Английские слова запоминаются легко — радуют своей похожестью или, наоборот, полной непохожестью на русские слова, но вот грамматика! Чем отличается неопределенный артикль от определенного, презент индефинит от паст индефинит? И зачем они вообще нужны? Вот если бы просто — учить слова и целые фразы, стихи и песенки, пытаться говорить друг с другом пусть неправильно, пусть смешно — зато по-английски!

Однако наша учительница сразу так налегла на грамматику, что уроки нам совсем перестали нравиться. Старается только Валя, потому что она, не в пример всем нам, отличается большим усердием и сознательностью, остальные только делают вид, что занимаются, а сами мечтают о том моменте, когда учительница оденется в передней, скажет «гуд бай» и уйдет, а для нас наступит блаженство игры в дочки-матери.

Эта игра заключается в том, что «мама» кормит «детей», моет, укладывает спать, учит хорошим манерам, а «дети» не хотят есть, не хотят мыться и спать и норовят перехитрить «маму».

И еще была настольная игра «Рич и Рач». По картонному полю, разрисованному домиками, замками, реками и горами, сражающимися рыцарями и дикими зверями, двигаются по зеленым, красным, желтым и синим кружочкам фигурки, напоминающие контуры человеческой фигуры до пояса. Кидается фишка с цифрами, фигурка отмеряет шажки. Цель — первой проникнуть в нарисованный в центре доски замок. Но ей нужно преодолеть много препятствий. И бывает, в двух шагах от цели фигурка вдруг попадает в западню и должна отступить или, под горестный стон своего владельца, возвращается к началу пути.

Никогда позже, ни в какой игре я уже не испытывала такого азарта, как в те вечера в Валиной квартире за тяжелым дубовым столом, ярко освещенным висячей лампой под зеленым стеклянным абажуром с бахромой в виде стеклянных трубочек.

Но над счастьем игры висела ежеминутная угроза телефонного звонка, который мог прервать его грозным:

— Немедленно домой! Ты что, забыла, что тебе пора ужинать и спать?!

— Ну пожалуйста, ну еще пять минут!

— Не-мед-ленно!

И хрупкое блаженство разбивалось с печальным звоном.

А какие книги у Вали! Еще книги ее бабушек — с «ятями», но не затрепанные, не изрисованные, как у Наташи, а в хорошем состоянии и с замечательными картинками. Валя давала их нам читать, но со строгими условиями: не пачкать обложку, не загибать уголков, не отмечать карандашом или ногтем то место, где прервали чтение, не слюнявить палец, когда переворачиваешь страницу, и уж конечно не рисовать на полях и не раскрашивать картинки.

«Голубая цапля» — о мытарствах девочки-сиротки, которая не расстается с единственным своим другом — ручной цаплей.

Или «Маленький лорд Фаунтлерой» — о мальчике, который вырос среди честной и благородной бедноты, не зная, что он — внук лорда.

Или «Маленькая принцесса» — о девочке из богатой семьи, вдруг лишившейся своего богатства, но не утратившей благородства и достоинства.

Или «Дедушкина внучка» — о полунищем старике, продавце игрушечных бумажных мельниц, пригревшем в своей каморке несчастную крошку, убежавшую от злых циркачей-акробатов.

И конечно, всегда соблюдался закон жанра детской литературы: добро торжествовало над злом.

Мы подобными книгами — упивались (словцо в духе книг). Но ведь скучной книгой не упьешься. Значит, душа черпала в них что-то ей необходимое.

Потом начался Кассиль с его «Вратарем республики», «Великим противостоянием», Гайдар, Катаев, Полевой, Фадеев. Это была хорошая, «настоящая», идейная литература, а та — принято было считать — плохая, безыдейная, слезливая. Но прошло много лет, и оказалось, что эта хорошая не заслонила ту плохую. Да и была ли она плохой? Не она ли первая разбудила — пусть через сентиментальность, слезливость, мелодраму — чувства добрые, благородные, человечные?

Читая, примеряли на себя поступки героев. Это было что-то вроде неосознанных поисков нравственного примера.

