— Так чего ж ты нам потом не рассказал? — не унимался Джек.

— Потому что вы оба из Оксфорда, — признался Чарльз. — И давай смотреть правде в глаза, Джек: я старше вас обоих. Теперь уже, кажется, даже больше, чем раньше. Полагаю, я неплохой писатель... но вот в чем я действительно хорош, так это в редактуре и издательском деле. И я с ходу мог уже тогда сказать, кем вы с Джоном обещали стать в будущем. И... и я хотел, чтобы вы меня уважали, Джек.

— Чарльз, — вмешался Джон. — Ты уже давно заслужил наше уважение. Правда, не сомневайся в этом.

— Еще такое дело, — добавил Чарльз. — Не говорите Туммлеру.

Джек и Джон ухмыльнулись и ободряюще похлопали друга по спине.

— Не волнуйся, — заверил Джек. — Не думаю, что Туммлер станет думать о тебе хуже, если только ты не переметнешься в Кембридж.

— Итак, — подвел итог Дедал. — Вы сделали свой выбор.

— Боюсь, что так, — ответил Чарльз. — Это просто не для меня.

Изобретатель повернулся к Джону:

— А вы, Главный Хранитель? Поговорите с Колодцем Эхо?

Джон покачал головой:

— Может быть, однажды я почувствую потребность вернуть свое детство. Но сегодня этот день еще не наступил. Спасибо, но нет.

— Колодец не украдет годы вашей жизни, — засмеялся Дедал. — Вы помните время, когда ваши способности еще не были полностью раскрыты, когда каждый новый опыт не был связан со всеми остальными событиями в жизни? Это просто еще одно звено в общей цепи — но скованное давным-давно, и оно должным образом повлияет на ваше мировоззрение. Вы останетесь собой, каким бы мы вас ни увидели.

— Я это сделаю.

Голос принадлежал Джеку.

— Это разумно. Из всех нас у меня меньше «багажа»: ни жены, ни детей. Если что-то пойдет не так, в худшем случае, мне придется подождать несколько лет, а потом пересдавать экзамены в Оксфорд. Мне это под силу.

Дедал отвесил поклон и отступил от Колодца.

Джек шагнул вперед, наклонился и заглянул вниз.

В Колодце Эхо не было источника света, но, как и небо Подмира, он слабо и тепло светился. Вода стояла недалеко от края, и Джек разглядел на ней отражение. Лицо — но не свое.

Это было лицо, которого он не видел долгие годы. Это был он сам, но еще ребенок. И тогда он произнес единственные слова, которые имели смысл:

— Привет, Джекс. Рад видеть.

Джон и Чарльз задохнулись от удивления, когда прямо у них на глазах друг стал меняться.

Джек все еще стоял у колодца; он даже не пошевелился. Но он стал меньше. Как будто ветер детства закружился вокруг него и унес с собой все лишнее.

Его лицо было лицом Джека, но северный ветер стер худобу и острые углы, оставив новые, более мягкие линии.

Его тело было телом Джека, но южный ветер забрал с собой рост и ширину.

Его руки были теми же руками Джека, но восточный ветер сделал их меньше и подвижнее, какими они и были раньше.

Его голос был голосом Джека, но с западным ветром ушли слова и остались воспоминания, и когда мальчик заговорил, Джона и Чарльза пробрала дрожь, они и сами почувствовали, будто стали моложе, услышав:

— Три-три — нет игры!

Лицо старика стало пепельного цвета. Его мучитель так и не вернулся в пещеру, не приходили и дети, одетые в звериные шкуры. Старика больше не пытали и не били, тем не менее он умирал.

Чтобы выжить, человеку нужна пища, вода, воздух и крыша над головой. Это всем известно. Но не все знают ( а если и знают, то не все верят), что еще одна жизненно необходимая вещь — духовная энергия.

Духовная энергия может исчезнуть на какое-то время без всякого отрицательного эффекта. Человек может отринуть ее по своей прихоти, хотя связь с ней все равно не обрывается безвозвратно. Но если духовная энергия покидает человека сама, тот слабеет. А энергии старика не было слишком долго.

— Бесполезно, — сказала женщина в зеркале. — Никто не придет.

