— Но как же портрет оказался в Касимове?

— Должно быть, попал сюда из усадьбы Олениных, находившейся недалеко от нашего города. Но лучше всего об этом вам может рассказать научный сотрудник музея Галина Ивановна. Пройдите к ней в канцелярию.

Канцелярия, она же и рабочий кабинет Касимовского музея, помещалась в низенькой, тесной, полуподвальной комнатке, загроможденной шкафами и книжными полками, среди которых приютился небольшой столик — за ним работала женщина лет сорока восьми, с приятным, немного усталым лицом, на котором лучше всего были глаза, по-татарски чуть-чуть приподнятые к вискам.

— Садко, — назвала она себя и, указав глазами на стул, пригласила: — Садитесь. Что вас интересует?

Я спросил о портрете индуса и об Олениных.

— Ах, эта история! Да, я кое-что собрала об Олениных… Алексей Николаевич, в доме которого жил приезжий брамин, известен как археолог, историк и художник. С тысяча восемьсот одиннадцатого года он был директором петербургской Публичной библиотеки, а потом президентом Академии художеств. Дом Олениных считался одним из блистательных в Петербурге. Здесь бывали художники — Кипренский, Брюллов, поэты — Жуковский, Пушкин. Пушкин увлекался дочерью Оленина Анной Алексеевной и посвятил ей вот эти стихи:

— Позвольте! Во всех публикациях этих очень известных стихов нет никакого посвящения!

— И все-таки это именно так. Мало кто знает, что в альбоме Олениной была приписка, сделанная рукой самого поэта.

Я слушал Садко, а сам все поглядывал на портрет, висевший тут же, в низенькой канцелярии, где пахло старыми книгами и отсыревшими каменными стенами почти крепостной толщины. На портрете был изображен мужчина лет сорока — сорока пяти. Красивое породистое лицо, усы, как у французского мушкетера, холеная бородка, светлые глаза с поволокой.

Перехватив мой взгляд, Садко сказала:

— Это Алексей Петрович Оленин, племянник той самой петербургской красавицы, в которую был влюблен Пушкин.

Родился Алексей Петрович в 1834 году и получил по тогдашнему времени блестящее образование, то есть «он по-французски совершенно мог изъясняться и писал, легко мазурку танцевал..». По достижении совершеннолетия Алексей Оленин был зачислен офицером Нижегородского драгунского полка, в котором некогда служил М. Ю. Лермонтов.

Полк стоял на Кавказе. Там у Оленина произошла знаменательная встреча с известным французским писателем.

Однажды, будучи начальником команды «охотников», занимавших позиции на обрывистом берегу горной реки Сулак, недалеко от Чирюрта, молодой офицер (тогда ему было 24 года) заметил, что к месту стоянки отряда приближается «оказия» — обоз путешественников, охраняемый конвоем казаков. На одной из повозок, вольготно развалившись, восседал грузный господин с пышной шевелюрой. Оленин спросил у сопровождавших — кто этот путник?

— Какой-то французский генерал Юма, — объяснили ему.

Офицер догадался, что перед ним знаменитый французский романист Александр Дюма, который, как было известно, предпринял путешествие по России. На чистейшем французском языке Оленин обратился к проезжему и пригласил его к себе в гости. Дюма ответил согласием.

Позже в своих записках о путешествии в Россию, в главе «Нижегородские драгуны», Дюма подробно описал эту встречу и шумную холостяцкую пирушку на бивачной квартире русского офицера. Впрочем, в записках знаменитого романиста много неточностей и преувеличений. Например, Дюма рассказывает о своем участии в боевой стычке драгун с отрядом непокорных джигитов. На самом же деле стычки не было. Все обстояло иначе. Просто командир драгунского полка, в котором служил Алексей Оленин, князь Дундуков-Корсаков задумал показать французскому гостю опасности боевой жизни на этой дальней окраине Российской империи. Он приказал переодеть часть своих казаков в черкески и инсценировать нападение на «оказию». Был разыгран своеобразный спектакль. Дюма же принял все это за чистую монету и даже гордился, что ему повезло участвовать в настоящем бою.

После службы на Кавказе, выйдя в отставку, Алексей Оленин женился на Варваре Бакуниной, двоюродной племяннице известного идеолога анархизма М. А. Бакунина, и поселился в своем имении Истомино, недалеко от Касимова. Сюда была перевезена часть обстановки из Петербурга, в том числе и портрет Нам-жоги-Алана, написанный отцом Алексея Оленина.

— Вот как выглядела эта усадьба, — сказала Галина Ивановна, передавая мне литографированный рисунок истоминского дома Олениных.

Большой каменный дом на два крыла, с цветником перед парадным входом, с тенистым парком был олицетворением одного из старинных дворянских гнезд.

— А почему, собственно, у вас возник интерес к истории семьи Олениных? — спросил я Садко.

— Дело в том, что родилась и росла я в Касимове, — сказала она. — В детстве была у меня задушевная подруга, дочка здешнего врача Пуставолова, образованного, интеллигентного человека. У Пуставоловых часто бывал композитор Оленин. Он превосходно играл на рояле. Впрочем, я была тогда еще очень мала. Взрослые не позволяли детям оставаться в гостиной, когда устраивались домашние вечера. Но это только усиливало наше любопытство, и мы слушали музыку, притаившись за дверью.

— А композитор из тех же Олениных?

— Сын Алексея Петровича, Александр. Он был учеником знаменитого Балакирева, собирателем русских народных песен. Издано несколько циклов песен, собранных им: «Улица», «Хата», «Бабья доля», «Родина».

Вообще о семье Олениных можно сказать, что она была артистической, музыкальной. Младшая сестра композитора, Мария Алексеевна, обладала чудесным меццо-сопрано и считалась выдающейся камерной певицей, страстной пропагандисткой вокальных произведений Мусоргского. В 1908 году она организовала в Москве Дом песни. Ее концерты пользовались успехом не только в России, но и за границей. Оленины сделали немало доброго для обогащения русской культуры. Этим-то и объясняется мой интерес к истории их семьи, — заключила Садко.

В Касимове есть еще один незаурядный знаток истории местного края — Леонтий Алексеевич Кленов. Я познакомился с ним несколько лет назад. Тогда он был директором краеведческого музея. Теперь Кленову уже более семидесяти пяти лет, он вышел на пенсию, но, как говорили мне, бодр и по-прежнему увлечен своим делом. Я решил навестить старика.

Маленький деревянный домик Кленова на улице Карла Маркса внутренней своей обстановкой похож на музей: тут собраны какие-то окаменелости, медные кольца, подвески, бусы и другие диковинки, найденные самим хозяином в его постоянных скитаниях по Мещерскому краю.

Сам Леонтий Алексеевич, сухонький, совершенно седой, но еще очень живой и подвижной старик, вывалил на стол целую груду толстых конторских книг, исписанных его мелким бисерным почерком.

— Труд моей жизни, — сказал он и похлопал ладонью по обложке одной из книг. — Тут, дорогой мой, такое собрано, что просто ахнете. Сорок лет записываю. Зарисовки сам делал, документы собирал. Вот, извольте взглянуть. — Распахнув папку, Кленов протянул мне листок бумаги старинного образца. На нем старинным же витиеватым почерком были выписаны стихи: