Кроме рукописи рассказа «Очаковец», Нина Петровна переслала мне копию письма Л. Н. Толстого к ее отцу и заметки самого Оленина-Волгаря, объясняющие историю этого письма.

Письмо от Толстого, судя по штемпелю на конверте, было получено в 1889 году. В ту пору Оленин жил в глухом касимовском захолустье. «Думая о темной полунеграмотной родине, о том зле, которое я видел вокруг себя, — вспоминает он в своих заметках, — я додумался до идеи издавать журнал, который был бы правдивым зеркалом всего нашего захолустья. Для того чтобы журнал „пошел“, я решил заручиться бесплатным сотрудничеством лучших наших писателей и написал некоторым из них письма, излагающие мою идею». Было написано такое письмо и к Льву Николаевичу Толстому.

Вот что ответил Оленину знаменитый писатель:

«Петр Александрович![3]

Журнал для крестьян очень хорошее дело. Здесь в Москве Сытин купил фирму журнала (никому не известного) „Сотрудник“ и просил меня помочь ему. Я составил себе в голове ясную программу этого журнала и даже стал готовить материал. Он станет выходить с 17 июня. Я делаю, что могу, но боюсь, что журнал не будет, чем должен и мог бы быть, потому что Сытин издатель, заинтересованный преимущественно материальной стороной. Нужен бескорыстный труд.

Если Вы затеете свой журнал, я буду помогать ему сколько могу, но обещать писать вперед не могу, и поэтому никогда никому не обещал вперед. Имя же мое таково, что если оно и привлечет подписчиков, оно повредит журналу перед цензурой. Да и нехорошо заманивать подписчиков. Будет хорош журнал, будут и подписчики. Так давайте постараемся сделать журнал как можно лучше; и в этом я очень рад буду, насколько могу, помогать Вам. Желаю Вам успеха. Главное — хорошему делу.

Л. Толстой».

На ходатайство Оленина о разрешении издавать в Касимове журнал «Ока» была наложена министерская резолюция: «Просьбу оставить без последствий».

По этому поводу Оленин-Волгарь с горечью замечает: «Многое не удавалось мне в жизни. Многие мои замыслы так и остались неосуществленными. Неудачник — вот моя лучшая характеристика…».

Под этими заметками поставлена дата: 12 апреля 1926 года. А 13 апреля Петр Алексеевич Оленин-Волгарь умер.

Да, это верно — многие замыслы писателя и капитана Оленина-Волгаря так и остались неосуществленными. Но можно ли назвать его неудачником? Этого своеобразного Дон-Кихота, одержимого стремлением к добру, к открытиям. Даже смерть пришла к нему в миг вдохновения. Вот как он умирал.

В начале 1926 года старый капитан обратился к врачу по поводу простуды. Его положили в районную лечебницу, а потом перевели в Павловскую больницу. К весне он стал поправляться. Лежа в общей палате, развлекал соседей по несчастью чтением стихов, помнил которых множество.

13 апреля он сказал: «Хотите, я прочитаю вам последний монолог Бориса Годунова из трагедии Пушкина?» И, выступив на средину палаты, начал:

Читал он вдохновенно, воистину переживая трагедию умирающего Бориса. И когда произнес последние слова этого монолога: «Простите ж мне соблазны и грехи и вольные и тайные обиды…» — он вдруг, как и полагалось по пьесе, упал. Соседи по больничной палате стали ему аплодировать. А он не поднимался. Когда к нему подошли, Оленин-Волгарь был уже мертв.

Похоронили его на Дорогомиловском кладбище.

В Касимовском музее я видел печальный документ: подписной лист пожертвований от служащих Управления Московско-Окского пароходства на похороны капитана П. А. Оленина. И вспомнились мне слова старого краеведа Кленова: «Бессребреник». И слова Паустовского об Оленине-Волгаре: «Это был строгий, добрый и беспокойный человек, считавший, что все профессии одинаково почетны, потому что служат делу народа и дают каждому возможность проявить себя хорошим человеком на этой хорошей земле».

Этот городок со сказочным названием Гусь-Хрустальный известен как одно из старейших гнезд российского стеклоделия.

