Наши побежали переодеваться, а гости уже тренировались на поле. Девчонки собрались возле дома и решали, кто преподнесет цветы команде победителей.

— Может, Танька?

— Танька в прошлый раз преподносила! Пусть теперь кто-нибудь другой.

Я с ходу предложила:

— Давайте я!

Они повернулись ко мне и оглядели с головы до ног. Они ничего не сказали, но я как будто увидела себя их глазами — в сарафане мешком, с длинной тонкой шеей, с этим вчера выскочившим прыщом на подбородке.

— Да я пошутила, — пробормотала я, а в душе словно оборвалась тоненькая струнка. Я отошла и села на скамейку, изо всех сил держа на лице независимую улыбку. На скамейке сидела с книгой Алла.

— Что ты читаешь? — спросила я.

— «Воскресенье» Толстого.

— Интересно?

Она ответила:

— Ерунда.

Наша команда в белых футбольных трусах и синих майках неторопливым бегом направилась мимо нас по аллее к полю.

— Сережа! — окликнула Валя. — На минуточку…

Он подошел, а команда, не замедляя своего торжественного бега, проследовала дальше.

— Как ты считаешь, кому из девчонок букет преподносить?

— Я откуда знаю, — ответил он. — Сами решайте.

— Нет, а ты лично кого бы хотел?

Он пожал плечами и ответил:

— Вот, пусть Алла.

— И не подумаю, — ответила она.

— Почему? — спросил он.

— Потому что футбол — игра для дураков!

— Почему для дураков? — спросил Сережа.

Она не ответила. Закрыла книгу и положила ногу на ногу. Она была очень красивая. Он смотрел на нее растерянно, восхищенно.

— Хоть поболеть придешь за нас?

— Нет! — презрительно бросила она.

— Ну и не очень обиделись! — сказала я.

Он даже не взглянул на меня. А зачем ему на меня смотреть? В столовой насмотрелся.

Я улыбалась. Уголки моих губ норовили опуститься, но я усилием воли приподнимала их. Про такую улыбку, наверно, говорят «дрожащая» Я встала со скамейки, потянулась и, словно гуляя, медленно направилась к просеке, которая вела в деревню. Когда деревья скрыли меня, я побежала.

…Снова, как полчаса назад, сидела я на березе, в развилке между ветками. Но куда оно девалось — чувство легкости, свободы, предвкушения счастливой неожиданности? Комок стоял в груди, и было мучительно вспомнить, как он даже не взглянул на меня!

Облака уплыли — белые, далекие бриги. На них уплыли мои капитаны. Звенели и кусались комары.

— Девушка!..

Наверху, у спуска в овраг, стоял пожилой дядька с двумя сумками в одной руке. Свободной рукой он отмахивался от комаров и вытирал платком лысину.

— Не скажете, как мне до деревни Дровнино добраться?

— Через овраг, а потом через поле, — ответила я.

— Никуда не сворачивать? Ну, спасибо, девушка!

Он пересек овраг и, отдуваясь, скрылся за деревьями. А я с изумлением смотрела ему вслед. Он сказал: «Девушка»!

Я — девушка?!

В новом классе я сразу подружилась с Ёлкой Явич. Она сама ко мне подошла в первый же день и предложила сесть за одну парту.

У нас с ней оказалась куча общих интересов. Нам нравились одни и те же книжки и фильмы. Мы обе любили Маяковского. Обожали песни. Ёлка тоже каждое лето ездила в пионерский лагерь — в Ильинское, и мы с ней обменивались песнями. Завели тетрадь, куда записывали слова. Она мне пела свои, а я ей свои — Плёсковские. Мы радовались тому, что многие песни у нас и у них совпадали, хоть и с небольшими вариациями. Она от меня узнала «Девушку в серенькой юбке» и «Креолку», а я от нее — «Бригантину», «Глобус» и еще одну, которая стала нашим гимном:

Нам представлялись извержения вулканов, битвы с пиратами, крепкие, отважные парни и мы в их компании. Под впечатлением этой песни мы придумали игру в остров Голубых Туманов. Как будто нас с ней бурей занесло на этот остров в океане и с нами вместе — любимых героев книг и фильмов. Там очутились Мартин Иден и граф Монте-Кристо, Дик Сенд и капитан Немо, и еще многие, и с нами там происходили невероятные приключения и расцветала романтическая любовь под сенью пальм. Ну, такая смесь «Таинственного острова» с девчачьей «Швамбранией».

