Он неторопливо набил свою трубчонку «Амфорой», неспешно затянулся и… задумался.

С этой бородой – минус, конечно, трубка – вылитый Платон, подумал Артур. Дай-то Бог, чтобы изобрел какой-нибудь выход.

– Память хорошая? – спросил Алексис, вынув трубку изо рта.

– Не жалуюсь.

– Потому что лучше без бумаги. Здесь я на карте покажу, а с собой уже тут… – он постучал себя по голове, – повезешь.

Алексис попыхтел трубкой и продолжил:

– План будет такой: двигаем в Турцию. Не пугайся, эта Турция совсем рядом. В порт Бодрум. Там у меня старинный друг, грек. Георгий.

У Артура на языке вертелась добрая сотня вопросов, но он сдержался. Алексис, выпустив облако ароматного дыма, продолжал излагать свой план:

– У Георгия есть самолетик, старенькая, но вполне надежная Cessna, на три пассажира. Вас двое, так что поместитесь. Конечно, Георгию надо будет заплатить…

– Это не проблема, – тут же отозвался Артур.

– Хорошо. И с ним, Георгием, доберетесь до Италии. Скажем, до Реджо.

– И Cessna способна это сделать в один прыжок? – удивленно спросила Эли, которая уже минут пять молча стояла у входа в рубку.

– Конечно, нет, – ответил за Алексиса МакГрегор. – Без дозаправки – нет.

– Понятно, что с дозаправкой, – с некоторой досадой отозвался Алексис. – Где? Это уже расскажет сам Георгий.

– А пограничники? Турецкие и греческие?

– Э… – небрежно махнул рукой шкипер. – Тут у Георгия все схвачено. Он на своей старушке постоянно мотается туда-сюда.

– А мы?

– Что «мы»? – не понял Алексис.

– Мы как в этот чертов Бодрум допрыгаем? Пограничные катера…

– Артур, если у Георгия все схвачено в небе, то на море – я король. Здесь меня каждая собака знает, хоть греческая, хоть турецкая. Ну, заметят – по рации свяжутся. Я знаю, что и кому сказать. Мы сейчас точнехонько по самой границе идем. Кто первый на нас выйдет, греки или турки, пока не знаем. Но и те, и другие знают меня как родного. Окей?

– Окей, – задумчиво отозвался Артур, бросив взгляд на Эли. Та молча кивнула, пожав плечами: а какой у нас выбор?

Отец Иоанн, примостившись за крошечным столом в своей келье, разложил на нем оставленные Кэмпбеллом фотографии. Но взгляд его постоянно соскальзывал с фото последних – молодых – гостей на фигуру величественного седого старика. Язычок пламени в керосиновой лампе подрагивал, и фигура эта то расплывалась в полутьме, то вновь возникала – словно из небытия.

– Ой, брудер, – шептал старый монах. – Не думал, ой, не думал я, что ждет меня эта встреча. Но уж так Господь судил, чтобы пути наши вновь пересеклись.

Он закрыл глаза, вытирая слезу, побежавшую по щеке.

– Я так хотел, чтобы дал Господь похоронить, вымарать из памяти те страшные дни, я молился… Может, это мое горячее желание и было страшным грехом. Потому ты и явился, чтобы мне обо всем напомнить…

И настоятель уронил седую голову на столик.

Апрель 1945 г., концлагерь Дахау

Отто Рашер стоял на плацу неподалеку от казарм. В лагере царила небывалая суета. От барака к бараку бегали охранники, подъезжали черные «опели», из которых тут же выскакивали люди в черной форме – эсэсовской и полицейской. И те, и другие, совершенно очевидно, были офицерами гестапо. Отто уловил во всей суматохе и беготне магическое и страшное слово: «Рейхсфюрер». Он едва не задохнулся от нахлынувшей на него радости. Сбылось! Значит, штандартенфюрер Пайпер все-таки передал Гиммлеру его, Отто, письмо, в котором он писал и о подтасовках результатов медицинских экспериментов – Зигмунд охотно пояснял ему, что получилось, и что должно было бы получиться, ведь, в конце концов, Отто работал бок о бок с «отцом» – и о краже отобранных у вновь прибывших узников ценностей… Даже мысленно произнося «отец», Отто не мог сдержать кривой ухмылки. Он перестал быть ему отцом в тот день, когда на втором ярусе конюшни, на сеновале разрядил свой «вальтер» в… И позже вечером, когда эта старая тварь, его «мамаша», заламывала руки, актерствуя – по своей извечной привычке – и разыгрывая дешевую пародию на античную драму.