Основателем его был предприимчивый купец Аким Мальцев. Прежде он владел стекольным заводом под Москвой, в Можайском уезде. Завод выпускал не только расхожую стеклянную посуду, но и дорогие изделия из хрусталя. Это давало заводчику изрядный доход. Но в 1754 году правительственная мануфактур-коллегия, наблюдавшая за развитием отечественной промышленности, высказала опасения, что дальнейшее существование железоплавильных и стекловарных заводов, расположенных вблизи от Москвы, может привести к полному истреблению подмосковных лесов, бесконтрольно вырубаемых на топливо для плавильных печей. На этом основании было приказано закрыть ряд промышленных заведений, в том числе и мальцевский завод в Можайском уезде. Но бросать привычное и доходное дело совсем Мальцеву было жаль, и он решил перенести завод на новое место. В поисках подходящего места он заехал в Мещеру. Лесная диковатая сторона приглянулась ему. Дешевого топлива здесь в то время было сколько угодно, материал для производства стекла также был под руками, а то, что Мещера считалась «медвежьим углом», стороной, про которую говорили, что «забыта начальством и богом», было лишь на руку Мальцеву: уж тут-то он мог действовать, как захочется.

Место для завода Мальцев облюбовал в шестидесяти верстах от губернского города Владимира, у истоков речки Гусь, названной так потому, что по берегам ее во множестве гнездились дикие гуси. Напетляв по мещерским дебрям сотню немеренных верст, речка Гусь впадает в Оку, и как раз при слиянии ее с Окой находился железоделательный завод Баташовых Гусь-Железный. В отличие от него мальцевский хрустальный завод, построенный в 1756 году, стали называть Гусь-Хрустальным.

Так было положено начало славному городу мастеров русского хрусталя. Но тогда это был еще не город, а заводской поселок в несколько десятков бревенчатых избушек, беспорядочно сгрудившихся вокруг гуты — огромного, дочерна закопченного сарая, посредине которого возвышалась печь для варки стекла. К гуте примыкала «алмазная», где работали умельцы алмазной шлифовки.

Первых мастеровых на свой новый завод Мальцев привел со старого места, из-под Можайска. Они и в Мещере сохранили свои обычаи и свой особенный говор, совершенно отличный от окающего говора коренных жителей владимирской стороны. Этот своеобразный говор сохранился в Гусь-Хрустальном до сих пор. Звук «е» здесь часто заменяют звуком «и», а звук «о» звуком «а» и говорят: писок, пикарня, акно, пасуда, палаводье.

Впрочем, на новом заводе жили не только можайские. Задумав развернуть выработку высокосортного хрусталя, Мальцев переманивал к себе лучших мастеров от других заводчиков. Так, в архивах мануфактур-коллегии сохранилась жалоба ярославских купцов Молчановых о том, что приказчик Акима Мальцева бессовестно увез с их стекольной фабрики самого лучшего стекловара Семена Панкова. С Урала в Гусь-Хрустальный был привезен гранильщик хрусталя Яков Зубан с малолетним сыном Максимом. С пензенского завода Бахметьевых сманили стеклодува Сысоева.

На гусевском заводе жили также поляки и чехи, мастера, искусные в стекловарении и работавшие здесь по контракту с заводчиком.

Со временем вокруг Гусь-Хрустального стали возникать и другие заводы, так что к началу девятнадцатого столетия весь юг нынешней Владимирской области получил известность как Мальцевский стекольный завод. Здесь производилось стекло оконное и зеркальное, всевозможные бутылки и банки, чайные стаканы и рюмки, аптечная посуда и стекла для ламп. Но славой и гордостью Мальцевского района был Гусевской хрустальный завод. По количеству и качеству выпускаемых изделий он занимал первое место в России. Стекло и хрусталь из Мещеры обозами отправляли в Москву и на Нижегородскую ярмарку, а оттуда оно расходилось во все концы Российской империи и даже за границу. Мальцев уже именовался «поставщиком двора его императорского величества». За споспешение в развитии российской промышленности императрица Екатерина II пожаловала бывшего купца дворянским званием. Наследники Акима Мальцева были уже знатными господами и жили в Петербурге.