— Хорошо, если бы так. Тут отец его, знаешь, как переживает.

— Нет, я правду говорю — за Ахмана можно больше не беспокоиться. Скоро, наверное, я сам к ним съезжу. Не хочешь ли чего передать зятьку или ему? Приготовь.

Ариубат стала записывать отобранные ребятами книги в их карточки. Когда она взяла в руки роман Островского «Как закалялась сталь», то взглянула на Назира и улыбнулась ему. Тот ответил ей улыбкой.

— Что, снова Ахмана вспомнила?

Ариубат смеется: умница Назир, читает мысли.

Выпроводив ребят и пожелав им счастливого пути и доброй работы, она снова обратилась к Назиру:

— Ты как догадался, что я подумала об Ахмане?

— А я провидец, разве не знаешь? Как погляжу на человека, так сразу и угадаю, о чем он думает. Сам себе удивляюсь.

— Ты хвастунишка, Назир! Но я действительно вспомнила, как Ахман целый месяц держал у себя эту книгу и потом очень ее расхваливал, а сам, чудак, даже и не раскрывал ее...

— Хочешь, скажу, о чем ты сейчас подумала? — не унимается Назир.

— Скажи, если знаешь.

— Нет, давай раньше поспорим. Если я угадаю, исполнишь мое желание, если не угадаю — сделаю, что захочешь.

— Идет. Так о чем же я сейчас думаю?

— Ты думаешь о Вале.

Он не угадал, но Ариубат поняла, что следует сделать вид, будто он угадал.

— Как ты узнал? — воскликнула она, притворно удивляясь.

— Ага, значит я попал в самую точку. Тогда вот тебе мое желание: садись и пиши Вале письмо.

— О чем же писать? Я не знаю.

— О себе, обо мне, обо всех знакомых.

— Да как же это я вдруг ни с того ни с сего сяду писать малознакомому человеку?

— Ариу, сестренка, мне так хочется, чтобы вы с ней подружились!

— Ох, Назир, Назир, обмираешь ты по своей Валентине!

— Ариу, если бы ты знала, какая она!

— Ну, быть по-твоему, напишу. А когда она сюда приедет?

— Это во многом зависит от тебя.

— Почему?

— Она здесь никого не знает, ей неловко...

— Я охотно приглашу ее, и жить она будет у нас.

— Да она и приедет-то в лучшем случае на один день, на выходной. И то неизвестно — сумеет ли. Сама еще точно не знает, где они будут работать.

— Ты же говорил о Чегемском ущелье.

— Чегемское ущелье большое. От Лечинкая до Гара-Лузу все это Чегемское ущелье.

— Да, — задумчиво тянет Ариубат, — в один день обернуться трудно.

— В том-то и дело!

— Послушай, а ты возьми двух коней — одного для себя, другого для нее.

— Дай тебе бог счастья, Ариу, но Валя, наверное, сроду на коня не садилась.

— Садилась, садилась! Ты забыл, что ли, как Ахман хвастал, что выучил ее ездить верхом?

— Ну, значит, считай, что дело это решенное. И хватит заговаривать мне зубы, садись и пиши Вале.

— Сейчас, сейчас. Только, если я выполню твою программу, мне придется написать целую книгу.

Они еще немного поговорили, обсудили план предстоящего комсомольского собрания, которое решено было проводить прямо на горном пастбище, и Назир ушел. Условились, что завтра утром он зайдет к Ариубат за письмом и сам отвезет его Валентине. Она пока еще в Нальчике, а повидаться лишний раз всегда приятно.

Идет Назир по улице в самом добром расположении духа. Идет мимо школы — знатную яблоньку посадил здесь старик Ачахмат. А вот и колхозный сад — здесь где-то у Назира есть и своя яблоня, своими руками посадил ее когда-то. И у Батыра Османовича есть здесь свое деревцо — любит он сажать деревья, это все знают...

Ариубат тем временем сидит в библиотеке и грызет кончик ручки. Со школьных лет осталась дурная привычка... О чем же она сейчас напишет Вале?..

Хорошие вести приходят нынче с Терского участка. Урожай превосходный. Дружно зреет кукуруза, золотом отливают поля и подсолнечники. Все радует глаз. Да, пожалуй, не меньшая радость — урожай бахчевых культур. Особенно много сейчас арбузов. Приезжие удивляются: откуда в горах арбузы, они же там не растут?

А машины, доверху нагруженные тяжелыми зелеными шарами, все поднимаются и поднимаются вверх, к высокогорным аулам, к чабанам, животноводам, косарям...

Вот и у нашего Конака нож теперь редко остается в ножнах. Только и слышишь от него:

— Опять накинулись на арбузы? Кто взял мой нож? Верните сейчас же! Я без него, как без рук, скот не могу пасти.

Фаризат слушает его речи и усмехается: «Вот что значит привычка. Если утром забуду надеть часы, весь день мне будто не хватает чего-то... Так и Конак без своего ножа...»

Это и в самом деле необыкновенно приятно: в знойный летний день высоко в горах разрезать сочный, прохладный арбуз.

— Ханифа, дочка! Поди-ка пришли мне один из тех, что без косточек, — доносится до Фаризат голос Конака. Из окошка она видит, как тщательно старик вытирает свой нож, который до этого, видимо, побывал в других руках.

— Неужели они тебе до сих пор не надоели? — шутит Ханифа.

— Разве такое может надоесть человеку? — степенно отвечает Конак, вонзая нож в алую мякоть. — По мне сейчас арбуз вкуснее, чем мясо молодого ягненка.

— Верю, верю! — смеется Ханифа. — Для беззубого — самая подходящая пища.

— На свои зубы я, кажется, не жалуюсь.

— Да, я позабыла. Ты ведь на глаза жалуешься. Кстати, где твои новые очки?

— Будь проклята та криворогая корова, что хвостом смахнула их с моего носа... — отвечает старик, протягивая девушке увесистый ломоть арбуза.

Ханифа заливается пуще прежнего:

— Придется просить Батыра Османовича, чтобы снова командировал тебя в Москву. Купил бы ты себе в запас с десяток очков. Да и нам бы привез гостинцев. Правда?

— Да, уж с пустыми руками не вернулся бы!

— А что ты нам привезешь, скажи, Конак? — ластится к старику Ханифа.

— Знаю что, да не скажу!

— Скажи, Конак, дорогой, золотой, серебряный! — не унимается девушка.

— Ты что у него клянчишь? — строгим тоном спрашивает Фаризат, высовывая голову из окошка. — Снова нож?

— Пусть он тебе сам скажет! — надувает губы Ханифа.

— Попроси Баразова, чтобы он опять послал меня в Мескуа, тогда скажу...

— Оставь его в покое, Ханифа! — сердится Фаризат уже не на шутку. — И иди включай газ — пора обед готовить. На одних арбузах далеко не уедешь.

Ханифа нехотя направляется к кухне, а старик, нахлобучив на голову широкополую белую шляпу, идет проведать свое стадо.

Опираясь на палку, он медленно поднимается в гору. Мысли у старика невеселые. И вот, несмотря на съеденный арбуз и несмотря даже на традиционный разговор о его поездке в «Мескуа»...

«Слишком быстро выгорает трава на южных склонах, — думает Конак. — Что приключилось с небом? Весной прошли хорошие дожди, а теперь вот уж целый месяц — ни капли. На небе ни облачка. Если так пойдет дальше — плохи будут наши дела. Косари-то, небось, радуются — ничто не мешает уборке сена. Но чему же радоваться, если трава вянет и сохнет? Скоро и убирать нечего... Если б знать, что делать, чем помочь? Вон в Мескуа какие хорошие были машины для искусственного дождя. Да в горах они, видно, непригодны. А то, наверное, позаботились бы, купили...»

Скот поднялся со склона на гребень увала. Там прохладней и мух нет. Старик не стал трогать стадо, и только когда солнце перевалило за полдень, погнал коров на водопой. Напившись, стадо разбрелось по северному склону, медленно приближаясь к ферме.

Конак знает каждую корову в своем стаде: какой у нее нрав, какие повадки, сколько она дает молока, какого принесла теленка. А любимица у него одна — безрогая.

Можно сказать, настоящая умница. Она ведет все стадо, выбирает лучшие пастбища, сама находит дорогу на водопой и обратно. Если солнце припекает слишком сильно, она отделяется от всех, находит тенистое местечко и ведет туда остальных. И очень далеко от стада никогда не уходит. Все говорят, что корова — неумное животное. А поглядите-ка на эту красавицу — умней иного человека. Три года тому назад она первая в стаде принесла двойняшек — двух телочек. Они и сейчас здесь — вон как вымахали, гладкие, крутобокие, в мать. И теперь безрогая идет впереди всех, степенно шагает, не торопится. Поэтому и ест много, и молока дает больше других. Вот она у нас какая! — Конак не устает мысленно расхваливать ее.