— Ты не болен? — спрашивает Ханифа. — Почему такой бледный?
— Худой — от забот, а бледный — от холода, — отшучивается Асхат, бережно усаживает женщин в машину, а сам возвращается к ребятам.
Быстро покончив с расчисткой труб, бригада Башира перешла на уборку двора подле машинного зала. С шуточками да прибауточками справились и с этим несложным делом и разошлись по домам.
Комсорг с бригадиром зашли в общежитие. Асхат увел к себе жену и сестру, Башир остался в комнате у ребят.
Оба они, и Шамиль, и Ахман, имели растерянный вид. Заметно было, что приход женщин и разговор с ними задели их за живое. Шамиль, задумчиво глядя в зеркало, расчесывал свою буйную шевелюру; Ахман, понуро опустив голову, сидел на койке.
— Ну, герой труда, покоритель девичьих сердец, что скажешь? — с наигранной веселостью обратился Шамиль к Баширу.
Ахман, как будто очнувшись, поднял голову и тоже посмотрел на бригадира. Только сейчас заметил его присутствие.
Глаза Ахмана показались Баширу похожими на большие спелые сливы. Синева под нижними веками как бы увеличивала их — вот-вот сорвутся с побледневшего лица и покатятся вниз... Лицо худое, вялое, щеки ввалились. Зато нос румяный, как свекла. Рукав пиджака распорот, одежда вся в пятнах.
Первым побуждением Башира было как следует отколотить его. Ахман словно почувствовал это и медленно поднялся с койки.
— Знаешь, Башир, — неуверенно и тихо начал он, глядя прямо в глаза бригадиру, — пить я бросил. Все. Конец.
— Скорей твои сапоги износятся до дыр, чем ты пить бросишь, — со злостью откликнулся Башир.
— Нет, бригадир, он правду говорит, — отозвался и Шамиль. — Сегодня с утра еще капли в рот не брал.
— Кто-кто, а ты бы придержал язык, — резко обернулся Башир к Шамилю. — Это ты сбиваешь его с толку. Не пора ли кончить?
— Ребенок он, что ли? — огрызнулся Шамиль. — Своя голова на плечах есть, за свои дела пусть сам и отвечает. Ты его лучше спроси, за чей счет он пьет! Не на мои ли деньги?
— Что ты сказал? — Ахман стал медленно придвигаться к столу, за которым сидел его неверный друг. Сейчас Ахман был страшен: глаза налились кровью, руки беспокойно загребают воздух... «Если он его вздует — я прощу ему все грехи», — молнией пронеслось в голове у Башира.
— Что ты сказал о деньгах, подлюга? — продолжал наступать Ахман.
Шамиль, видимо, струсил, но еще хорохорился: оторвавшись от зеркала, он медленно поднял голову, как будто боялся испортить свою красивую прическу, и примирительным тоном сказал:
— Да я ничего!
Но Ахмана уже не остановить. С громким криком: «Повтори, что ты сказал!» — он схватил со стола графин с водой и запустил им Шамилю в голову. Если бы Шамиль не изловчился быстро нагнуться, печальный рассказ о его курчавой голове долго бы бродил по свету... Графин угодил в зеркало, и то и другое разбилось вдребезги, засыпав пол осколками стекла. Вода из графина брызнула во все стороны. Шамиль выскочил за дверь, Ахман бросился за ним, но Башир преградил ему путь.
— Перестань, успокойся, прошу тебя. — Он обхватил парня за плечи и усадил на койку. Минуту тому назад он и сам был не прочь поколотить Ахмана, теперь же ему было жаль его. «Зря, зря отдали мы парня на растерзание этому матерому волку», — подумал Башир, стараясь утихомирить Ахмана. А тот, вырываясь, кричал:
— Убью, убью! Будешь знать! — И, уткнувшись лицом в подушку, он зарыдал громко и неистово, как женщина, — во второй раз за сегодняшний день...
«Милый Назир! Письмо твое получила. А ты мое? Не знаю почему, но я до сих пор стесняюсь писать тебе, хоть и многими письмами мы обменялись (о записках уже не говорю!). Может быть, это происходит потому, что писать я вообще не умею и не очень люблю, но ты — другое дело. Будто какой-то маленький человечек сидит в сердце и выстукивает: «пиши, пиши, пиши», а потом спрашивает: «написала, написала, написала?..»
Со вчерашнего дня этот маленький человечек все нашептывает мне: «Позвони Назиру, позвони». А как поговорить с тобой — не знаю. Если бы можно было надеяться, что тебя сразу позовут к телефону — давно позвонила бы. А если не найдут, станут разыскивать, а в это время чужой голос будет расспрашивать меня — кто я, да зачем звоню, да что хочу передать...
Сегодня Николай принес снимки, которые он делал в горах. Удосужился наконец проявить пленки! Многое получилось хорошо — парящие орлы, дикие козы, красавец тур, одиноко стоящий на вершине. И я опять перенеслась мечтой в горы, к тебе... С тех пор, как я перед отъездом в Москву побывала у тебя в ауле, мне все хочется поторопить время, чтобы дни бежали быстрее и поскорее наступило долгожданное новое лето. А они, как назло, тянутся и тянутся. Наступит рассвет — и никак не дождешься сумерек, придет вечер, кажется, что никогда не настанет новый день.
Борис Петрович, видимо, догадывается о наших с тобой отношениях. Он часто вспоминает тебя, ставит в пример Николаю. Особенно охотно рассказывает о том, как он водил их в «Эльбрус», как показал им осеннюю красоту города...
Сегодня купила тебе транзистор. Как ты думаешь, лучше послать по почте или привезти с собой? Когда я принесла его домой, мама меня спросила: «Зачем тебе эта игрушка, ты же не парень?» Я ответила, что проспорила его одному человеку там, в горах, и, кажется, покраснела при этом. Первый раз в жизни солгала маме... Мы с ней — добрые друзья, всегда говорим друг другу правду. А может, это не такой уж большой грех? Ведь неправдой является только одно слово «проспорила», а все остальное — чистая правда...
Господи, Назир, сколько глупостей я тебе сегодня написала! Я так соскучилась и так хочу поговорить с тобой, что вот пишу сейчас все, что приходит на ум, важное и неважное, серьезное и глупое...
Знаешь, что я надумала: позвони мне сам. Номер телефона ты знаешь, легче всего это сделать после десяти вечера. А буду ждать твоего звонка, и никто, кроме меня, не подойдет. Слышишь, с сегодняшнего вечера я буду ждать! Позвонишь?
Как дела у Асхата? А у Ахмана? Как поживает Азамат? По-моему, он истинный горец. Напиши, как живет Ариубат. Наверное, осуждает меня в глубине души? Или нет?
Ну, пора и кончать. Буду по-прежнему терпеливо ждать твоих писем, а теперь еще — и телефонного звонка.
Послушай, ну, неужели же никак нельзя тебе вырваться в Москву? Ну, хоть на несколько денечков? Подумай только, какое бы это было счастье! Вместе бродить по московским улицам и переулкам, ходить в театр, в музеи... Может, и в Ленинград бы слетали на денек-другой! А?
Теперь эта мысль не даст мне покоя ни днем, ни ночью. При-ез-жай, при-ез-жай!
Валя».
Письмо это Назир читает каждый день. Много хороших писем прислала ему Валя, но такого еще не было... Кажется, наизусть его выучил. Очень заманчиво, конечно, приглашение приехать в Москву. Может, в самом деле съездить? Отпуск на недельку ему всегда дадут. Но как-то неловко... Здесь он — у себя дома, здесь ему не занимать уверенности в себе и в своих силах. А там, в Москве, как он будет чувствовать себя рядом с Валей? Он — простой горский парень; не разочаруется ли она в нем, сравнив его со своими московскими знакомыми?.. Срочно нужно с кем-то посоветоваться, да, как назло, Асхата нет поблизости. Можно было бы, конечно, съездить к нему на строительство, но, говорят, он уехал в Ростов в командировку...
Недолго думая, Назир направился в Совет, к Ариубат, и молча протянул ей распечатанный конверт.
— Что это? — удивилась она.
— Прочтешь — поймешь, — буркнул он в ответ и выбежал из комнаты.
Немного поостыв, Назир зашел на почту и оттуда позвонил Ариубат по телефону.
— Будь добра, — сказал он ей, — как прочтешь, позвони мне сюда. Я зайду к тебе. Очень нужно посоветоваться.
Ариубат тем временем читала Валино письмо и вспоминала те нежные письма, которые сама она писала Асхату. Теперь ей казалось, что это было очень давно.
Зимой на фермах работа тяжелая и ее больше, чем летом, когда скот пасется на подножном корму. Поэтому Азамат с Кичибатыром теперь частые гости здесь.
