Весной 1944 года на Первом Украинском фронте под Тернополем во время командирской рекогносцировки гвардии майор Кондратов попал под ураганный артиллерийский огонь и ему напрочь оторвало ноги. Только благодаря могучему здоровью остался он жив. Но горьким было это возвращение к жизни.

— На что я гожусь, и кому нужен безногий обрубок? — думалось мне тогда. — Уж лучше бы сразу, насмерть, — рассказывал Кондратов. — Домой не хотел возвращаться…

Жена поехала за ним в госпиталь. А когда привезли домой в деревню и отец с братом, подхватив его подмышки, сняли с машины, он, крепкий и мужественный человек, не удержался от слез.

Брат в то время работал егерем на озерах. И когда он уезжал на своей лодочке, Михаил Семенович с завистью глядел ему вслед.

Однажды отец сказал:

— Миша, я вижу, как ты томишься, давай попробуем, может и сплаваешь?

— Безногий-то?

— А я для тебя приспособление в ботничке сделал.

Оказалось, что старик оборудовал в ботничке специальный ящик-сиденье. В этот ящик, как в мешок, посадили безногого, дали в руки весло, и он, оттолкнувшись от берега, стал выгребать на плес.

Сначала робко, помаленьку, недолго, под присмотром родных, потом все смелее, увереннее. Стал уже постреливать из ботничка. Приладился окончательно и так обрадовался этому, будто заново ожил.

Все это, конечно не сразу. И даже не один год пришлось ему прилаживаться к лодке, чтобы научиться свободно управлять ею. Но Кондратов был терпелив.

В 1953 году брат решил уехать из Мещеры, и Михаил Семенович стал проситься на его место. Он уже и до этого не раз заменял брательника на работе, когда тому приходилось куда-нибудь отлучаться.

— Да как же вы справитесь с этим делом? — спросили у него.

— Справлюсь. Лодка у меня стоит в протоке, недалеко от дома. До нее добираюсь в коляске, а уж в лодке-то я любому не уступлю.

Место оставили за ним…

Теперь молва о безногом егере идет по всему Мещерскому краю. О нем говорят не только как об искусном охотнике, но, главное, — как о правильном человеке, сумевшем навести на озере строгий порядок.

У Кондратова пятеро детей. Старшая дочка уже работает врачом, а младшая только в будущем году пойдет в школу. Кроме своей егерской службы, Михаил Семенович ведет в селе большую общественную работу: он секретарь сельской партийной организации, депутат местного Совета. Зимой, когда у егеря бывает больше свободного времени, он много читает или записывает в общую тетрадь свои наблюдения о природе Мещерского края…

Среди городов и селений Мещеры есть два Гуся: Гусь-Хрустальный и Гусь-Железный. Хрустальный расположен у истоков реки Гусь, а Железный в устье той же реки при слиянии ее с Окой.

Гусь-Хрустальный славится дивным искусством своих стекловаров, стеклодувов и гранильщиков хрусталя. Здешний хрустальный завод — один из первых в России. При нем существует единственный в своем роде заводской музей, в котором собрано более шести тысяч изделий из хрусталя и цветного стекла, созданных в разное время местными мастерами. Этот музей — живая история российского стеклоделия.

О Гусь-Хрустальном я еще расскажу подробнее в другой раз. А сейчас — о Гусь-Железном.

Он возник почти в одно время с Гусь-Хрустальным, лет двести тому назад. Владели им помещики Баташовы, построившие в устье реки Гусь небольшой железоделательный завод. Сырьем для завода служила руда, добываемая тут же на берегах Гуся и Колпи. Эта болотная руда отличается низким содержанием железа и невыгодна для развития промышленной металлургии. Завод Баташовых просуществовал немногим более ста лет и пришел в полный упадок. Но в свое время Баташовы считали себя чуть ли не равными знаменитым уральским миллионерам Демидовым. Самодурство и своеволие Баташовых не знало предела. Белокаменный дом их, окруженный крепостными стенами, стоял на границе двух губерний— Владимирской и Рязанской. У дома имелись два парадных подъезда. Один выходил на рязанскую сторону, другой — на владимирскую. С губернскими властями Баташовы не хотели и знаться. Если случалось, что в имение приезжал чиновник от рязанского губернатора, хозяева удалялись во владимирское крыло своего дома, а прислуга докладывала приезжему:

— Господа отбыли во Владимирскую губернию, и неизвестно, когда вернутся.

