«Я, юный пионер Союза Советских Социалистических республик, перед лицом своих товарищей обещаю, что буду твердо стоять за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма. Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины».
Пионервожатая Анечка на всякий случай нам подсказывала, и мы вслед за ней хором повторяли фразу за фразой.
— К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы! — закончила Анечка.
И мы хором ответили:
— Всегда готовы!
После этого большие девочки — две с флангов, а одна с середины — начали повязывать нам красные галстуки, обращаясь к каждой:
— Будь готова!
А та отвечала:
— Всегда готова!
И отдавала салют.
Потом Анечка всех нас поздравила со вступлением в пионеры и объяснила, что три конца галстука, скрепленные узлом на груди, символизируют неразрывный союз пионеров, комсомольцев и коммунистов.
Одна из старших девочек с чувством прочитала стихотворение поэта Степана Щипачева:
Как повяжешь галстук — береги его!
Он ведь с красным знаменем цвета одного.
А под этим знаменем в бой идут бойцы,
За отчизну борются братья и отцы.
Пионерский галстук, нет его родней,
Он от юной крови стал еще красней!
Это было так торжественно! Хотелось поскорее пролить свою юную кровь за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма!
С этим радостным чувством, нарочно выпустив галстук из-под пальто, чтобы все видели, что я теперь не кто-нибудь, а пионерка, я вошла во двор, где Горюнов с Рапопортом резались в ножички. Горюнов увидел мой галстук и сказал:
— A-а! Будь готов — всегда готов бить кротов, гонять котов!
— Дурак! — гордо ответила я.
Даже не обиделась.
Мишкино ружье
Мишке Горюнову подарили на день рождения ружье. Оно стреляло маленькими пульками, похожими на остро отточенные обломки грифеля. Мишка вынес ружье во двор и сказал, что он всем даст разочек пальнуть. Мы стреляли по очереди в ствол клена с прикнопленным листком бумаги, с десяти шагов. Из девочек попала только Аня, а мы с Валей и Наташкой промахнулись. Потом ружье взял Мишка Рапопорт. Перед этим он издевался над нами, говорил, что мы стреляем «на кого бог пошлет», что у нас руки дрожат и в глазах двоится. Мы поэтому стали хором бормотать: «Колдуй баба, колдуй дед, заколдованный билет!..» — чтобы Мишка промазал. Он долго целился, закрыв один глаз и высунув язык. Выстрелил — мимо!
— Ага! — закричали мы. — А сам-то! А сам-то!
— Потому что вы колдовали! — заявил Мишка.
Он перезарядил ружье и прицелился в стайку воробьев около забора. Выстрелил, почти не целясь. Воробьи взлетели, а один остался на земле. Он подскакивал и трепыхал крылышками.
— Есть! Попал!
Мы наперегонки бросились к воробью.
Горюнов сказал:
— Это ты случайно попал.
— Завидно, да? — ответил Рапопорт.
Ясно, Горюнов завидовал. Он отобрал у Мишки свое ружье и стал высматривать — нет ли еще где-нибудь воробьев. Но больше не было. А мы, девочки, прониклись к Мишке уважением. Ведь почти не целился! Вот это глазомер.
Рапопорт поднял с земли подстреленного воробья. Он лежал в сведенных Мишкиных ладонях, как в лодочке. Крылышки уже не трепыхались, а были разведены в стороны. Воробей опирался на них, пытаясь приподняться. Ему пробило голову возле клюва. Из ранки текла кровь.
— Я не думал, что попаду! — растерянно сказал Мишка. Он наклонил голову к ладоням и стал отогревать воробья дыханием.
— Надо кровь ему смыть, — сказала Валя.
Мы подошли ко второму подъезду — там был кран. Пустили воду тоненькой струйкой, Валя смочила палец и стала обмывать кровь возле ранки.
— Осторожно, больно ему! — тоненьким от жалости голосом проговорила Наташа Абрамова.
— Отойдите, ну вас всех, — сказал Рапопорт. — Вы что, не понимаете — он пить хочет.
Он аккуратно, чтобы не потревожить воробья, переложил его в одну ладонь, а другой попытался напоить. Воробей раскрыл клювик, но пить не стал: не мог поднять головку. Глаза его то заволакивались пленкой, то открывались. Он дрожал.
