Сыщик молча исподлобья оглядывал прохожих.
— Эх! — вздохнул Суханов. — Трус ты. В кармане кольт, а на лбу пот.
Прохожие засмеялись. Какой-то моряк, плотный, низкорослый парень, мгновенно оценил обстановку, плечом оттеснил Суханова.
— Уходи, Костя! Теперь их милости в наш район пути заказаны, обличье приметное.
Суханов выбрался из толпы. Сыщик рванулся за ним, но моряк сильным ударом сбил его с ног.
Через глухие проулки Суханов подошел к Крестовой сопке. Спустившись по грязной, ухабистой Кабановке, закашлялся и остановился. Поеживаясь от озноба, стоял неподвижно, прижавшись к мокрой стене, прислушиваясь к тишине и настороженно вглядываясь в ночь. Перед глазами плыли фиолетовые круги.
Через минуту он сказал терпеливо ожидавшему его Леньке:
— Иди вперед, отдыхай, теперь дойду.
— Не могу, дядя Костя, не велено.
— Эк меня забрало, все нутро выворачивает. — Суханов опустился на какое-то бревно.
Ленька Клест понял: худо председателю, не сможет он дойти до конспиративной квартиры. Пришлось бежать за лошадью.
Суханов жил теперь в лесной даче Верхне-Куперовского лесничества. Охранял ее Кузьмич. После ухода из семьи Власовых он устроился здесь сторожем.
Председателя Совета поместили в крохотной комнатке в сторожке. Обстановка была жалкая: табуретка, топчан, столик на крестовинах. Черный от копоти потолок провис. Из полусгнивших бревенчатых стен торчали стебельки высохшей полыни…
Суханову с каждым днем становилось все хуже. Как-то ночью, услышав неотчетливый стук, к нему торопливо вошел Кузьмич. В прокуренной каморке чадила керосиновая лампа. Суханов беспомощно опустил голову на стол и тихо стонал. Левая рука рвала ворот сатиновой гимнастерки.
Кузьмич приподнял Суханова, подвел его к кровати. Пришел и заспанный Ленька.
Суханов, опираясь на кисти рук, медленно поднялся. Склонив голову, словно нес на плечах груз, сделал несколько шагов.
— Ничего, дедушка, мы еще повоюем. Нас, большевиков, не так-то легко сломить.
— Ладно уж, сердешный, ложись.
Утром следующего дня в сторожку пришел доктор. Он потребовал для больного полного покоя, хорошего питания, безотлучного наблюдения.
Работы у Леньки прибавилось. Беспокойный больной и часа не мог пролежать спокойно: то листовку надо доставить в подпольную типографию, то нужного человека привести, то раздобыть какую-то книгу. Знал Суханов, что близко исход болезни, и торопился, очень торопился.
И все-таки через две недели Суханов поднялся с постели…
Молодой рабочий с минного завода Егор Бояркин отправился как-то вместе с отцом на рыбную ловлю. Когда Бояркины вернулись и выбирали из шлюпки улов, к ним подошел японский мичман и стал что-то кричать по-японски. Отец и сын переглянулись, пожали плечами и снова принялись за свое дело. Мичман подбежал, схватил Егора за руку. Тот легонько отстранил его. Мичман выхватил пистолет и застрелил парня.
Новое злодеяние интервентов всколыхнуло город. Весть о убийстве безвинного человека мгновенно распространилась по городу.
Рабочие минного завода, где работал Егор Бояркин, забастовали, вышли на улицы. К ним присоединились рабочие механического завода и других предприятий. Похороны превратились в мощную демонстрацию.
Нет, не мог в такой день Суханов оставаться в стороне, не принять участия в демонстрации. Вместе с Ленькой он отправился в город.
С пением «Варшавянки», с красными знаменами шел по улицам рабочий и мастеровой Владивосток.
На углу Светланской улицы, перед зданием японского посольства, Суханов взобрался на газетный киоск. Шум в рядах затих, все смотрели на председателя Совета.
И, странное дело, его тихий, болезненный голос слышали все.
— Мы не допустим произвола… На каждый выпад врага мы будем отвечать тройным ударом… Нас не устрашить… Наша цель ясна, — говорил Суханов.
