Защитники замка отбивали непрерывные атаки врага, стремившегося ночью овладеть последними русскими позициями в Чигирине. Гордон один за другим — сперва устный, затем письменный — получил приказы воеводы Григория Григорьевича Ромодановского оставить город. Было ясно, что крепость не удержать. Полковник пишет:

«В третьем часу ночи Гордон получил письменный приказ бояр через барабанщика полковника Алексея Карандеева; тот получил его у ворот от адъютанта. Приказ гласил следующее: Гордон должен выступить из замка, захватить, что можно, наиболее лёгкие орудия, а те, которых нельзя будет увезти, зарыть, укрепления разрушить, амуницию уничтожить, а главное — поджечь порох».

В полном порядке отступить по мельничной плотине удалось только части гарнизонных полков во главе с комендантом. Нахлынувшие толпы турок перерезали этот спасительный путь для последних защитников крепости. Многие «ратные люди» пытались спастись вплавь и тонули. Турецкая артиллерия, всю ночь ведшая огонь, перенесла его с замка на поле за рекой.

Патрик Гордон, покидая замок, сумел приготовить ликовавшим туркам весьма неприятный, хорошо подготовленный минёрами сюрприз: «Произошёл взрыв порохового магазина, причём, как узнали позднее, было убито более 4000 турок».

Прогремевший в замке мощный взрыв на какое-то время парализовал турецкие войска. Их натиск на защитников мельничной плотины ослаб, пока от Кара-Мустафы-паши не подошли свежие, ещё не участвовавшие в штурме отряды.

Солдаты генерала Матвея Кровкова и стрельцы головы Александра Карандеева мужественно прикрыли отступавший крепостной гарнизон от устремившейся было в погоню турецкой кавалерии. Защитники мельничной плотины, в пылу боя совсем забыв «правильный иноземный строй», сбивались в кучи и отбивались от наскоков конников прикладами мушкетов, бердышами и саблями. Храпевшие в испуге лошади сбрасывали седоков, топтали копытами упавших, но на блеск стальных лезвий не шли.

Полковник Патрик Гордон привёл в лагерь Григория Григорьевича Ромодановского не толпу беглецов, а полки, пусть и сильно поредевшие, но с оружием и — что самое главное — со знамёнами и штандартами, увозя и унося с собой лёгкие орудия из числа неповреждённых, гарнизонную казну и часть полковых запасов огненного зелья и свинца, который был особенно дорог.

Это дало право полковнику Петру Ивановичу Гордону сказать в дневнике: «Так был защищён и потерян Чигирин; он был оставлен, но не покорен!»

У царя Фёдора Алексеевича и Боярской думы не оказалось претензий к последнему коменданту Чигиринской крепости, равно как и к Ивану Ржевскому, учитывая его личное бесстрашие и умение руководить обороной города. Бояре приговорили:

   — Полковник из немцев сидел в осаде храбро. Помыслов ухода из крепости не имел. Ушёл с последними. Казну и знамёна вынес...

После оставления Чигирина воевода Григорий Григорьевич Ромодановский стал отводить войска к переправам через Днепр. Полки построились в одно громадное каре, окружённое несколькими рядами возов. Кавалерия спешилась, чтобы в случае нападения неприятеля помогать пехоте отбиваться. Турецкая и крымская конница преследовала отступавших до самого Днепра.

Остатки Чигиринского гарнизона составляли одну из сторон этого каре, обращённую в сторону степи. Большой царский воевода рассудил так: чигиринцы, пообвыкшись с нравами нехристей, отобьются от него лучше других полков. Так Патрику Гордону довелось познакомиться и с действиями лёгкой крымской конницы в поле. В будущем, во время Азовских и Крымских походов, это сослужит хорошую службу. А пока генерал учился на собственных ошибках.

При отходе к Днепровским переправам случилось то, чего больше всего опасался Гордон. Дорога в степи с её балками, небольшими лесными колками, ямами да буграми растянула по себе вереницу обозных повозок, которые служили для войск подвижной крепостью, чем-то напоминавшей древнерусский гуляй-город. Этим и воспользовались ханские мурзы, зорко стерёгшие каждый неверный шаг московской рати. В ней только малороссийские казаки знали, как надо с опаской вести себя в степной войне, чтоб не попасть в засаду.