Правда, если книга кончалась гибелью полюбившегося героя, воображение тут же корректировало автора: герой непременно спасался или его спасали — это все еще действовал закон сказок, а может быть, мудрое свойство детской психики: что бы ни происходило — конец должен быть хороший.

…Была еще книжка «Сказки кота Мурлыки» с великолепными картинками, с крупным шрифтом, но я ее не любила, потому что в ней сентиментальные повести кончались трагической смертью героев. Нарушался закон жанра.

…А еще увлекательное занятие — в Валиной комнате, где под стенными часами с боем висит поясной портрет бабушки Марьтимофевны, молодой красавицы в белой, пенистой от кружев накидке, забраться («только не с ногами!») в глубокое кресло и рассматривать альбомы с немецкими трофейными открытками. Альбомы тоже немецкие, шикарные, каждая страница переложена нежно шелестящей полупрозрачной папиросной бумагой, но открытки! Какие на них изображены хорошенькие, счастливенькие девочки и мальчики, котятки и щеночки, уютные домики, добрейшие бабушки и дедушки, мамы и папы, чистенькие домики и садики, полные красивых цветочков… Мне хочется на время превратиться в эту чистенькую белокурую девочку с локонами и ямочками на щеках, и это вполне возможно — на то есть игра, которую я могу включить в себе, когда захочу, а никто об этом и не догадается, и в этом дополнительная радость игры. И сегодня перед сном, и завтра, когда я побреду на урок, перекашивая спину от тяжести портфеля, и на уроке за партой — это буду не я, а моя телесная оболочка. А я улизну в домик к счастливым детям.

В четвертом классе мы с Наташей сочинили клятву верности, наполовину списав ее из «Двух капитанов», и решили, что клятву эту нужно подписать кровью.

Я взяла иголку и долго пыталась проколоть свой палец, но так и не решилась. И Наташа не решилась. Это нас еще больше сблизило. Мы договорились подождать, пока кто-нибудь из нас нечаянно поцарапается, и тогда подписать клятву. А пока мы поставили подписи красным карандашом.

Нашу клятву мы показали дяде Володе Кузнецову, артисту Горьковского театра, папиному другу, который тогда у нас жил. Дядя Володя прочитал клятву, а потом пренебрежительно посмотрел на нас и сказал:

— Женская дружба? Ерунда это! Спорю, что через пять лет, а то и раньше, вы поссоритесь из-за какого-нибудь мальчишки.

Мы обиделись. Наташа сказала:

— Если вы в дружбу не верите, значит, вы вообще ни во что не верите!

Дядя Володя засмеялся и ответил:

— Посмотрим, посмотрим!

Конечно, мы ему не поверили. Но, как ни странно, через несколько дней его пророчество стало сбываться.

Мишка Рапопорт, как и мы, учился в четвертом классе, но был на год старше: в прошлом году он болел менингитом и остался на второй год. После этого Мишка стал даже еще умнее, чем раньше. Как-то задумчивее. За эту задумчивость я в него и влюбилась. И сказала об этом Наташе.

— Чур, я первая! — сказала Наташа.

— Что — первая?

— Влюбилась! Я еще на прошлой неделе, когда он меня на велосипеде катал.

Это меня поразило: целую неделю скрывать от меня такую новость!

— Когда это он тебя катал на велосипеде?

— А вот тогда! Тебя не катал, а меня катал! Э!

— А я… А я зато его семечками угощала!

— Сравнила! — насмешливо ответила Наташа.

Доводов у меня больше не было, и поэтому я просто дернула Наташу за косичку. Она — меня. И мы подрались.

Раньше мы с ней никогда не дрались. Мне даже в голову не могло прийти, чтобы драться с Наташей. А сейчас я изо всех сил махала руками, отвоевывая свое право на первенство.

Мимо проходил дядя Володя Кузнецов. Он разнял нас и сказал:

— Что? Уже?

И ушел. А мы сели в песочницу и хмуро взглянули друг на друга. Мы поняли, что дружба наша подверглась страшному испытанию. И решили за нее бороться. Но как?

Мы долго сидели, пересыпая с ладони на ладонь песок, потом молча стали рыть туннель с соединяющимся ходом. Я рыла с одной стороны, Наташа — с другой. И когда наши руки встретились, мы придумали.