Слезы текли по ее щекам, тело пронизывала боль непоправимой утраты. Но Мод решилась: она вернется в Анжу и родит ребенка Стефана.

Проведя бессонную ночь, Мод придумала, как ей лучше всего вернуться к Жоффруа. Сразу же после окончания утренней мессы она позавтракала в большом зале и отправилась разыскивать отца. Он сидел в зале советов, как всегда, согнувшись у жаровни, несмотря на теплое июльское утро. Напротив него поклевывал носом епископ Солсберийский. «Эти два старика, — подумала Мод, — которых уже мало что привязывает к жизни, держат в руках бразды правления целым государством». Она никогда не любила епископа Роджера, чувствуя, что его преданность может купить любой, кто предложит более высокую цену. И, хорошо зная, что Роджер никогда не одобрял ни того, что она стала наследницей трона, ни того, что вышла замуж за анжуйца, решила, что епископ ничего не должен знать о ее намерениях.

— Могу я поговорить с вами наедине, сир? — спросила она.

Король нахмурился.

— Зачем? Мы доверяем Роджеру, как тебе известно.

— Я знаю, сир. Но все же я предпочла бы поговорить с вами без посторонних. Дело крайне важное.

Генрих недовольно вздохнул.

— Ну, если ты настаиваешь. Навести меня позже, Роджер, — сказал он епископу, который тяжело поднялся со стула и, недобро взглянув на Мод, заковылял из комнаты.

— Итак, дочь?

Мод не смогла придумать никакого особого способа изложить королю свои новости. Лучше всего сделать решительный шаг и одним разом покончить с этим.

— Я решила вернуться в Анжу, — выпалила она.

— Вернуться в Анжу? К Жоффруа? — Король Генрих посмотрел на нее, как на сумасшедшую. — Наверное, я что-то не расслышал!

— Я поняла… да, я поняла, что была очень невнимательна к своим обязанностям… как вы и указывали мне, когда я покинула мужа.

Пресвятая Дева, с какой ненавистью к себе, корчась от стыда, Мод ощущала свое унижение перед отцом! Чувствуя, что теряет мужество, она заставила себя продолжить:

— Вы были правы… как всегда, сир. Я все исправлю, вернувшись к мужу сейчас же.

У короля отвисла челюсть.

— Всего две недели назад я известил тебя, что получил еще одно письмо от графа, и что и он, и Фальк из Иерусалима, и римский папа, — все просят меня отослать тебя в Анжу. Но ведь ты была непреклонна! «Я молю, чтобы свершилось чудо и я могла бы никогда не возвращаться», — вот твои собственные слова. — Генрих выдвинул челюсть вперед. — Во имя Господа, я ничего не понимаю!

Мод вполне ожидала, что король воспримет все именно так, но она не знала, как его успокоить.

— Да, сир, — запинаясь, произнесла она, — я понимаю, как все это выглядит в ваших глазах, но в последние две недели я серьезно обо всем думала, советовалась с моим духовником и с собственной совестью. В глазах Господа нашего я лишь неверная жена, но я чувствую, что еще можно все поправить. Пожалуйста, сир, позвольте мне немедленно вернуться в Анжу.

— Неверная жена? Неверная жена? — Генрих с живостью ухватился за эти слова. — Что ты имеешь в виду?

Пресвятая Богородица, что заставило ее произнести именно это!

— Я имела в виду только то, что вообще не должна была покидать Анжу. Мое место рядом с мужем.

— Разве я не говорил тебе это еще тогда, когда ты сбежала в Нормандию? Разве не умолял тебя вернуться? Избавь меня Господь от капризных женщин! — проворчал король. — Если твое теперешнее поведение — пример того, как ты в будущем станешь управлять моим государством… — Он поднял вверх руки. — Хорошо, твое внезапное рвение исправить свой брак достойно похвалы, но отослать тебя в Анжу немедленно невозможно.