Когда каре перевалило через широкую балку, Гордон, сидевший на коне, заметил, что с десяток арьергардных повозок его фаса каре начали отставать. Хотя высланные конные дозоры севских драгун не сигналили об опасности, Чигиринскому коменданту было неспокойно. Он с тревогой сказал стоявшему о бок верхоконному генерал-майору Матвею Кровкову:

   — Что-то не нравится мне, ваша милость, вот тот дубовый лес. Вроде бы редок — дубы вековые, а опушка в таких кустарниках, что за ними ничего далее в подзорную трубу не просматривается.

   — И мне тоже, Пётр Иванович, та дубрава не нравится. Если татары в ней спешатся и сядут в засаду, то наша карейная линия будет проходить у них прямо перед носом.

   — Пошлю-ка я с десяток драгун обскакать опушку. Пусть посмотрят — не приготовили ли нам там чего-нибудь ханские мурзы.

   — А я со своего полка пушки к краю колонны передвину. Они у меня картечью заряжены. Первый выстрел сделают, когда татарская конница, не дай бог, на подлёте будет.

   — Надо послать офицера к отстающим повозкам. Пусть подгонит возчиков, смотри, как отстали...

Когда драгунский разъезд во главе с поручиком подскакал к опушке дубравы, его внезапно осыпали стрелами. Выстрелов не было — крымчаки, сидевшие в засаде, привычно стреляли только из луков. Оставив близ кустарника несколько убитых и тяжелораненых солдат, драгуны, пригнувшись к шеям коней, погнали их к каре, громко крича:

   — Засада! Татары!..

Из дубравы в поле выходила конная лава из нескольких тысяч всадников, разворачиваясь полумесяцем. Виднелось несколько хвостатых бунчуков[15], что говорило, что в рядах нападавших находился не один мурза-тысячник. Набрав скорость, лава быстро накатывалась на каре русских.

Пушкари Матвея Кровкова опередили неприятеля. Пушки вразнобой выстрелили, и пороховые дымки окутали каре. Крымчаки, может быть, и не остановились бы, но увидели издали, как к месту нападения из середины каре спешат верхоконные казаки, поместные дворяне. А Севский драгунский полк по приказу Гордона повернул к отставшим на выручку.

Но как ни торопились драгуны-севцы, они опоздали. Ханские воины, хотя и не угнали повозки в степь, побили стрелами возчиков и многих стрельцов, что охраняли их. Конная лава, развернувшись назад, в дубраву не пошла, а скрылась на юг. До нового наскока на отходивших к днепровским переправам.

Так, отбиваясь раз за разом от мимолётных нападений крымской конницы, московская рать дошла до берегов Днепра. На подходе к нему вражеская конница наконец-то отстала и исчезла с глаз...

Война шла по неписаным законам своего времени. Гетман Иван Самойлович побеспокоился о том, чтобы султанская армия встретила на своём пути выжженную землю. Его сын Семён Самойлович по отцовскому приказу выжег городки, местечки и сёла с хуторами на западном берегу Днепра, «чтоб впредь неприятельским людям пристанища не было». Погорельцы ушли подальше со своими пожитками и скотом, зарыв в землю то, чего нельзя было увезти или унести. Однако такие действия гетмана оказались излишними.

Кара-Мустафа-паша со 100-тысячной армией тоже подошёл к реке. Постояв на негостеприимных берегах Днепра, в ночь на 20 августа османы, свернув походный лагерь, ушли к Чигирину. Великий визирь на тот берег не стал высылать даже разведку.

Через неделю посланные в поле на противоположный берег Днепра гетманские казачьи разведывательные дозоры принесли удивительную весть: разрушенный и выгоревший во время штурма Чигирин пуст. А султанская армия Кара-Мустафы-паши вместе с крымской конницей ушла на юг. Турки держали путь по степи к берегам реки Южный Буг, чтобы оттуда уйти к Дунаю, конное войско хана Гирея — к Перекопу, в Крым.

Они уходили победителями. «Победоносный» султан Мехмед IV воспринял падение Чигиринской крепости однозначно — как слабость белого царя. Его войско отступило первым.