После Февральской революции Оленин-Волгарь снова уехал в Касимов и начал издавать там газету. В ней он печатал статьи, в которых приветствовал «зарю свободы, братства и просвещения», но четкой программы газета не имела и вскоре прекратила свое существование.

В первые годы Советской власти Оленина-Волгаря потянуло опять на реку. Он получил назначение капитаном окского парохода «Волна».

Реки он знал и любил. Лоции Волги и Оки были ему знакомы так хорошо, что он мог читать их с закрытыми глазами, а путеводитель по Каме и Вятке составил сам.

Он опять загорелся идеей открытия кратчайшего пути из Белого моря в Каспий, и в 1921 году, когда народным комиссаром путей сообщения молодой Советской Республики был назначен Феликс Эдмундович Дзержинский, Оленин-Волгарь обратился к нему с просьбой помочь в осуществлении этой идеи, разрешить самому открыть новый путь.

Разрешение было получено. И вот весной 1922 года на маленьком буксирном пароходишке старый капитан прошел по реке Вятке в почти неизвестную Молому, которую считал главной перемычкой между бассейнами Волги и Северной Двины. По Моломе он добрался до реки Юг, а по Югу вышел на Сухону к Великому Устюгу. Там уже открывался путь по Северной Двине в Белое море.

Этот путь Оленин-Волгарь прошел по высокой весенней воде. В летнюю пору мелководные малые реки не судоходны.

— Не беда, — говорил капитан, одержимый идеей открытия. — Я знаю, как углубить эти реки, чтобы сделать новый водный путь доступным для всех судов.

Но перед Советской Россией в ту пору стояли более неотложные задачи. В первую очередь надо было восстанавливать подорванное разрухой хозяйство, дать людям хлеб, оживить заводы и фабрики. Углублением рек заниматься не стали.

В 1924 году Петр Алексеевич получил назначение на должность инспектора-ревизора в Управлении Московско-Окского пароходства, поселился в Москве и начал деятельно сотрудничать в газетах и журналах. Писал он преимущественно о реках России. Теперь об этих его статьях почти никто уже и не помнит, но если собрать их, то, вероятно, получилась бы очень интересная книга.

Но своей канцелярской службой в Управлении пароходства капитан тяготился. Его тянуло опять на реку, и весной 1925 года он вместе со своим старым другом матросом Макаровым отправляется в экспедицию по обследованию бассейна рек Цны и Мокшы. В эту экспедицию он взял с собою и своего сына-подростка Олега.

Результатом экспедиции было открытие на Мокше богатых залежей очень ценного мореного дуба. Об этой находке много писалось в газетах…

Умер Оленин-Волгарь в Москве 13 апреля 1926 года шестидесяти лет от роду.

У него было четверо детей. Двое — дочь Нина и сын Евгений — от первой жены и двое же — Марина и Олег — от Антонины Петровны Михайловой. В Касимове мне сказали, что живут они где-то в Москве…

Узнав через Московское справочное бюро адрес и телефон Нины Петровны Олениной, я позвонил ей и получил приглашение:

— Приходите, я ведь на пенсии и все время дома, но лучше во второй половине дня.

И вот я иду на Фрунзенский вал, дом четырнадцать, и пытаюсь представить себе, как выглядит двоюродная правнучка той блистательной петербургской красавицы, в которую некогда был влюблен Пушкин…

Старая женщина встречает меня в коридоре большой коммунальной квартиры.

— Так вы хотите писать о папе? — спрашивает хозяйка. — У меня сохранились лишь кое-какие справки о его пароходной службе, несколько фотографий и рукописей. Да вот еще целый чемодан писем. Но это осталось от бабушки Бакуниной… А о последних годах жизни папы лучше помнит Марина, моя младшая сестра. Она сейчас служит осветителем в Малом театре, я ей сказала, что вы будете у меня, и Марина обещала зайти.

