Глава вторая Был год, когда заговорили пули Почти на всех восточных рубежах, Когда, расставшись с храбростью в Кабуле. Бежал забытый ныне падишах. День шел за днем, И было нелегко в них Угадывать событий бурный ход. Уже в горах орудовал полковник Английской службы. И совсем не тот, Что, в оперном красуясь опереньи И в романтичной доблести во всей, По розовым пескам стихотворений Как бескорыстный бродит Одиссей, Не тот чудак, Обманутый жестоко, За дымовой завесою легенд, — А злобный враг свободного Востока, Британских банков бешеный агент, На знамени которого нашито Одно лишь слово черное — «война», Кто ради злого золота наживы На племена бросает племена. В Таджикистане бесновалось байство, Почуя смерть. Был славный год, когда У нас входила в сельское хозяйство Победа коллективного труда. А там, уже заботясь о начале Военных дней, В предательской тиши Английские винтовки получали Бухарского эмира курбаши. В пылу религиозной дисциплины Муллы в мечетях выбились из сил. — Пора обрушить горы на долины! — Какой-то дервиш пьяный возгласил. — Пусть каждый будет злобен и неистов, Душою тверд и на решенья скор, Чтобы окрасить кровью коммунистов Седые реки, льющиеся с гор. — И был решен поход огня и стали На городок, затерянный в горах, Куда и самолеты не летали, Где цвел урюк, белея, во дворах. Он назывался городом — поселок, В котором сотня глиняных домов Раскинулась на желтизне холмов Среди арыков быстрых и веселых. И был в широкой впадине, внизу, Украшен круглой площадью базарной, И ничего не знал о легендарной Судьбе, пересекающей грозу. А по ущельям конница скакала, И к вечным льдам Среди суровой мглы Шли по ночам наймиты аксакалов Готовить путь для банды Файзулы. Уже на перевалах лицемерных Лежали кошмы лентою рябой, Чтоб не скользили кони правоверных, По ледникам шагая на разбой. Чтобы, тайком пробравшись через горы Тропой, пробитою сквозь лед и снег, Мог Файзула обрушиться на город С отрядом в полтораста человек. Глава третья В горах ночная стелется прохлада. Дымит костер. Кругом сырая мгла. Спят басмачи под грудою халатов, Но бодрствует над ними Файзула. Его, на свет рожденного войною, Клинок не рубит, Пуля не берет, И не имеет равных под луною Карабаир, стремящийся вперед. Сидит басмач лоснящеюся тушей, И нестерпимо ясен лик его, И те дожди, что все пожары тушат, Ему не в силах сделать ничего. Он, как отец, хлопочет над отрядом. А у костра, не опуская век, Расположился, точно равный, рядом Невзрачный, кривоногий человек, Но, видно, птица дальнего полета… Он тоже вождь. Хотя бы потому, Что темное устройство пулемета Ему знакомо в банде одному. Да и при блеске солнечного света Его не сабля выделит, не конь, А борода немеркнущего цвета. Багровый, медленный ее огонь Нам осветит теперь иные вещи, Чтоб за порогом уголовной тьмы Этапы биографии зловещей Ясней и резче различали мы. Немалый срок придется нам отмерить, Чтобы найти первоначальный след, Когда открыл кадетский корпус двери И прапорщика выпустил на свет. И он понес по узким тропам мира Сияние военного мундира, Переменил полдюжины пехотных Заброшенных в провинции полков. Играя в карты, Бреясь неохотно, Терпя нужду И не платя долгов. И жизнь его катилась молодая. Потом — война, Где, не жалея сил И храбростью нисколько не страдая, Он от снарядов ноги уносил. Потом — Война иного устремленья Его переместила на Восток, И он попал в стремительный поток Всеобщего от красных отступленья. Бежал с людьми, прожженными дотла, Не умываясь, Бороды не брея И оживая только у стола, Когда на нем бутылок батарея. Потом и это кануло на дно… Война, и жизнь, и гибель заодно — Все сплошь покрыто матерною бранью, Все пройдено. И не его вина, Что нет ни офицерского собранья, Ни денщика, Ни девки, Ни вина. Что не добром И не судом судеб, А волею российского народа За рубежом, Среди чужой природы, Он обречен искать и кров и хлеб. Но все пошло по маслу у него, И под сияньем неба голубого Он был молниеносно завербован Разведкой государства одного. Там года два С успехом неизменным Его — на выбор — обучали быть Афганцем, и таджиком, и туркменом И все остатки совести забыть. И, обучив, Забросили с размаха В дипломатию азиатских стран, Где он, Христа меняя на Аллаха, Евангелье меняя на Коран, Жил с племенами В постоянном страхе. Потом привык, наглея по углам. Попы, муллы, Цари и падишахи — Не все ль равно?.. Пусть властвует ислам. И, странствуя И заметая след, Он дотянулся до такой вершины, Что, в счет не принимая матерщины, Не говорил по-русски восемь лет… Вот он сидит — на то имея право, Как с братом брат, От Файзулы направо. Над ними слабый свет ночных планет… Дымит костер… Что делать в этой яме, — Баранов жрать И водку пить с друзьями? А где друзья? Их и в помине нет. Живи, шпион. В ночах нагих и черных Чужих народов слушай голоса, И жен своих, немытых и покорных, Люби, закрыв тяжелые глаза. Живи, жирея у чужой наживы. Где Файзула, Набитый салом шар, Надменный трус, Хитрец тупой и лживый, Рукой другого Загребает жар. Где требует отчета без пощады Британец, холодней, чем снега наст, Что и в пески не выйдет без перчаток, Но и в перчатке руку не подаст, — Тут не разбить железной цепи звенья. И только в те жестокие мгновенья, Когда, сжимая руку на кинжале, Гремел грабеж, неся зеленый флаг, Вопили всадники И кони ржали, Врываясь в перепуганный кишлак,— Он ощущал еще биенье сердца Ускоренное. В громе и дыму Шли, озверев, его единоверцы, Такие ж ненавистные ему, Как только что убитые дехкане. И все в багровом плавало тумане И навсегда переходило в тьму. |