Раз в неделю мы с Ёлкой по ее инициативе ездили на Краснопресненскую, где пожилой изящный Раздватрис учил желающих бальным танцам. Мы танцевали падеграс, падекатр, падепатинер, польку, краковяк и вальс с такими же, как мы, неуклюжими прыщавыми подростками, жаждущими обрести красоту и изящество. А потом приходили к Ёлке на Большой Могильцевский и уединялись в ее закутке за шторой. В другой части комнаты ее мама, тетя Рая, корпела над шляпками, к ней приходили заказчицы, важные дамы, в основном жены писателей, и вели взрослые разговоры. А мы за своей шторой уносились на крыльях фантазии на свой остров.

Еще мы с Ёлкой говорили про «это». Ёлка мне показала «такое» место в «Тихом Доне», а я ей — «такое» место в «Милом друге». Хотелось узнать про «это» побольше. Иногда удавалось пробиться на фильмы, которые детям до шестнадцати смотреть не разрешалось. Но они только еще больше разжигали нашу фантазию.

— Как ты думаешь, — спрашивала Ёлка. — Если бы капитан Немо учился в нашем классе, в кого бы из девчонок он влюбился?

И я, не кривя душой, отвечала:

— В тебя!

Потому что она была очень хорошенькая со своими кудряшками, смуглым личиком и большими черными глазами.

Учиться я стала получше, и это понятно — в прошлом году я все это худо-бедно проходила. Но вот с математикой опять заколдобило. Ёлка подсовывала мне свои тетрадки с решением задач, я все сдувала, и мы шли к австрийскому посольству строить глазки красивому посольскому милиционеру, шлялись по Арбату, покупали у лоточниц горячие пирожки с повидлом, хохотали без причины.

Контрольные по алгебре и геометрии Ёлка тоже за меня писала — сначала решала свой вариант, потом мой. У нее с математикой проблем не было.

Совесть моя дремала, хотя перед началом учебного года я дала маме и главное самой себе слово: с первого дня не запускать учебу! Каждый день учить уроки, особенно налечь на математику! Шпаргалками не пользоваться, не сдувать и отвечать без подсказок.

И вот, все мои благие намерения пошли прахом. Все вело к повторению истории с Катей Шапошниковой в шестом классе, потому что уже и Ёлка стала хуже учиться, и тетя Рая посматривала на меня с осуждением. И все могло бы кончиться плачевно, если бы инициативу не перехватила Нина Рудковская.

Она сидела на первой парте в среднем ряду. Две аккуратные, довольно толстые косы с вплетенными ленточками, очки, идеальный порядок на парте. Прямая спина и сосредоточенный профиль, всегда повернутый в сторону учителя.

Сидела она одна — может, просто не нашлось достойного сидеть с ней рядом. Училась не на круглые пятерки, но очень хорошо и обладала просто непостижимым усердием.

В тот день у нас была контрольная по геометрии. Старенький Георгий Нилыч разделил доску на две части, записал две задачи — для первого варианта и для второго — и сел за свой учительский стол, задумчиво глядя в окно.

Нина упоенно работала. Терла лоб, замирала, сжав ладонями виски, вдруг со счастливым возгласом снова приникала к листку бумаги и энергично чертила.

Мы с Ёлкой сидели на второй парте, за ее спиной. Я рисовала рожицы и цветочки. Ждала, когда Ёлка закончит свой вариант и приступит к моему.

Но у нее что-то заело. Звонок раздался как раз в ту минуту, когда она только-только взялась за мою задачу. Те, кто решил контрольную, клали листки на стол учителя и выходили из класса. Рудковская тоже сдала свой листок, но из класса не вышла, а обернувшись, смотрела осуждающим взглядом, как Ёлка решает мне задачу.