— Верь, Медея, — умолял старик. — Ничто не кончено, пока не кончено.

— Логика ребенка, Питер, — закатило глаза отражение.

— Самая лучшая, — слабо ответил старик. — Она позволяет верить в то, во что нужно верить, какие бы доказательства этому ни противоречили. Дети всегда так делают, и это срабатывает чаще, чем ты можешь представить.

— Недостаточно часто, иначе ты бы здесь не висел.

— Это в тебе говорит взрослый цинизм, — усмехнулся старик. — И ты еще удивляешься, почему я от всего этого отказался.

— О да, — насмешливо бросила женщина, — это объясняет твою седину.

— Нет, — ответил старик. — Я наконец-то нашел для себя баланс. В том, чтобы быть Стариком, есть свои преимущества, но мне не пришлось отказываться от своих детских убеждений. Это позволяет мне не терять надежды.

Женщина в зеркале фыркнула:

— Твоя детская логика сильно напоминает мне веру.

— Ну разумеется, — улыбнулся старик. — В чем разница?

— Верить в то, что нельзя увидеть, глупо, Питер.

— И все же человек без тени и женщина, живущая в зеркальном отражении, захвачены в плен созданием, существующим преимущественно в виде бестелесного голоса. Я бы в это тоже не поверил. Но так случилось.

— Если бы ты вел себя по-взрослому, а не жил, как ребенок, возможно, все обернулось бы по-другому, Питер. Если бы ты вел себя, как Папа...

— Вот мой единственный папа, — перебил старик, указывая на отрубленную голову в глубине пещеры, — и хотя его нельзя назвать идеальным примером, он был рядом, когда мне это было нужно, и он дал мне знания, чтобы я мог выжить. Он никогда не бросал меня, Медея. Ты можешь сказать то же самое о своих детях?

Но ответа не последовало. Зеркало потемнело, и в пещере снова воцарилась тишина.

Джон считал, что единственная проблема, связанная с выработкой плана действий, от которого будет зависеть судьба двух миров, основанного на решении ребенка, заключается в том, что детям, в общем-то, наплевать на судьбы мира.

Детям нравится бегать со всех ног; лазать по яблоням; рассказывать несмешные шутки и все равно смеяться. Им не наплевать на то, что они дети. Что, в общем-то, закономерно, не считая того факта, что судьба двух миров действительно зависела от мнения ребенка. Все это Джон объяснил бы Джеку, если бы удалось уговорить бывшего профессора, а теперь мальчишку, слезть с Джонни Яблони.

— Ты же учитель, Джон, — напомнил Чарльз. — У тебя что, нет опыта общения с детьми?

— Я преподаю в колледже вообще-то, — обиделся Джон. — Так и так, мы с тобой оба отцы, нет? Что ж так трудно-то?

— Я и не говорил, что будет легко, — засмеялся Дедал.

Джон повернулся к Эвин:

— У тебя есть сын. Можешь заставить Джека сосредоточиться хоть на пять минут, чтобы мы тут все выяснили?

— С тех пор, как я разговаривала с сыном по душам, прошло довольно много времени, — вздохнула Эвин.

— Почему? — удивился Джон.

— Все началось уже давно, — пояснила Эвин. — Мой сын решил, что он мужчина, который в один прекрасный день станет королем, и поэтому как-нибудь обойдется без всей этой материнской чепухи. Кажется, ему было пять. С тех пор он больше не позволял мне себя целовать. Считал, что неправильно выражать чувства перед «своими подданными». Разумеется, «подданными» были его товарищи из Паралона, учителя и Туммлер. Но мальчик настоял на своем.

Джек свалился с дерева и неловко приземлился аккурат рядом с Чарльзом, который подскочил от испуга.

— Мне нужно время, чтоб к этому привыкнуть, — сказал он.

— Почему? — удивился Джек. — Я по-прежнему ваш Джек, Джекси, Джек-Джек. Я все еще я. Я могу думать, рассуждать, помнить — боже правый, какая ж у меня шикарная память!

Джон ухмыльнулся. Друг был переполнен энергией десятилетки, это уж точно. А вот то, сможет ли это его мировоззрение, одновременно новое и старое, дать им нужные знания, было под вопросом.