Аким Горшков был целиком захвачен заботами о том, как помочь колхозникам новых бригад перестроить и наладить хозяйство, чтобы навсегда покончить с отсталостью. Он старался разглядеть в каждом человеке, на что тот способен, и направлял эти способности на пользу общему делу.

…Прошло три-четыре года, и суловские, головаревские, вековские колхозники стали такими же, как нечаевские. Доходы этих бригад резко повысились, достаток пришел в их семьи, и люди поняли смысл и значение коллективной работы.

В 1951 году за успехи в развитии колхозного производства Акиму Васильевичу Горшкову Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Социалистического Труда. А вскоре после того он был избран депутатом Верховного Совета Российской Федерации.

Не одно поколение мещерских крестьян мучительно пыталось тяжким трудом своим оплодотворить скудную землю и вырваться из замкнутого круга ужасающей бедности. Но тщетными были эти усилия. Возможность коренного преображения деревенской жизни открыла им Октябрьская революция, а партия Ленина указала единственно верный путь — путь коллективизации крестьянских хозяйств.

Когда шесть бедняцких семей из Нармучи объединились в коммуну, огонек надежды, сверкнувший им издалека, был еще очень слаб. Но вот прошло четверть века. Теперь в колхозе «Большевик» было уже более двухсот пятидесяти семей. Земельные угодья его — пашни, луга и пастбища — вышли далеко за пределы Нечаевской вырубки и развернулись на пять тысяч гектаров.

Жители степной полосы, может быть, иронически улыбнутся, услыхав эту цифру, и скажут:

— Да у нас за одной бригадой закреплено куда больше!

Но ведь речь-то идет о Мещере! О той стороне, где крохотные лоскутки полей окружены океаном болот и лесов, где сотня гектаров пашни считается уже бог знает каким массивом, где каждую пядь земли приходится отвоевывать у болота.

Когда-то в этих краях сеяли только рожь, овес и картофель. Собственно, картошка-то и была единственным средством пропитания мещерской деревни. Картошку ели вареную и печеную, мятую и толченую. И если кому-то удавалось собрать пятьсот пудов картофеля с десятины, это считалось куда уж как хорошо.

Теперь в колхозе «Большевик» собирали урожаи по полторы тысячи пудов с гектара, а кроме картофеля, ржи и овса, здесь стали сеять пшеницу, люпин, кормовые бобы, то есть такие культуры, о которых прежняя мещерская деревня знала лишь понаслышке.

У бывших лапотников, пришедших из Нармучи на Нечаевскую с единственными орудиями труда — топором и лопатой, теперь появились электрические моторы, автомашины, тракторы, комбайны, тягачи и автопогрузчики, собственный экскаватор и много другой сельскохозяйственной техники. Если у первых коммунаров на шесть семей была всего одна лошадь, то теперь, учитывая машинную мощь, на каждую колхозную семью приходилось по сорок лошадиных сил.

И центральный поселок колхоза выглядел уже не по-деревенски. Дома строились небольшие, но удобные — с электричеством, водопроводом, газом, канализацией.

В каждом доме появились полка или шкаф с книгами. Да и как можно представить себе, скажем, дом Кондратия Ивановича Иванова без книг? Ведь в большой семье Кондратия росли и учились дети. Старшие дочери его получили инженерное образование. Сын Александр — инженер-энергетик. Дочь Тамара — ветеринарный врач, Валентина — техник. Младшие дочери Людмила и Фая также студентки.

Центром культуры в самом колхозном поселке был клуб, а в клубе — кино, танцевальный зал, читальня и библиотека. Каждый вечер широкие окна клуба сияли огнями, и после рабочего дня там было всегда многолюдно.

А я помню, как начали строить этот клуб еще в тридцатых годах. Тогда кое-кто из колхозников ворчал на Акима:

— Вот клуб затеяли строить, а живем на картошке и ту без масла едим. Разве это правильно?

— Неправильно, — отвечал председатель. — Надо, чтобы и с маслом, и с мясом. И все это будет у нас. Но давайте подумаем вот о чем: клуб поможет нам удержать в колхозе молодежь, даст ей возможность культурно развиваться, а за молодежью — будущее.

