— О господин, теперь меня не удивляет ваша твердость и постоянство!

Все сели за угощение. Стол был накрыт со всей щедростью — тут были отменные кушанья и лучшие вина; по всей комнате распространялся аромат благовоний. После обеда дочь Бойрука велела принести ей маленький барабанчик и, отбивая такт в соответствии с размером «уззал», спела чудесную песню; затем потребовала лютню и сыграла на ней так дивно, что совсем покорила придворного. Наконец, она взяла в руки гитару и исполнила на ней тот напев, который сама сочинила еще до своего замужества, в Каракоруме, оплакивая разлуку с Кулузом и его изгнание. Для этого напева был выбран размер «нава», употребляемый обычно сочинителями жалобных песен для того, чтобы выразить всю печаль стремящихся друг к другу влюбленных, которых разлучила судьба. Делара исполнила свой напев с такой нежностью, что Кулуз был растроган; из глаз его покатились слезы. Гость спросил его, в чем причина подобной скорби? Но юноша ответил лишь:

— Увы, господин! Что пользы вам знать о горе, наполнившем мои очи слезами? Я, верно, рожден для страданий…

Однако пришелец не удовлетворился таким ответом.

— О юный чужестранец! — сказал он. — Ради всего, что для тебя свято, заклинаю тебя поведать мне о твоих странствиях. Что с тобой приключилось? Я спрашиваю не из простого любопытства, но из чувства глубокого расположения к вам обоим и надеюсь вам помочь. Быть может, никогда в жизни тебе не придется пожалеть о том доверии, которое ты окажешь мне! Кто ты, откуда? Не таи от меня ничего…

— Слушать меня было бы слишком утомительно, — ответил ему Кулуз.

— О нет, нет! Я настаиваю на том, чтобы все услышать; не упускай ни малейшей подробности!

И тогда юноша рассказал ему обо всем, что с ним произошло, без утайки. Он поведал гостю, что не приходится сыном купцу Масуду из Ходженда и что заявление в суде было простой уловкой, к которой он прибег, желая сохранить возле себя Делару и избежать развода.

— Но увы! — заключил он. — Наш план как будто не удался… Они отправили в Ходженд нарочного, который должен вернуться уже через три дня. Когда судья узнает всю правду, он прикажет меня казнить! Эта мысль тяготит меня и наполняет мою душу печалью.

И он вздохнул, как неоднократно делал в продолжение своего рассказа. Слушая его, и Делара проявляла все признаки скорби; царский чиновник был тронут их горем и взаимной любовью.

— Если бы я мог предотвратить, — сказал он с состраданием, — приближающуюся развязку! Если бы небу было угодно облечь меня такой властью, чтобы я облегчил вашу участь! Однако, кажется, это вряд ли возможно. Наш судья — бдительный и упрямый в своих решениях человек. Вам остается надеяться лишь на провидение, которое одно властвует над деяниями человеческими и отворяет двери темниц вопреки воле людей.

И он удалился. Делара сказала мужу:

— Как странно! Вот человек пришел и по собственному желанию предложил нам свои услуги. Он пожелал, чтобы ты, чужестранец, поведал ему о своих печалях, и пообещал оказать нам некоторую помощь. Как можно, заверив в своем намерении сделать все возможное для облегчения нашей участи, прервать беседу так резко и внезапно уйти, поручив нас заботам провидения?

— Госпожа моя, — отвечал ей Кулуз, — не следует думать так плохо о нашем госте. Судя по его виду, он человек порядочный и занимает высокое положение, но что можно сделать для нас? Чем еще он может помочь, как не словами утешения? Нет, наши затруднения таковы, что никто, кроме Всевышнего, не в силах их устранить. Остается лишь надежда на судьбу!

За оставшиеся два дня бедные влюбленные попытались подкупить стражу, но их попытка не удалась. Они вздыхали и плакали, покуда не настал роковой срок, которого с таким нетерпением ожидали Табер с Музаффаром и которого так боялись Кулуз с Деларой. Когда занялся назначенный день, юноша сказал своей жене упавшим голосом:

— Прощай! Я иду выполнять волю рока, а ты живи и будь счастлива. Но не забудь человека, который так сильно тебя любил.

