А Бардин все рассказывает, и беседа наша похожа скорее на разговор командиров, чем собратьев по перу.

— Насчет младших командиров — это вы правы. Вначале мы им тоже не придавали должного значения. Ну что там отделение или даже взвод! А постепенно убедились, что в современном бою именно от них во многом зависит успех. Отделение — первичное звено в организации армии. Сплошь и рядом взвод решает самостоятельные тактические задачи. Поняв это, мы по-иному стали подходить к подбору низовых командиров. Стали выдвигать на эти должности лучших, испытанных в боях красноармейцев. И боеспособность полка и всей дивизии от этого резко повысилась. И еще я вам скажу. Первое время в ходе боя мы всех командиров и политработников штаба непременно рассылали по подразделениям — вплоть до рот. Поплатились за это излишними потерями в командном и политическом составе. Выбывал, например, из строя помощник начштаба по разведке, и, увы, это сейчас же отражалось на состоянии всей разведки. Бросили мы заниматься такой растратой командных кадров.

Война научила ополченцев многому. В землянку к Бардину зашел и второй наш старый знакомый, бывший рядовой ополченец, — тот, которому не смогли подобрать сапог по ноге, и под Ивановской он наступал тогда в сандалиях выпуска своей фабрики, — Николай Максимилианович Гамильтон. Экономист со «Скорохода» тоже прошел немалый путь. Зная немецкий язык, он вскоре был взят переводчиком в штаб полка, потом стал помощником начальника разведки дивизии, а сейчас уже ее начальник. Говорят, что это отличный организатор разведки. Но если Степан Михайлович по всем статьям стал похож на кадрового военного, то Николай Максимилианович как был экономистом с фабрики, так им и остался. Глядим на него: сугубо штатский человек в военной форме.

Он сегодня в тяжелом, подавленном состоянии, то и дело протирает очки, щурит глаза, в которых залегла скорбь. Несколько дней назад пришло известие из Ленинграда о том, что во время почного налета погибла от бомбы его единственная дочь.

Бардин сказал нам потом, что все последние ночи Гамильтон сам лично ходит с разведчиками блокировать и подрывать немецкие дзоты. Вылазки эти далеко не каждый раз имеют успех, многие из них кончаются кровью, большими потерями. Но Гамильтон ходит и ходит, точно ищет в опасности средство хоть как-то приглушить свое горе.

В полку Бардина мы встретили и геолога Георгия Бунтина; он ныне в звании интенданта третьего ранга, но занимает должность командира саперной роты. Бунтин горячо говорит о своей роте.

— Вы знаете, что это за люди? Это настоящие герои!

И понятно: он сам создавал свою роту. Отобрал в стрелковых батальонах бывших плотников, каменщиков, подрывников. Раздобыл наставления по саперному делу, разные справочники. Сначала сам тренировался резать проволоку, работать с миноискателем, взрывать толовые шашки. Потом стал учить этому и своих бойцов.

В тот же день мы зашли в землянку к артиллеристам бывшей 2-й ДНО. Если полк, в котором служит Бардин, в основном состоит из рабочих и специалистов фабрики «Скороход», то артиллеристы — главным образом мясокомбинатовцы.

За окном землянки батальонного комиссара Гусева — Нева, скованная льдом, покрытая черными пятнами разрывов. Землянка вкопана в берег. Гусев угощает нас аппетитнейшим супом из горохового концентрата «Суп-пюре-горох», в котором плавают золотисто-коричневые шпротины. Кажется, что ничего вкуснее этого супа мы никогда в жизни не видали и не едали. А когда каждому из нас гостеприимный хозяин наливает по половине алюминиевой кружки темно-фиолетовой жидкости — водки, в которую добавлен черносмородиновый сироп, то нам кажется, что мы на роскошнейшем банкете, какие иногда устраивались до войны для кого-то кем-то или в Екатерининском дворце в Пушкине, или в Большом дворце в Петергофе, о чем ходили потом разные завлекательные рассказы.

У Гусева тоже вспоминаем первые бон ополченцев на Кингисеппском участке, вспоминаем Веймарн, Ополье.