И все вышло так, как он говорил. Именно колхозная молодежь составляла теперь основное ядро сельской интеллигенции. А ее здесь было уже немало: шестнадцать учителей, врач, четыре зоотехника, ветеринар, три агронома, два инженера, библиотекарь, заведующий агротехнической лабораторией, лаборанты…

Однажды на сессии Верховного Совета Аким Горшков встретился с тем самым академиком архитектуры, который в тридцатых годах приезжал на Нечаевскую и с досадой сказал: «Вас здесь комары сожрут и болота задушат». Аким опять уговорил академика съездить и поглядеть. Приехал он, огляделся и только ахнул:

— Как это вам удалось? Ведь мне тогда на ваше житье глядеть было страшно.

— Глаза страшатся, а руки делают, — ответил Горшков.

Академик снял шапку, поклонился и сказал:

— Кланяюсь этим рукам. Душе человеческой кланяюсь!

Приметы счастливого обновления жизни радовали всякого, кто приезжал в колхоз «Большевик». Но таких процветающих колхозов в то время было немного. Большинство же колхозов не только мещерской округи, но и других районов страны испытывали трудности.

Главная причина трудностей заключалась в том, что ослабленной и разоренной тяжелой и долгой войной деревне не хватало сил и средств для обновления и развития хозяйства. В то же время в самом направлении сельскохозяйственного производства было много неразберихи. Инициатива колхозных практиков сковывалась подчас нелепыми директивными указаниями.

Поступали, например, указания, обязывающие мещерских колхозников сеять то, что на их землях родится плохо— кукурузу или какой-нибудь кок-сагыз, а кормовые травы, которые выгодны и просто необходимы животноводческим хозяйствам, вовсе не сеять.

Подобные распоряжения сбивали колхозников с толку, а тяжелый труд их становился порою бессмысленным, так как не давал желаемых результатов. Отсюда-то и появлялось равнодушие к артельному делу, и надежды возлагались главным образом на собственный огород, а это еще больше ослабляло общественное хозяйство.

Некоторые колхозники и вовсе уезжали из деревень в города, чтобы, устроившись там, иметь постоянный заработок.

Тогда, в пятидесятые годы, во многих деревнях можно было видеть пустующие избы с заколоченными окнами, оставленные хозяевами.

В то время было заведено дважды в год — на уборочную и посевную кампании — посылать в деревню уполномоченных из районов и областей для оказания помощи. Но помощи от таких наездов было немного.

Старый, опытный полевод колхоза «Большевик» Кондратий Иванович Иванов с возмущением рассказывал мне, что в соседний тихановский колхоз уполномоченным на посевную из районного центра послали заведующего переплетной мастерской.

— Он пшеницу от ячменя отличить не умеет, сеялку с культиватором путает, какая же может быть помощь от такого уполномоченного?

В колхоз «Большевик» уполномоченных не посылали, полагая, что в этом крепком хозяйстве правление и партийная организация сами обеспечат порядок. Но мелочная опека порой распространялась и на него. Мне помнится такой случай.

Ранней весной в кабинете председателя колхоза раздался телефонный звонок. Горшков взял трубку. Звонил заведующий сельхозотделом райкома и спрашивал:

— Ну, как вы там, яровые начали сеять?

Аким ответил, что сеять пока еще рано. На полях много воды.

— Что значит рано? Вы газеты читаете, товарищ Горшков? Вот в газете напечатано, что в Суздале сев идет уже полным ходом. Так почему же вы отстаете? Начинайте немедленно!

Аким объясняет, что в безлесном, заклязьминском Суздале почвенные и климатические условия совершенно иные, чем в лесных мещерских местах, и что сев начинают не по газетным сообщениям, а по готовности почвы.

— А у нас есть твердая директива — развертывать сев яровых по всей области, и прикрываться почвенными условиями мы не позволим. Вы — передовое хозяйство и должны показать пример другим колхозам района.