Размышляя таким образом, халиф входит на постоялый двор. И что же он там видит?! Как же велико было его изумление! Он нашел там несколько штук богатой материи, прекрасные шатры и палатки, множество невольников и слуг, великолепных лошадей, мулов и верблюдов и — что для него было особенно ценно — дерево с павлином, красивую невольницу с лютней и маленького слугу с неиссякаемой чашей. Все слуги простерлись перед ним ниц, а девушка подала свиток шелковой бумаги, на которой было начертано следующее послание:

«О мой дорогой и любезный гость, которого до сего времени я не имел счастья и чести знать! Опасаюсь, что не смог принять вас с тем достоинством и уважением, какое подобает вашему сану. Позвольте же мне, зная вашу доброту, умолять вас о том, чтобы вы забыли и простили мне ошибки, в которых я повинен перед вами, и не отказались принять те мелочи, которые я нынче посылаю вам. Дерево, павлин, слуга и невольница принадлежат вам с того момента, как я понял, что они пришлись вам по вкусу. Ведь я почитаю своим правилом: если какая-то вещь доставляет удовольствие моему гостю, она переходит в его собственность».

Когда халиф прочитал это письмо, он захлопал в ладоши, одобрил щедрость хозяина дома и уверился в том, что судил опрометчиво.

— Да падет на Джафара тысяча благословений! — сказал он. — Лишь ему я обязан своим прозрением. О Харун, не гордись больше своим великодушием! Не хвались своим благородством! Один из твоих же подданных намного превосходит тебя в этом!

Но как может простой человек подносить такие дары, подумал он и решил, что необходимо спросить, каким образом Абу-л-Касем сделался обладателем таких богатств. Харун решил не возвращаться в Багдад, пока не узнает об этом. «Как же это получается, — удивился он — что подданный живет в большем изобилии, чем повелитель?»

Решив разузнать о том, что его интересовало, халиф поспешил в дом юноши, где застал его в одиночестве.

— О великодушнейший Абу-л-Касем, — сказал он, — подарки, сделанные тобой, так ценны, что, приняв их, я боюсь злоупотребить твоим добросердечием. Поэтому позволь мне вернуть их и пожелай счастливого пути до Багдада, где я поведаю народу о величии твоей души и о твоем бесподобном великолепии.

— Господин, — ответил Абу-л-Касем, бросая печальный взор, — если вы отказываетесь от моих подарков, значит, что-то в моем поведении вас обидело.

— Нет, — возразил халиф, — небо свидетель, что я очарован твоей обходительностью, но подарки твои слишком дорогие. Они превосходят даже царские, и если хочешь послушать меня, то подумай, что в один прекрасный день от твоего богатства ничего не останется, ибо великодушие твое не знает предела.

— Господин, — ответил юноша улыбаясь, — я очень рад, что не оплошность моя побуждает вас отказаться от подарков. Итак, чтобы сделать вас более склонным принять их, я должен сообщить, что каждый день дарю подобные или даже много богаче. Быть может, вас удивляет это, но ваше удивление рассеется, когда вы выслушаете мою историю.

Тут он повел Харуна в покои, бывшие в тысячу крат богаче уже виденных. В комнате стоял тонкий аромат. Они вошли в зал, в конце которого на возвышении стоял трон, весь из золота, а у подножия его постелен был шелковый ковер.

Теперь Харуну ар-Рашиду представилось, что он находится во дворце более могущественного монарха, чем он сам. Юноша предложил ему воссесть на трон, сам сел подле и начал рассказ.

Мой отец Абд ал-Азиз был каирским ювелиром. Он скопил большое богатство. Опасаясь пасть жертвой жадности египетского султана, он покинул родину и поселился здесь. Вскоре после приезда он женился на единственной дочери самого богатого купца, и я, единственный ребенок от этого брака, унаследовав все богатства отца и матери после их кончины, стал необычайно богат. Я был очень молод, когда они умерли. По житейской неопытности я вообразил, будто мне хватит средств для мотовства, и стал так расточителен, что менее чем за три года растратил все мое наследство. Потом, господин, я осознал свою ошибку, хотя и слишком поздно. После этого я оставил Басру, решив уединиться где-нибудь и остаток дней провести в безвестности. Я вообразил, что мне легче будет сносить свое плачевное положение среди чужих, чем среди знакомых. Итак, я продал свой дом и присоединился к купеческому каравану, с которым дошел до Мосула, оттуда — до Дамаска и, наконец, прибыл в Каир. Едва я вступил в город, как красота домов и великолепие мечетей удивили меня. Но вскоре я вспомнил, что нахожусь на родине моего отца, и слезы потекли по моим щекам. Я глубоко вздохнул и сказал:

— Увы, отец мой, если бы ты был жив сейчас и мог бы увидеть жалкое положение твоего сына там, где ты наслаждался завидным богатством, как велика была бы твоя печаль!

Занятый мыслями, терзавшими душу, я пошел к берегу Нила и оказался позади дворца султана. Внезапно я заметил в окне молодую девушку поразительной красоты. Я бросил на нее пристальный взгляд, она заметила меня и отошла. С приближением ночи я нашел жилье по соседству. Спал я мало: ее красота ослепила меня, и я отчаянно влюбился в ту девушку. Тысячу раз я желал себе никогда не видеть ее и чтобы она никогда не видела меня. На следующий день я снова появился под ее окном, но она так и не показалась. Это очень встревожило меня, но не остановило. Через день я опять вернулся к окну, и мне повезло больше. Она появилась снова и, заметив меня, сказала:

— Дерзкий, разве ты не знаешь, что мужчинам запрещено стоять под окнами этого дворца? Скорее беги отсюда, потому что если гвардейцы султана увидят тебя, то убьют.

Невзирая на страх, я пал на землю, простерся ниц и, поднимаясь, сказал:

— Госпожа, я чужестранец, я не знаю обычаев Каира, но даже если бы я был хорошо знаком с ними, ваша красота лишила бы меня возможности следовать им.

— О несчастный, — сказала она, — трепещи! Смотри, как бы я не послала за слугами, чтобы наказать тебя за дерзость.

И она исчезла.

Я полагал, что вот-вот меня схватят стражники, но пренебрег опасностью и медленно побрел к своему жилищу. Как я страдал этой ночью — трудно описать. Наконец я задремал, а когда очнулся, мое воображение вновь явило мне прекрасную, и я подумал, что, быть может, она посмотрит на меня и более благосклонно.

На следующий день снова пошел я к берегу Нила и встал на том же месте, что и прежде. Девушка скоро появилась, но взглянула на меня так сурово, что меня бросило в дрожь.

— Безумец! — вскричала она. — Как ты осмелился вернуться! Прочь отсюда! Из сострадания говорю тебе еще раз, что, если ты сию же минуту не исчезнешь, тебе не избежать расправы. Берегись, дерзкий юноша! Карающий меч поразит тебя насмерть!

Вместо того чтобы уйти, я смотрел на нее, не отрывая взгляда, и в ответ произнес с безграничной нежностью:

— О прекраснейшая из женщин! Неужели ты воображаешь, что бедняга вроде меня боится умереть? Если ты пренебрегаешь мной, то смерть для меня желаннее жизни!

— Если твои чувства так сильны, — произнесла она, — тогда ступай, погуляй по городу до сумерек, а потом возвращайся.

Сказав так, она исчезла. Упоенный надеждой на счастье, я забыл обо всех невзгодах. Я пошел домой и весь оставшийся день потратил на то, чтобы нарядиться получше и надушиться. Когда настала ночь, я, движимый любовью, в кромешной тьме нашел дорогу ко дворцу. Из одного окна свисала веревка, по которой я и проник в покои моей чаровницы.

Я прошел через две комнаты и вошел в третью, чудесно украшенную, посредине которой возвышался трон, весь из серебра. Но не диковинки и не дорогое убранство произвели на меня впечатление. Только эта госпожа занимала все мои помыслы.

Она пригласила меня сесть на трон и, заняв место рядом со мной, спросила, кто я. Чистосердечно я рассказал ей мою историю, которую она выслушала очень внимательно. Я заметил, что она тронута моим несчастным положением, и любовь моя так возросла, что и выразить невозможно.