— Не хочет он пить. Холодно ему! — сказала Аня. — Дай его подержу. У меня руки сухие.
— Не дам! — ответил Мишка.
— Можно, я его поглажу? — попросила Наташка Захава. — Он такой хорошенький… Я одним пальчиком.
— Иди ты со своим пальчиком, — сказал Мишка. — Тащите лучше коробку какую-нибудь.
Валя побежала домой за коробкой.
В это время из второго подъезда вышел художник Шухмин.
— Что это у вас? — спросил он.
Мишка показал ему воробья. Шухмин взглянул на воробышка, потом увидел ружье в руках у Горюнова и обо всем догадался.
— Ничего себе развлечение! — сказал он и отобрал у Горюнова ружье.
— Это не он подстрелил, это я, — признался Рапопорт.
— А если бы ты в глаз кому-нибудь попал? — спросил Шухмин. — Безобразие какое! Ведете себя как беспризорники! Как хулиганы!
Из четвертого подъезда вышла Нина Иосифовна Сластенина со своим боксером Хэппи.
— Вот, полюбуйтесь на этих живодеров! — обратился к ней Шухмин. — Из ружья по птицам стреляют!
— Да это садизм какой-то! — воскликнула Нина Иосифовна.
— А что вы думаете? С этого все и начинается.
— …А кончается колонией для малолетних преступников, — закончила Нина Иосифовна. — Я, когда смотрю в окно на их игры, поверите ли, Петр Митрофанович, просто возмущаюсь до глубины души: носятся как угорелые, кричат, визжат! Да разве мы в наше время так себя вели?
Боксер Хэппи тем временем носился по двору и задирал ногу возле нашей песочницы, скамейки и клена.
— Кто вам разрешил баловаться с ружьем? — обратился к нам Шухмин.
Мы виновато молчали.
— Дай сюда птицу, — сказал он Мишке и взял у него воробья двумя пальцами за лапки. Воробей вяло взмахнул крылышками, а головка его с раскрытым клювом свесилась вниз.
— Отдайте! — с отчаяньем крикнул Мишка. — Мы его вылечим!
— Вылечите! Вы только измываться умеете!
— А что вы его так держите! — сказала Аня. — Он живой, а вы его за лапки!
— Какой он там живой, подыхает, — ответил Шухмин. — А ружье я твоему отцу отдам, и всё ему выскажу, так и знай!
Он ушел с воробьем в одной руке и ружьем в другой.
— Вот это правильно, вот это в данном случае гуманно! — сказала ему вслед Нина Иосифовна. Обвела нас всех строгим, осуждающим взглядом, взяла на поводок Хэппи и тоже ушла.
У Мишки на ладони остались капельки крови. Он смыл их, завернул кран и вытер руки о штаны. Мы так и стояли кучкой возле крана, словно надеялись, что не все еще кончено.
Из своего подъезда выбежала Валя с коробкой в руках.
— Я маме сказала для чего, и она мне вот эту дала, — заговорила она на ходу. — Ему там как раз в самый раз… А что? — спросила она, подходя. — А где же воробышек?
— Пошли, что ли? — сказал Горюнов.
— Что это такое — садизм? — спросила я.
Никто мне не ответил.
Подари мне куклу
Лена Короленко открыла дверь на мой звонок и почему-то очень обрадовалась:
— Это ты! Как хорошо!
— Лена, моя «Родная речь» не у тебя? А то я села уроки готовить, а «Родной речи» нет.
— Я сейчас посмотрю. Заходи.
Я зашла и с любопытством осмотрелась. Комната была разделена шкафом и занавеской на две половины. В этой половине над тахтой висел портрет какого-то хмурого дяденьки с красным носом и водянистыми глазами.
— Это кто? Твой дедушка? — спросила я.
— Что ты! — возмутилась Лена. — Это Мусоргский.
— А-а, — сказала я, как будто знала, кто такой Мусоргский. — А где твое хозяйство?
— Какое хозяйство?
— Ну, твой уголок, где ты уроки делаешь и в игрушки играешь.
— Уроки я делаю в той половине, а игрушек у меня нет.
