Шадрин сделал вид, что не признал Максимку, притворно строго поглядел на него.

— Ты что здесь делаешь?

Максимка выронил зажатые в руке шаровары, поднялся в одних кальсонах, отдал честь.

— Дневальный по конюшне, товарищ командующий фронтом.

Сдерживая смех, Шадрин в тон Максимке спросил:

— Сколько тебе лет, товарищ дневальный по конюшне?

— Не считал, товарищ командующий. Что-то запамятовал.

— Есть решение ревкома в гвардию не принимать младше восемнадцати лет, — строго заметил Шадрин. — А тебе, наверное, и шестнадцати нет? По совести?

Максимка не растерялся. Продолжая тянуться, отчеканил:

— Так что, товарищ командующий, лет мне, вспомнил, вчера минуло осьмнадцать, а контриков во Владивостоке самолично садил из винта, ну и вот в разведке…

— Ого, ты парень боевитый! Старый солдат. На коне ездишь?

— Еще как! Бывало, тятька пошлет на выпаса. Пока с ночного приеду, Савраска весь до самых ухов в мыле. Уж и порол меня отец. На задницу неделю не присяду, а заживет — и снова за свое…

От зычного хохота Шадрина тревожно всхрапнули кони.

Тихон укоризненно сказал:

— Оконфузился, однако, ты, товарищ дежурный. Иди приведи себя в порядок.

В березовом перелеске у небольших костров сидели бородачи в выгоревших от солнца куртках из лосиной кожи. Это были зверобои, люди угрюмые, молчаливые. Широкие ножи висели на поясах. Винтовки лежали на коленях. Воткнутые в землю рогатины поблескивали лезвиями. Ротой звероловов командовал Игнат Волочай — известный по всему Дальнему Востоку тигролов. Никто в роду Волочаевых не ходил на медведя с ружьем: черно-бурого принимали один на один на рогатину или кололи самокованным ножом под левую лопатку. С однопульной берданой в одиночку шли и на барса в горах Хингана и на уссурийского тигра. Часто маньчжурские ходоки приходили с поклоном к старику Макару Волочаю, чтобы избавил он их от тигра-людоеда, и редко когда возвращались с отказом.

Завидев командиров, зверобои степенно встали. Тихон поздоровался с красногвардейцами. Его внимание привлекли два пулемета, которых в этой роте не числилось.

— Откуда? Кто принес?

Сутулый бородач привычным движением оправил ремень винчестера, сделал шаг вперед.

— Как добыл пулеметы?

— Шли вчерась из деревни с Игнатом, ну и прихватили, думали, сгодятся.

Все заулыбались. Тихон не стал выспрашивать подробности: все равно зверобой большего не скажет.

— Спасибо, товарищ Черныш.

Бородач удивился: он всего несколько дней как прибился к роте Волочая, а командир бригады знает его по имени.

— А пулеметчики есть? — спросил Шадрин.

— Не хитрое дело! Была бы машина, а машинисты будут.

— Не голодно?

— Тайга-матушка кормит, вчерась трех медведей завалили.

Тихон рассмеялся. Заулыбались и зверобои.

— Одна медвежатина… Туговато, Тихон Сафронович, без хлебца, ослабели от голодухи…

Тихон круто повернулся. Под кустом лежал Савва Шкаев. Опираясь на локти, он смотрел на комбрига. Взгляды их скрестились. Шкаев отвернулся.

— Хлеб скоро привезут.

— Живот под ремнем урчит, — добавил Савва Шкаев, не поднимая глаз, словно боясь, что они выдадут его. — И табачку нет.

Зверобои недовольно зашумели. Савва Шкаев поднялся, пошел прочь.

— Что он здесь делает? — спросил Дубровин.

— Лясы точит, побасенки рассказывает, — ответил Черныш. — Да у нас, товарищ военком, много не поболтает, вмиг вытолкаем.

— Гнать бы надо: кулак из Раздолья! — сказал комбриг.

— Чего ж вы его взяли? — удивился Дубровин.

Тихон замялся.

— Да вот прибился к нам… Связываться мне с ним неохота…

Закончив обход подразделений и проводив командующего и члена Военного совета, Тихон пролез сквозь густые заросли лимонника на елань. Незаметно он вышел к маленькому таежному озерку, окруженному высокой широколистной травой.

На берегу, у самой воды, сидел Игнат Волочай. Он опустил босые ноги в воду и сокрушенно рассматривал совсем развалившиеся ичиги.