— О жестокий и неразумный, — ответила ему Делара, — неужели ты хочешь, чтобы я провела остаток моих дней в печали и горестях? Нет, я хочу остаться с тобой до конца. Пусть этот ненавистный Табер увидит, как разом погибнет и тот, кого он считает своим врагом, и та, кого он хотел бы видеть своей подругой!

Мы вместе отправимся к площади, где тебе уготована казнь! Я решила покинуть этот мир, ибо лучше умереть с тобой, чем жить вместе с ним.

Кулуз клятвенно просил ее отказаться от мысли выразить свое отвращение таким образом, уверял, что не хочет такого доказательства любви Делары, но она упорно твердила, что решила умереть с ним одной смертью. Пока они спорили, послышался шум у ворот. Прервав разговор, они выглянули и тотчас увидели судью в сопровождении нескольких человек, среди которых были и Музаффар с сыном. Делара лишилась чувств при виде своих бывших родственников. Слуги и невольники подбежали, чтобы привести ее в чувство, а Кулуз бросился навстречу прибывшим. Судья поклонился ему и с улыбкой сказал:

— Сударь, нарочный вернулся из Ходженда вместе с одним из слуг вашего отца, господина Масуда. Он прислал вам сорок верблюдов, груженных тканями, прекрасной одеждой и другим ценным товаром. Мы больше не сомневаемся, что вы приходитесь ему сыном, и умоляем вас забыть о том грубом обращении, которому вы здесь подверглись по нашей вине.

Когда судья окончил речь и умолк, Музаффар и Табер выступили вперед и попросили извинения у Кулуза.

— Я больше не требую вернуть Делару и отказываюсь от всяких прав на нее, — сказал сын купца.

Кулуз не знал, что и подумать об этом, и вообразил себя жертвой насмешки. Тогда к нему приблизился слуга и, взяв его за руку, передал письмо и сказал:

— Ваши отец с матерью в добром здоровье и с нетерпением вас ожидают.

Юноша, растерявшись, не знал, что ответить, и сильно покраснел. Сломав печать, он пробежал глазами послание:

«Хвала небу, и да будет благословен великий Пророк, его семья и сподвижники! Дорогой сын мой, с тех пор как ты меня покинул, я не находил себе места в тревоге за тебя. Твое отсутствие камнем ложится на мою душу и незаметно подтачивает мои силы. Посланец Музаффара сообщил мне обо всем, что с тобой произошло, и я немедленно велел нагрузить всевозможным товаром сорок черных верблюдов, красивых и большеглазых; их я отправил тебе с проводником моих караванов Джаббаром. Тотчас по получении сего письма напиши мне, как твои дела и здоровье, дабы наши сердца успокоились и мы бы воспрянули духом и телом, возблагодарив судьбу!» В конце стояла подпись: «Масуд».

Едва Кулуз успел прочитать эти строки, как увидел входивший на постоялый двор караван. Это и были те сорок черных большеглазых верблюдов, которые были посланы с проводником. Последний подошел к Кулузу и приветствовал его:

— О господин мой и повелитель! Прикажи разгрузить караван и сложить вьюки в каком-нибудь просторном помещении!

— Вот чудо из чудес! — пробормотал юноша про себя. — Что значит все это? Я слышал много диковинных историй, но эта превосходит все, что только может вообразить человек!

А через некоторое время проводник обратился к нему так, словно знал его уже долгое время, и заметил:

— Музаффар и судья думают, что эти верблюды и впрямь посланы тебе отцом, они все принимают на веру!

— Да будет так! — воскликнул Кулуз. — Хотя все, что случилось, и превосходит мое разумение, я все-таки попытаюсь воспользоваться наилучшим образом тем оборотом, который приняло дело. Быть может, небу угодно было ниспослать чудо мне во спасение?

И Кулуз приказал, чтобы вьюки перенесли в гостиницу, а верблюдов накормили и позаботились о них как следует.

— Ну, Джаббар, — спросил он, — не расскажешь ли мне теперь подробнее о здоровье моей семьи? Все ли благополучно в Ходженде? Как поживают мои родные, друзья?