А когда в вечерних сумерках глухими улицами возвращались на лесную дачу, позади донесся цокот копыт. Впереди, прислонившись к забору, стоял длиннорукий, узкоплечий человек. Увидев Суханова и Леньку, он неторопливо перешел улицу.
— Проследили… окружают, — шепнул Ленька и, оглянувшись по сторонам, остановил взгляд на рыбачьих лодках.
Подошли к одному из домиков, договорились с рыбаком, только что вернувшимся с промысла. Тот, сообразив, в чем дело, согласился доставить их до лесной дачи.
Около сторожки старого Кузьмича Ленька выпрыгнул из лодки, огляделся, прислушался. Суханов поблагодарил рыбака, вышел на берег. Лодка скрылась в молочной мгле.
Шли молча, настороженно вглядываясь в темноту. Вдали чернел знакомый лес.
Вдруг где-то совсем близко кашлянул человек. Ленька схватил Суханова за руку.
— Уходите, дядя Костя, — шепнул он, — ползите в огород, под прясло. Я их придержу.
Но было уже поздно. Прогремел выстрел. Ленька вскрикнул, пуля попала ему в плечо.
— Один готов! — крикнул кто-то из-за кустов.
Суханов, лежа на земле, оперся на локоть, выстрелил в подбегавшего человека. Тот, закричав, упал.
— Уходи, дядя Костя! Уходи скорее.
— Молчи… Сейчас перевяжу.
Суханов оттащил Леньку в картофельную ботву, стал перевязывать.
Между тем кольцо вокруг них сжималось.
— Сдавайся, Суханов! Иначе пристрелим! — выкрикивал из кустов сиплый голос.
— Дядя Костя, уходи…
…Но уходить уже было некуда. Суханов и раненый Ленька отстреливались, пока были патроны.
Но вот кончились патроны. Полицейские набросились на них, заломили руки, стянули за спинами сыромятным ремнем.
Подъехали лошади, запряженные в крытый брезентом фургон. В него втолкнули Суханова. Потом туда же внесли Леньку и убитого Сухановым полицейского офицера.
ГЛАВА 16
Капитан Нооно, в сером костюме, с сигарой в зубах, подошел к пульмановскому вагону. Однако дежурившие на перроне японский унтер-офицер и американский капрал сделали ему знак задержаться, потребовали документы. Просмотрев их, велели полицейскому отвести задержанного в комнату контрразведки. Здесь дежурил капитан американской армии. Он коротал время, сидя в кресле с книгой Дарлингтона «Как прожить долгую жизнь и быть при этом счастливым». Рецептов счастия было такое множество, что капитан растерялся. Он глотал страницу за страницей. Его внимание привлекла фраза:
«Грабь или не грабь — дело твоей совести, но не упускай того, что лежит неохраняемое».
Капитан улыбнулся. Вот это здорово, ох, и умен Дарлингтон! Уж кто-кто, а он знает, что всякая прогулка по колонии сопряжена с бизнесом.
«Народы колониальных земель, — читал дальше капитан, — не люди. Это человекоподобные обезьяны, они живут в берлогах или на деревьях в зависимости от времен года и питаются только дарами природы. Среди них есть обезьяны высшего типа, которые управляют, и низшего, которые исполняют».
Дверь приоткрылась.
— Ты что? — спросил капитан полицейского.
— Китайский коммерсант, господин капитан, подозрительная личность. Приказано к вам доставить.
Полицейский ввел Нооно и, прикрыв двери, удалился.
Взгляд капитана скользнул по золотой часовой цепочке с брелоками. Он выложил на стол крупнокалиберный кольт, прикрыл рукоять ладонью.
— Вы китайский коммерсант? Говорите по-английски?
— Да, господин капитан. Коммерсант не может не знать английского языка.
— Почему документы не зарегистрированы в нашем управлении?
— Здесь есть штамп японского коменданта. Мне сказали, что этого достаточно.
Поняв, что спорить бесполезно, Нооно вынул бумажник, молча положил на стол деньги. Капитан пересчитал их, небрежно смахнул в приоткрытый ящик стола и, прикинув в уме, сказал:
— Налоговой сбор для китайских коммерсантов по Уссурийской дороге установлен…
Он достал какой-то затрепанный тарифный справочник, полистал его и строго закончил:
— Установлен в двести долларов. Так решил Стивенс.