— Мы же прямо из вагонов шли в бой, — охотно возвращается к прошлому Гусев. — Артиллеристы наши, молодежь в большинстве, умели, попятно, заряжать орудия, дергать за шнур. Их этому обучить успели. Но ведь артиллерия — дело точное. Это даже не дело, а наука и, как всякая паука, имеет немало секретов, которые раскрываются перед тобой лишь после долгой учебы или даются долгим опытом, а вернее, знание их достигается и тем и другим, вместе взятыми. Вот я вам назову слесаря Бориса Александрова. У слесаря, как известно, у хорошего слесаря, глаз зоркий, руки привычные к точности. Поэтому мы Александрову, как только он пришел в расчет, поручили самую ответственную и сложную работу — назначили его наводчиком, от которого, по существу, зависит точность стрельбы, полет снаряда в цель. И вот человек, имевший весьма смутное представление об артиллерии, стал буквально виртуозом наводки, обучил этому и весь расчет, и тогда мы назначили его командиром орудия. Сейчас это настоящий артиллерист. Он умеет предусмотреть любую мелочь. Вот пример. Блиндаж у расчета Александрова двухъярусный. В верхнем отделении живут политрук и командир расчета, в нижнем — бойцы. Выбираться из такого в общем-то сложного сооружения им всем труднее, чем другим, у кого блиндажи обычные. Тем не менее, когда подается команда, бойцы Александрова оказываются возле орудия первыми. Почему? Предусмотрительный командир определил каждому его постоянное место в блиндаже и во избежание сутолоки установил твердую очередь, кому за кем выходить. Казалось бы, мелочь, да? Но многим ли пришло в голову подумать об этом?

Гусев говорит о людях:

— Отличным командиром орудия оказался рядовой Алексей Серебряков, рабочий одного из предприятий Московского района. Стал младшим политруком красноармеец Маурин, политруком — Арсеньев, который, кстати, не раз участвовал в стрельбе прямой наводкой. Его бойцы и знать не знают, что такое трусость. О трусах я вообще вам рассказать ничего не смогу: их у нас нет. А о смельчаках — пожалуйста. Вот Владимир Орлов, съемщик шкур на мясокомбинате. Это истинный храбрец. Разведывать цели он отправляется к самому переднему краю противника. При его участии уже уничтожены две роты вражеских солдат, походная немецкая кухня, хозяйственный взвод, группа автоматчиков. Он же вынес из-под ураганного огня раненого командира батареи. Кстати, не хотите ли посмотреть сводку боевой работы нашего полка? Вот что мы «наработали» своим огнем с начала войны. Сведения, попятно, неполные. Не все мы могли подтвердить документально, да и не все смогли должным образом наблюдать.

Гусев подает листок, на котором мы читаем:

— Вот так, друзья корреспонденты, воюют бывшие ленинградские слесари, бухгалтеры, артисты, студенты. Сейчас перед нами важнейшая боевая задача — пробить своими снарядами брешь во вражеском кольце вокруг Ленинграда, одну за другой уничтожая огнем бронированные точки немцев.

Много знакомых повстречали мы в 85-й дивизии. Встретили и старшего политрука Гродзенчнка, того, которому июльской ночью везли подарок от жены ко дню рождения — торт и коробку конфет. А старший политрук Тихвинский, помнач политотдела по комсомолу, тощий, бледный от голодухи, долго и горячо рассказывал нам о комсомольцах, какой они боевой и бесстрашный народ.

— Когда мы нынешним летом впервые столкнулись с немцами, многие у нас в дивизии — от рядового до командира — поняли: надо учиться и учиться. Без умения врага не разобьешь. А теперь, встречая очередное пополнение, старые бойцы называют молодым ребятам имена героев дивизии, говорят: «Вот у кого учились мы. Они погибли, но в бою всегда незримо идут с нами, в наших рядах. Помните о них. Учитесь у них». Опыт и боевые традиции — великое дело. Они нам здорово помогают бить врага. Вот вы говорите, были у Гусева и он вам много чего нарассказал. А про комсомольца Шабловского он рассказал? То-то. Сложное дело артиллериста Шабловский освоил в совершенстве. Это он расстреливал танки противника прямой наводкой, это он своими снарядами обращал в бегство вражескую пехоту. Его орудийный расчет, его орудие всегда готовы к бою, всегда действуют безотказно. Точность его стрельбы вызывает одобрение даже опытнейших старых мастеров артогня. И товарищ Бардин вам много правильного рассказал. Насчет тактики, и немецкой и нашей. Эти завшивевшие фашистские вояки любят давить на нашу психику разными шумовыми эффектами. Излюбленный их прием при наступлении — засылать во фланги нашим подразделениям своих автоматчиков и дикой пальбой создавать видимость окружения. Надо признаться, было время, когда трюк этот удавался и крепко действовал на наши нервы. Теперь фокус разгадан. Однажды мы шли в контратаку. На правом фланге у нас поднялась автоматная трескотня. Что такое? Не окружены ли уже? Секретарь комсомольского бюро Пашков отправился разведать, в чем дело. Подкрался и видит: всего-навсего один-единственный немецкий автоматчик стрекочет. Пашков пристрелил его — и на фланге смолкло. Дело пошло, контратака закончилась успехом. После нескольких случаев к разговорам об окружении у нас стали относиться с осторожностью, и — поговорите с бойцами — слово это они употребляют чаще всего с иронией, когда хотят, например, посмеяться над паникерами и любителями приврать.