В коридоре раздался звонок.

— Ну вот и она.

Нина Петровна пошла открыть дверь и вернулась с Мариной. В чертах лиц у сестер мало общего. Нина Петровна — широкоскулая, с серыми, как бы навыкат глазами— в отца. Марина — темноглазая, с крутыми бровями — в мать.

— Она, Марина-то, с папой была на Капри у Горького. Ее там катали на маленьком ослике. Правда, Мариночка?

— Так мама потом рассказывала, сама не помню, еще слишком мала была, — с улыбкой сказала Марина.

— А вот я тогда не поехала к Горькому. Закапризничала, почему это мы к нему, а не он к нам?.. После жалела.

Сестры пустились в воспоминания. Из шкафа достали альбом с газетными вырезками, рукописи, фотографии деда и бабки Олениных и самого Оленина-Волгаря. Вот он еще юноша, в форменной шинели и кепочке Фидлеровского училища, а тут в капитанской тужурке. А вот в Неаполе, с женою Антониной Петровной…

Перебирая рукописи, Нина Петровна говорит:

— Вот любимое папино стихотворение — «Вахтенному». — И, приблизив страницу к глазам, начинает читать:

— Когда же это было написано?

— Да, вероятно, уже в последние годы жизни.

— Отец очень любил слово «гражданин». Помню, как он говорил моему младшему брату: «Расти и будь всегда гражданином», — вспоминает Марина.

— К детям папа был очень внимателен, — сказала старшая. — Специально для нас он издавал семейный рукописный журнал «Мой мирок».

Одну тетрадку этого журнала, посвященную Волгарем своему младшему сыну Олегу, я видел в архиве Касимовского музея. С грустноватой усмешкой Петр Алексеевич рассказывал в «Моем мирке» о своих надеждах, поисках и неудачах.

— А что Олег?

— В сорок первом году, когда началась война, он вступил добровольцем в Московское ополчение и погиб в одном из первых боев под Медынью, — ответила мне Марина.

— Долг гражданина он выполнил до конца, — добавила Нина Петровна и, помолчав, продолжала — А ведь я тоже была на фронте, только не в эту войну, а еще в гражданскую. Молодая была, здоровая, ну и записалась сестрой милосердия в Красную Армию. Случалось бывать в боях. Под Симбирском попала в плен к белым. Стали меня допрашивать. Офицер говорит: «Как это вы, потомственная дворянка, оказались в рядах большевистской сволочи? За это следовало бы расстрелять, но мы пощадим вас. Будете вместе с нами бороться за спасение родины». А я ему отвечаю: «Я как раз и вступила в Красную Армию, чтобы бороться за спасение родины от контрреволюции». «Тогда получишь пулю», — сказал офицер. Отвели меня в тюрьму, где находились несколько десятков других пленных красноармейцев, и мы уже приготовились к смерти. Но в это время наши ударили на Симбирск, и белые не успели расстрелять нас.

— Отец знал об этом?

— Он узнал после. Очень расчувствовался, обнял меня и сказал: «Спасибо, в роду Олениных изменников не было и не будет!»

Сестры еще долго рассказывали об отце и о своей жизни, а на прощание Нина Петровна обещала еще раз порыться в своем домашнем архиве и, если найдется что-нибудь интересное, переслать мне.

Недели через три я получил по почте пакет. В нем была рукопись неопубликованного рассказа Оленина-Волгаря «Очаковец» с припиской автора, сделанной, вероятно, позднее:

«Перечитав этот рассказ и перебрав в памяти давние события, потускневшие от лет, я нахожу, что изложил их верно. Важна не та роль, которую совершенно неожиданно отвела мне судьба в этом событии. Очень многие поступили бы так же. Важно, что этот эпизод характеризует отношение той части интеллигенции, которая, подобно мне, держалась далеко от активной политики, отношение этой интеллигенции к борцам против монархического и бюрократического строя».