Нооно продолжал идти, ожидая пароля.

— Следуйте за мной. Вас ждут слуги умершего хозяина, — тихо проговорил продавец овощей.

— Скажите слугам умершего хозяина, что деньги за распроданное имущество надо вернуть.

Продавец кивнул. Нооно пошел за ним. Продавец нырнул в калитку. «Будь хладнокровным, трезвым и смелым. Выучись править преданным телом, как балерина на сцене», — вспомнил Нооно песенку агентов восточного сыска. Он нащупал кольт и последовал за чумазым продавцом. Потом огляделся вокруг, прыгнул через забор, притаился за поленницей.

Продавец, выйдя из калитки и не найдя своего молчаливого спутника, удивился. Долго вертел головой с длинной косой, прошелся несколько раз по улице, потом вернулся в дом.

Нооно прокрался к окну, заглянул в комнату. Там сидели несколько человек, о чем-то возбужденно переговариваясь. Внимательно осмотрев их, Нооно распахнул дверь.

— Здравствуйте, верные слуги Тенжи! Милость Аматерасу освещает ваш трудный путь.

Все почтительно встали: перед ними стоял их новый начальник — резидент японской контрразведки.

Принесли таз с водой и полотенце. Нооно умылся и немедленно приступил к делам.

Агент Кикио рассказал, как был арестован резидент из Хабаровска. Кто-то из русских белогвардейцев на допросе выдал его штаб-квартиру.

— Где он? — зло бросил Нооно.

— В тюрьме. Вчера консул потребовал освобождения, но Совет тянет с решением этого вопроса.

— А документы о произволе Совета составлены?

— Сегодня отправлены в Харбин.

— Хорошо. Капитан Хаяси Дандзин знает, что делать.

Свернув калачом ноги, прикрыв косые глаза коричневыми веками, Кикио продолжал:

— Несколько человек перешли запретную зону… В городе готовятся к обороне…

— Наблюдение за Костровым установлено? — прервал Нооно.

— Костров будет в наших руках в первый же день восстания, — ответил Кикио, поеживаясь под немигающим взглядом Нооно.

— Плохо работаете. Кострова и других по списку уже сейчас надо убрать. С этим не тянуть. Понятно?

Голова Кикио низко склонилась. На другой день Нооно переоделся в солдатскую форму. Пошел в городской комитет большевистской партии. Перед лестницей на минуту остановился, потом решительно стал подниматься.

— Из Владивостока! — на ходу бросил он лысенькому добродушному старичку, дежурившему в приемной.

Нооно вошел в кабинет секретаря горкома. Здесь, кроме секретаря горкома Кедрова, находился и секретарь Дальбюро Костров. Он громко говорил:

— …Кругом ротозейство, впечатление такое, как будто фронт не рядом, а где-то за Уралом. Лиц, нарушающих дисциплину, судить, злостных — расстреливать…

Заметив постороннего, он тотчас же замолчал.

— Вы что, товарищ? — спросил Кедров.

Нооно одернул гимнастерку, поправил ремень.

— Я из Владивостока… Член партии… Бежал из-под японского расстрела.

— Садитесь. Ваши партийные документы?

Нооно стянул стоптанный сапог. Перочинным ножом поддел подметку, извлек из-под стельки партбилет. Бережно потер его о штаны, положил на стол.

— Подмок билет, сами знаете, нелегко сберечь…

Секретарь горкома очень внимательно читал протокол красногвардейской заставы, Костров изучал партбилет. Нооно чувствовал на себе его испытующий взгляд.

— Где-то я вас встречал? — вдруг спросил секретарь горкома.

Профессиональная привычка к самообладанию пришла на выручку Нооно.

— А как же, товарищ Кедров. Я работал в порту до революции, — спокойно ответил он. — Вас я знаю хорошо.

— Грузчик?

— Да!

— В забастовке четырнадцатого года принимали участие?

— Нес охрану от штрейкбрехеров в доме подрядчика Меркурьева.

Лаконичные ответы Нооно понравились. Бывший грузчик Кедров не мог знать, что во время забастовки портовых рабочих не кто другой, как Нооно, втесался в ряды забастовщиков и предал забастовочный комитет. Но Костров не спускал настороженного взгляда с этого человека.

— Вы хорошо говорите по-русски, — заметил Костров.