То же самое повторялось, когда приезжали чиновники из Владимира. Им говорили:

— А господа только что отправились в Рязанскую губернию…

Вокруг дома был разбит великолепный парк. Часть его сохранилась до настоящего времени.

У Баташовых была собственная стража, состоящая из черкесов. Ходили слухи, что по ночам эта стража отправлялась на касимовскую дорогу и возле глубокого Волчьего оврага грабила проезжающих. Так это или не так, теперь уже никто не узнает. Будучи вице-губернатором в Рязани, писатель М. Е. Салтыков-Щедрин пытался расследовать слухи о темных делах Баташовых, но сделать это ему не удалось.

Как уже упоминалось выше, к концу прошлого века баташовский завод пришел в упадок. Наследники промотали богатство. До революции дожила последняя представительница их рода — Зинаида Баташова. В характере ее нашли выражение все самые отвратительные черты Баташовых — эгоизм, самодурство, жестокость. Когда она узнала о том, что произошла Октябрьская революция, то в ярости приказала своему управляющему выпороть всю прислугу.

После Октябрьской революции Баташиха по приговору Касимовского ревкома была расстреляна.

Самым глухим уголком Мещерского края считалась Большая Курша — гнездо лесных деревень, расположенных вдали от проезжих дорог. В начале девятисотых годов в Курше побывал писатель А. И. Куприн. Он приезжал сюда на охоту и несколько дней прожил в деревне Ветчаны в избушке у казенного егеря. Глушь и дичь лесного захолустья глубоко поразили писателя.

«Вокруг нас столетний бор, где водятся медведи и откуда среди белого дня голодные волки забегают в окрестные села таскать зазевавшихся собачонок. Местное население говорит не понятным для нас певучим, цокающим и гокающим языком и смотрит на нас исподлобья, пристально, угрюмо и бесцеремонно», — писал он впоследствии об этой поездке.

Жизнь большинства мещерских деревень в ту пору могла кого угодно поразить своей бедностью. Ютились они на песчаных суглинистых островках, разбросанных среди океана лесов и болотных хлябей. И названия-то их соответствовали местоположению: Острова, Кочкари, Заболотье, Палищи. Чтобы как-то прокормиться, мещерские мужики, как правило, уходили «на сторону». Где-то плотничали, копали торф, пилили дрова, а все деревенские заботы ложились на плечи женщин. Женщины пахали скудную землю, сажали «картоху», сеяли рожь, косили на болотах жесткую, как проволока, осоку. Но все это не давало прибытка — урожаи были ничтожные, а кормленные осокой, худые, лохматые коровенки начисто отказывались давать молоко, и держали их только ради навоза.

Дик, ограничен и глух был духовный мир лесных деревень. Слухи из соседней волости казались столь далекими, будто приходили с другого конца света, и таили в себе какой-то особый, загадочный смысл. Вдруг распространялась молва о том, что в селе Заболотье великим постом на колокольне выла собака или что в Островах корова принесла теленка о двух головах, а в Сулове убогой девке Устинье было видение — черный мужик с огненным глазом середь лба. И деревня начинала мучительно думать, к чему бы это — к голоду, к пожару или к войне?

Теперь об этом помнят только очень старые люди. Молодые строят свою жизнь по-новому.

С запада на восток Мещеру пересекает линия Московско-Казанской железной дороги. На ней есть станция Нечаевская. Если вам случится заехать туда, то, выйдя из вокзала, вы сразу попадете на центральную усадьбу колхоза «Большевик». Перед вами откроется поселок, состоящий из небольших деревянных коттеджей, крытых рифленым шифером. Главная улица поселка обсажена тополями. В палисадниках перед домиками много цветов. А в каждом доме имеется водопровод, электричество, газ. Во многих есть телефоны.