— Хвороба тебе в пуп! — бормотал Игнат. — Прохудились совсем! Последнее дело без обуток при такой службе, ядрена копалка.

И он принялся подшивать ичиги медвежьей кожей. Оленья жила с заточенной в ней кабаньей щетиной вместо иглы быстро мелькала в его громадных руках.

Невдалеке паслась рослая светло-саврасая кобыла с длинным черным хвостом и такой же гривой. Лошадь была под стать великану. Много лет колесил он на ней по таежным дебрям.

Тихон остановился, прислонился к липе, издали наблюдая за Игнатом. Он любил присматриваться к человеку, когда тот в одиночестве, какой есть, без всякой рисовки.

Волочая он знал и раньше. Извечный батрак. Вырос Игнат в Раздолье. Когда-то они дружили, вместе плечо к плечу ходили на кулачные бои. Хаживали не раз и на тигров. На спор выпивали ведро браги. Перед падением Владивостока Игнат работал в порту. Трудился здорово: где нужно пять человек, один управлялся.

Игнат пошарил в широченных плисовых штанах, извлек оттуда трубку из корня ореха и зачадил.

Покрывая назойливое жужжание комаров, раздалось сердитое гудение пчелы, запутавшейся в густой, непрочесываемой бородище Игната.

Игнат осторожно выпутал ее из бороды.

— Эй ты, сударыня! — ухмыльнулся он, подкидывая пчелу на ладони. — Лети, ждут тебя, работница, с медком, с хмельком. В бородище задохнешься, как япон в тайге.

Игнат посадил пчелу на медоносный лист.

— Отдохни да и лети до родного крова.

Тихон с любопытством следил за ним.

Игнат отложил починенные ичиги, полюбовался своей работой. Озабоченно огляделся.

— Кеха! Где ты, сынок, запропастился?

— Я здесь, тятя!

Из кустов выскочил босоногий, бронзовый от загара мальчишка — тот самый, которого Игнат, покидая Владивосток, подобрал в придорожной канаве. Губы его были измазаны черникой, а зубы словно тушью покрыты.

— Ну, на кого ты, свет березонька, кленовый листок, похож? — гудел Игнат, оттирая песком руки мальчика и брызгая их водой. — Ведь не дома, мамки нет, кто за тобой доглядит?

Мальчик доверчиво прижался к нему и, щуря смеющиеся глазенки, бойко что-то ответил. Игнат принялся забавляться с ребенком.

— Буку видел? — делая страшное лицо, спрашивал он.

Кеша напряженно следил за движениями растопыренных пальцев.

— Не знаешь? А это что?

Игнат сжал пальцы.

— Кулак, беляков бить.

Кеша быстро вскочил на плечи Игната. Тот растянулся на траве.

— Вот и оборол, — радовался мальчик.

— Подергай меня за бороду, я птичкой спою.

Кеша вновь взобрался на плечи великану и, раздвоив бороду, дергал, причмокивал, понукал.

— Цвирик, цвирик, цвирик!

И тотчас Игнату откликнулся дрозд.

— Рад, чернохвостый!

Тихон не выдержал, засмеялся. Игнат оглянулся и, увидев комбрига, слегка смутился, тихо сказал:

— Кеха вот скучает… тоже забота…

Тихон потрепал Игната по могучему плечу.

— Знаем тебя!

Набегавшийся за день мальчик прикорнул на коленях Игната, захватив ручонкой клок бороды.

— Скоро в бой. Как же ты с Кешей? — спросил Тихон.

— Ума не приложу. В тайге не бросишь!

Игнат поцарапал кудлатый затылок.

— Без меня зачахнет свет березонька, привязался. Ну и мне без него тоскливо. Привык.

Мальчуган приоткрыл глаза, потянулся.

— Что-нибудь придумаем, Игнат. Свет не без добрых людей, — проговорил Тихон.

Игнат снова принялся рассматривать ичиги, потом тихо заговорил:

— Вот живу, небо копчу: панты добывал, живых тигрят купцам сбывал, медведя ножом колол, а жизни настоящей нет как нет. Отец звон, елки-палки, полвека тигра бил, а погиб, похоронить не на что было.

— Жениться тебе надо, хозяйством обзавестись.

— Не могу я сидеть на месте, сердце жиреет, нутро гложет. — Игнат прижал широкую ладонь к груди. — Сосет и сосет, будто пиявка в сердце влилась. Вот и брожу по тайге, бью зверя, тигра живьем беру, потом в порт иду товары грузить, места себе не нахожу.