— Да, конечно! Почти всю жизнь в России, отец мой из Мукдена, убит во время боксерского восстания. Мы с братом бежали в Благовещенск.

Секретарь горкома вынул из сейфа списки членов партии, оставленных во Владивостоке на подпольной работе. Нооно следил за ним напряженным взглядом.

— Принять вас, товарищ, на учет мы не сможем, — сухо подвел итоги беседы Кедров, замыкая партбилет Нооно в ящик стола.

Нооно опустил голову.

— Почему?

— Потому, что вы не прошли последнего переучета, когда владивостокская организация переходила на подпольное положение. Вас нет в списках законспирированных большевиков, — более приветливо сказал секретарь горкома. Ему стало жаль Нооно.

— Я был в отъезде… я не знал… — невнятно проговорил Нооно, все ниже опуская голову. — Могу быть полезен… все-таки я сохранил партбилет… знаю коммунистов в Харбине, могу выполнять задания…

Секретарь горкома посмотрел на Кострова, но тот отвернулся.

— Не унывай, парень! — тяжелая рука Кедрова коснулась сухого плеча Нооно. — Сам знаешь, сколько контрразведчики шлют сюда разной сволочи. Хочешь быть полезен? Мы комплектуем кавдивизию, там дадут коня, шашку и винтовку. Хорошо будешь бить интервентов, наведем справки и восстановим в партии.

Нооно хмуро пожал руку секретарю горкома.

— Я согласен, товарищ Кедров.

— Знаешь военное дело? — спросил Костров.

— Артиллерийское — хорошо. Был в Красной гвардии в Шкотове. А кавалерийского строя не знаю, конем и шашкой плохо владею.

После ухода Кострова Нооно вновь зашел к секретарю горкома.

— Я бы у вас, товарищ Кедров, просил дней пять для отдыха, устал после тюрьмы.

— Что же вы меня спрашиваете, ведь вы беспартийный человек.

— Я коммунист, — твердо сказал Нооно, — и не привык решать свои личные вопросы без согласия партийного комитета.

Секретарь горкома еще раз прочитал протокол заставы о бегстве Нооно из-под расстрела.

— Не знаю, что тебе и сказать…

— Я бы мог помочь на артиллерийском складе, пока спина подживет… Вот глядите, какой же я кавалерист…

Нооно сдернул рубаху, спина была вся в кровоподтеках.

— Что же молчал? Конечно, в таком виде тебе на коня нельзя. Здорово они тебя!

Кедров вырвал из блокнота лист бумаги и написал начальнику артсклада.

На работу Нооно приняли.

Был праздничный день. В воздухе протяжно плыл колокольный звон.

Проснувшись, Вера с удовольствием подумала, что весь этот день она будет дома. Не надо притворяться, не надо контролировать каждое свое движение, каждый взгляд.

Но когда девушка захотела встать, то ощутила, как что-то тяжелое навалилось на грудь, сжало сердце. Покачнулся пол, и кровать куда-то стала проваливаться.

Вера застонала. Агния Ильинична засуетилась. Она намочила полотенце, положила на голову дочери компресс.

— Что с тобой?

— Как-то страшно стало… устала я…

— Вызвать врача?

— Пройдет….

Вера откинулась на подушку, рассказала матери, как, не приходя в себя после обморока, в тюрьме скончался старый мастер Фрол Гордеевич. Об этом человеке обе они слышали много хорошего.

— И Леньку с Сухановым арестовали… Ленька опять ранен, бьют его при допросах.

В последнее время контрразведчики хватали всех по малейшему подозрению. В донесениях, с которыми удавалось Вере познакомиться, сообщалось о разгроме подпольных организаций Сучана, Угольной, Спасска и Шкотова. В селах Ольгинского и Никольско-Уссурийского уездов кем-то были преданы организации революционной молодежи. Много людей погибло в застенках Михельсона.

Все, что доходило до зрения и слуха Веры, становилось достоянием подпольного штаба. Но многое ей не было известно. Где-то существовали тайные квартиры. В них Михельсон и его подручные Жуков и Мак Кэлоу принимали провокаторов и предателей. В сводках и донесениях, которые она печатала, сообщались только их клички — Мотька Шимпанзе, Кучум, Глотов. Оставалось надеяться, что их настоящие имена станут известны народу. Впрочем, некоторые из них уже поплатились за свои услуги: Тимка Щеголь, Илья Наливайко, Петька Кит.