Он заскрежетал зубами. Как же он ненавидел эту парочку! Куда, кстати, они подевались, и Зигмунд, и его старуха, «Нини» – до чего же дурацкое прозвище? Нини не было уже несколько месяцев, Зигмунд сказал лишь, что она поехала проведать старую подругу Ильзе Кох, в Бухенвальд. Долго же она ее проведывает…

С месяц назад испарился и сам доктор Рашер. Его отсутствие Отто не удивило. Доктор нередко и надолго отправлялся в Берлин – то в инспекцию концлагерей, где докладывал о своих «достижениях» в медицине, то на Пюклерштрассе 16, в штаб-квартиру «Аненербе», где отчитывался в расходах (деньги на опыты шли именно оттуда). Так что Рашер, наверняка, появится – как, впрочем, и его ведьма.

Но пока что из-за дальней казармы появился черный огромный Mercedes-Benz 770, на подножках которого ехали и слева, и справа два офицера охраны. РЕЙХСФЮРЕР. Отто вспотел. Он не знал, стоять ли ему на месте, пока лимузин Гиммлера не проедет мимо, или же нырнуть в дверь казармы, которая была в паре шагов от него.

Автомобиль двигался медленно, почти шагом, и за лобовым стеклом Отто уже мог видеть невозмутимое мужественное лицо штандартенфюрера Пайпера. Кто сидел на заднем сиденьи, рассмотреть пока не удавалось.

Однако лимузин остановился прямо рядом с подростком, застывшим и превратившимся в соляной столб, словно жена Лота. Но когда из «мерседеса» вслед за офицером охраны выбрался рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, который направился прямо к Отто, паренек внезапно пришел в себя и, щелкнув каблуками ботинок, выбросил руку в нацистском приветствии. Рейхсфюрер, как всегда, несколько вяло и небрежно поднял ладонь, обозначая приветствие, и, подойдя к Отто, взял его за плечи.

– Мальчик мой…

Потом, отойдя на шаг, протянул подростку руку, которую тот автоматически пожал.

– Такие как ты, мой дорогой Отто, были и остаются гордостью Рейха. К сожалению, ты оказался прав. Твои родители, как выяснилось, были предателями, изменниками нашего великого дела. И они понесли… понесут заслуженное наказание! Но, мальчик мой, ты – не сирота! Ты – верный сын Рейха, наш общий сын! И ты никогда, никогда не будешь оставлен на произвол судьбы.

По щекам Отто катились слезы. Гиммлер протянул ему носовой платок безукоризненной белизны.

– Они не стоят твоих слез, Отто…

– Господин рейхсфюрер, прошу простить меня, но я не оплакиваю их. Это слезы радости и благодарности.

– Вот ответ настоящего арийца! – воскликнул Гиммлер. Он сделал знак, и один из его адьютантов тут же появился рядом с ним, держа на согнутых руках аккуратный пакет.

– Отто Рашер! – торжественно произнес Гиммлер. – Особым приказом рейхсюгендфюрера Аксмана вы приняты в полноправные члены Гитлерюгенда!

Адьютант протянул Отто пакет с формой. Тот дрожащими руками принял пакет и, взяв его подмышку, отсалютовал рейхсфюреру:

– Хайль Гитлер!

Снова сделав небрежную и вялую отмашку ладонью, Гиммлер добавил:

– От штандартенфюрера Пайпера мне стало известно о твоей заветной мечте. Я обратился с просьбой с рейхсюгендфюреру, пояснив, что речь идет о юном герое – я не преувеличиваю, Отто! – герое, поставившим Рейх выше спокойствия и благосостояния, выше семейных уз… И герр Аксман пошел мне навстречу. Ты увидишь, что в пакете с формой лежит и черный галстук. Да, да, Отто. Тот самый, который вручается после прохождения «вступительных испытаний». Мы решили, что все выпавшие на твою долю испытания ты прошел на отлично – и этого более чем достаточно.

– Господин рейхсфюрер… – запинаясь от волнения, сказал Отто. – У меня нет слов, которыми я мог бы выразить свою благодарность! И очень прошу вас передать мою благодарность штандартен…

Отто, не сводивший глаз с Гиммлера, внезапно увидел выросшую рядом с рейхсфюрером подтянутую фигуру Пайпера.