), как бы соседствуя с нашим местоположением в этом и здесь.

Вот это представляющееся нам движением — от максимальной дали в нашу близь — и оказывается во всех этих отношениях чрезвычайно важным смысловым движением: оно симметрично нашему движению отсюда-туда, движению, не достигающему того иного, самогб иного, но не обратно ему (т. е. не есть движение в обратном направлении): «движение» того в это совершается своими путями и точно так же не достигает, даже будучи «всем во всем», этого нашего этого. Оба движения не достигают своего конца и проходят мимо друг друга — однако то, «двигаясь» к этому и в это, пронизывает все ваше это, оставаясь иным относительно любого нашего этого и не имея ни малейших шансов совпасть с каким-либо этим.

9. Что касается «того» как задающего направление слова, то мы лишь начали выяснять, как обстоит с ним дело, и не можем продолжить эти выяснения. «То», указывая в направлении Бога, определяет сферу радикально-иного. Надо учитывать то, что Бог — это, разумеется, не имя Бога или, вернее, не само имя Бога — таковое было бы заведомо нам недоступно, «Бог» — это имя Бога, но только данное в направлении того, чтб тут нам недоступно, а притом, данное изнутри границ языка. Слово «Бог» именует то, что располагается в направлении, названном у нас радикально-иным, и служит тут подпоркой для задающего направление «того», однако именует радикально-иное словом, какое располагается по эту сторону границ языка. Попросту, Бог — это человеческое название для Бога.

То же, что в XX столетии необходимо мыслить радикально, т. е. Бога в его радикально-ином, позволяет мыслить себя и так, как мыслил его Алексей Федорович Лосев в конце 1920-х годов:

«С полным бесстрашием мы должны сказать, что Богу тоже нельзя приписать тот признак, что Он есть Бог. Невозможно сказать даже и то, что Бог есть Бог <…> В самом деле, допустим, что Бог есть Бог. Это значит, что Бог обладает таким-то свойством. А это в свою очередь значит, что данное свойство Бога отлично от самого Бога, т. е. Ему свойственна категория различия. Но если есть различие, — значит, тут есть и тождество, и если есть тождество и различие, — значит, есть переход от одного к другому, т. е. движение, а если есть движение, значит, есть и покой. И т. д. В результате мы получаем все, какие только возможны, логические категории, и все их мы приписываем Богу. Вместо единого и нераздельного Бога мы получаем бесконечное множество отдельных категорий и тем самым теряем предмет нашего определения<.. > Бог как предмет нашего определения исчезает в бездне логических различий»[4].

Это замечательное и весьма смелое рассуждение о Боге. Однако сейчас его следовало бы повторить — дифференцировать и даже уточнить. Ведь Бог, который «исчезает в бездне логических различий», и есть Бог, уже заведомо перетянутый на эту сторону, сделавшийся предметом как в самом общем плане, так и неким нечто, между тем как Бог, который располагается в своей сфере и на своем месте (но не на месте среди прочих мест во всем этом), конечно, и есть тот Бог, который назван так с этой стороны, изнутри языка с его границами, и не есть этот самый названный с этой стороны Бог. Тому Богу нельзя просто так приписать «свойство» быть Богом, потому что это «свойство» — если только это свойство — приписано ему с этой стороны, ни к чему его не обязывающей. Это все — «человеческие» речи о Боге, хотя, разумеется, нам нельзя ждать от себя таких речей о Боге, которые не были бы человеческими. Этот Бог — вот это мы можем знать — располагается в том самом направлении, в каком мы ищем Бога и в каком мы никогда не сможем дойти до него собственными силами. Отсюда следует: если только Бог достижим, то, разумеется, в этом, и только в этом направлении, однако мы достигаем Бога тогда, и только тогда, когда Бог достигает нас. Это два положения, и каждое из них разумеет два разных (какие имелись в виду выше) направления, какие никогда не пересекаются и не могут совместиться. Нам задано и для нас возможно примерно такое направление: