Ариубат, наверное, догадывается о том, что творится с Назиром. Как не догадаться, если он целый год никаких других книг, кроме романов о любви, не читает? К тому же, как мы знаем, библиотекарша и сама сгорает от любви к своему Асхату, а влюбленные по каким-то им одним известным приметам хорошо узнают друг друга. Молчит Назир — молчит и Ариубат. Рано или поздно он ей во всем признается — нет ничего тайного, что не стало бы явным.

Пока же Назир и Валентина принуждены общаться только при помощи записок. Беда в том, что влюбленным никак не удается побыть наедине. Приезд почтальона — праздник для геологов: только он покажется вдали — бегут ему навстречу, усаживают, угощают, чем могут, расспрашивают об аульных новостях, обо всем, что делается «на большой земле». Только и успеешь, что передать из рук в руки книгу с заветной запиской и получить в обмен другую. Старик, тот кое-что понимает — поговорит, посмеется и уткнется в свежую газету, будто и нет его вовсе. А Николай этот — как стражник, к ним приставленный. Ни на минуту не оставляет Валю с Назиром наедине.

Отъезд геологов — Назир это прекрасно понимает — означает для него долгую разлуку с Валей. Зимой геологу нечего делать в горах, тут уж ничего не попишешь. Однако парень надеется на то, что зиму они проведут где-нибудь поблизости. Скажем, в Нальчике... Будут обрабатывать в лаборатории материалы летних разысканий. А он нет-нет, да и заглянет к ним ненароком. Предстоящий отъезд Вали в Москву для Назира — полная неожиданность. Если бы он мог предположить, что ему грозит столь долгая разлука с ней, он, наверное, старался бы навещать геологов почаще.

Сегодня Назир сидит в библиотеке, просматривает газеты, журналы — готовится к предстоящему молодежному вечеру. Много красоток попадаются ему на снимках. Но где им всем, вместе взятым, сравниться с его любимой! Как случилось, что он до сих пор не догадался попросить у нее фотографию? «Как только приеду, сразу же попрошу», — думает Назир. Скоро он, однако, в горы не попадет: через два дня комсомольский вечер.

А Валя тем временем тоже готовится к отъезду. Уезжать ей не хочется, и поэтому она особенно не торопится. Николаю же, наоборот, не терпится поскорее вырваться отсюда — подальше и от изрядно надоевших гор, и от удачливого соперника. Он всех тормошит и подгоняет:

— Хорошо бы нам, Валь, организовать перед отъездом горячую баньку! Грязи на нас — по пуду.

— Ты в таких случаях говори о себе, а не о других, — дергает плечиком девушка.

— Это почему?

— А потому.

Николай мрачнеет.

— Ну, до каких пор ты будешь на меня волком смотреть?

— Вовсе я не смотрю на тебя так, с чего ты взял?

— Валь, ну я ведь чувствую, знаю... Как только приедем в Москву, познакомлю тебя с мамой. Она тебе понравится. Я в этом уверен.

— Почему же не понравится — понравится, конечно. Я вообще людей люблю.

— А в частности?

— Назвать?

— Да!

— Не пугайся, Коля, тебя не назову. Тебя я оставляю Тане.

Николай опускает голову. В такие минуты его лицо делается неприятным — брови нахмурены, глаза превращаются в узкие щелочки, резче выступают острые скулы.

— Ну, друзья, косточки мои просят заслуженного отдыха! — провозглашает Борис Петрович, выходя из палатки. Он утеплился — в куртке и ушанке. — Оделись бы вы потеплей, ребята, холодно-то как, бр-р!

— Я одета вполне по погоде, — откликается девушка, — а вот Николай форсит: ворот распахнут, душа нараспашку. — Валя довольна, что Борис Петрович прервал неприятный разговор с Николаем.

— Надень на себя что-нибудь теплое, замерзнешь, — распоряжается Потапов. — Нам перед отъездом болеть никак нельзя. Знаете, как говорят балкарцы: резали-резали быка, а на хвосте нож сломался.

Старик с грустью смотрит на покосившийся навес. Хорошую службу сослужил он им этим летом. Сколько под ним сижено, сколько переговорено, сколько шахматных партий сыграно... И от солнца и от дождя защищал ты нас, старый друг. Только от осеннего холода спасти уже не можешь.

— Неси-ка шахматы, Николай! Сыграем еще разок, на прощанье, — предлагает Борис Петрович.

— Настроения нет. Играйте с Валей.

— Я готова, Борис Петрович.

— Что толку с тобой играть? Выучил тебя на свою голову, и теперь ты меня постоянно обыгрываешь. И не стыдно?

Валя смеется и обещает напоследок быть снисходительной. Николай приносит шахматы, и девушка зажимает в руках две фигуры.

— Выбирайте, Борис Петрович!

Потапов ласково улыбается. В прошлом году, когда Валя только училась играть, он отдал ей право всегда играть белыми. Теперь она играет лучше, чем он. Сегодня Вале достается черная пешка.

— Вам начинать, Борис Петрович.

Первые несколько ходов они делают быстро. Потом темп игры замедляется.

«Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить...» — тихонько напевает Борис Петрович. Валя научилась во время игры думать о посторонних вещах... Старику не хочется уезжать отсюда. А ей самой? Больше всего на свете она боится уехать, не повидав Назира. Если бы она могла, растянула бы эту последнюю партию на всю ночь, и потом — на все утро, и на весь день, и еще на один день... Только бы дождаться Назира... Может быть, по пути к «Голубым озерам» свернуть в сторону и заехать к Назиру? Нет, это неловко. Если бы какой-нибудь повод, какая-нибудь серьезная причина...

— Что, по-вашему, лучше, Борис Петрович, ждать или догонять? — неожиданно спрашивает девушка.

— Ненавижу и то и другое, — отвечает Потапов и тут же объявляет Вале шах.

— А если бы пришлось выбирать?

— Тогда я предпочел бы догонять.

— Почему?

— Потому что догоняющий активен: он хочет и может догнать того, кого преследует. А если нет, винить ему приходится только себя. Ожидание, наоборот, пассивное и потому особенно мучительное состояние. Тут уж человек ничего не может сделать. Не правда ли? И обвинять надо не себя, а того, кто заставляет ждать...

Молча сделали еще несколько ходов.

— А у нас это называется вилкой, — говорит Валя.

— А у нас говорят: стреляющий опережает того, кто целится, — отвечает Потапов и, защищая своего ферзя, отдает ладью.

— Ох, Борис Петрович, сейчас вас разгромят, как шведа под Полтавой, — подает реплику молчавший до сих пор Николай. Ему сейчас хочется, чтобы проиграла Валя.

— Когда играют двое, кто-нибудь непременно выигрывает, — мудро изрекает Потапов, делая очередной ход.

— Более сильный. И более смелый, — медленно говорит Коля, думая о своем.

— Можно быть и сильным, и смелым, но если в голове пусто... — улыбается Потапов. — В конечном счете, побеждает всегда умнейший.

— А если и ума у тебя вроде бы хватает, да ты просто не умеешь им как следует пользоваться? — не унимается Николай.

— Ну, какой это ум! Ум, он себе всегда дорогу найдет. На то он и ум. Правда, Валя?

Но Валя задумалась и почти не слышит мужчин.

Партию кончили молча. Получилась ничья. Стало холодно. Валя ушла в палатку.

Мужчины еще немного посидели. Прерванный разговор не налаживался. Вздохнули разом и тоже отправились спать...

А ночь была хороша. Ветер утих. В высоком холодном небе ярко сверкали звезды, отражаясь в зеркале маленького пруда, некогда сооруженного Борисом Петровичем и теперь уже никому не нужного. В равнинных реках редко увидишь отражение звезд — лишь лунная дорожка бороздит их поверхность... А в горных водоемах звезды любят купаться... Снежные вершины блестят, как газыри на черкеске. Тихо вокруг. Лишь изредка филин своим странным криком нарушает первозданную тишь.

Чутко прислушивается Валя к ночным звукам. Ей не спится. Сердце беспокойно ворочается в груди...

«Зачем он пристает ко мне? — сердится она на Николая. — И какое мне дело до его матери и вообще до всей его родни? Неприятный какой-то. Назир совсем другой. Стройный, как березка... Дурочка, ты, кажется, сравниваешь Назира с Николаем? Причем здесь он? А вообще-то я не знаю, как Назир ко мне относится, серьезно или нет. У них в горах свои обычаи. Захочет ли он связать свою судьбу со мной? Интересно, что он сейчас делает? — Валя подносит к глазам руку со светящимся циферблатом часов. — Девять... Непременно спрошу его при встрече, о чем он думал сегодня в это время. Вряд ли он спит, еще рано, это нас тут холод загнал в палатки...»