— Почему? — Кровь застыла в ее жилах.

— Как тебе известно, мой совет настаивает на обсуждении твоего возвращения к графу Жоффруа. Ведь баронов совершенно не устраивает анжуйский король, — Генрих пожал плечами. — Необходимо время, чтобы переубедить их. Дай мне два или три месяца, и я уговорю их. В конце концов, нет жизненной необходимости срочно мчаться в Анжу. К чему такая спешка?

— Я чувствую необходимость исправить все немедленно! — неистово закричала Мод.

Генрих поднял брови.

— Какая разница, если это произойдет на несколько месяцев позже?

— Будет слишком поздно! — почти завизжала Мод.

— Слишком поздно для чего? — выпалил король в ответ.

Онемев от ужаса, Мод уставилась на него. Лицо ее помертвело, на глаза навернулись непрошеные слезы. Она почувствовала себя лисицей, которую однажды в лесу видела пойманной в силки лесника. Чем больше лиса старалась освободиться, тем сильнее затягивались силки.

— Ты ведешь себя как сумасшедшая. За всю свою жизнь я не видел такой дикой настойчивости… — Король внезапно умолк и стал медленно подниматься на ноги. Брови его сошлись над переносицей, глаза гневно потемнели, выдерживая долгий взгляд дочери. Он так угрожающе вскинул руку, что Мод в страхе отпрянула назад. — Ты опозорила наш дом? — прохрипел Генрих и стал похож на черного ворона, который сейчас набросится на нее. — Боже всемогущий, мадам, вы осмелились опозорить наш дом?

— Нет, сир, — закричала Мод, крестясь. — Нет! Я клянусь в этом!

Отец глядел на нее с гневом и недоверием. Шагнув вперед, он схватился за рукоять меча. На какое-то мгновение Мод увидела перед собой глаза убийцы. Затем, взяв себя в руки, Генрих отступил назад, опустил трясущиеся руки и опять сел. Дотянувшись до кружки с пряным вином, стоящей на столе, он проглотил ее содержимое одним глотком.

— Я клянусь в этом, сир, — повторила Мод. — Я не навлекла позора на наш дом.

Король ничего не ответил, глаза его ничего не выражали. «Делать нечего, — подумала она в отчаянии, — придется рассказать ему всю правду».

— Сир… позвольте мне объяснить…

Король почти вспрыгнул на ноги — она изумилась, как отец еще мог так быстро двигаться — и предупреждающе поднял обе руки.

— Я не хочу больше ничего слышать. Объяснять здесь нечего, — жестко заключил он. — Ты убедилась в своей ошибке, и долг побуждает тебя вернуться к мужу. Этого достаточно. — Генрих помолчал, тяжело дыша. — При данных обстоятельствах я не вижу необходимости задерживать тебя. Завтра утром ты должна быть готова к отъезду.

Сердце Мод забилось от облегчения. «Благодарю тебя, Пресвятая Мать, благодарю тебя, — молилась она. — Он позволяет мне ехать».

— Ты должна выехать на рассвете, и никому не говори о своих планах. — Король Генрих пристально взглянул на Мод. — Никому.

Мод почувствовала, как к лицу приливает кровь.

— Но совет…

— Предоставь совет мне. — Держа дочь за руку, он подвел ее к двери. — Возьми с собой только самое необходимое. Остальное можно будет прислать позже. Олдит, конечно, должна ехать с тобой, и еще несколько самых преданных фрейлин и эскорт. Я сейчас же пошлю гонца в Анжу, так что Жоффруа будет ждать твоего приезда. Все должно произойти естественно и должным образом.

Генрих остановился перед дубовой дверью комнаты.

— Ты хорошо все обдумала, дочь? Это будет нелегко, и здесь не должно быть… ошибок.

— Я знаю, — ответила Мод. Ее голос звучал ровно. — Я готова к этому.

Их глаза встретились. Король Генрих задумчиво потер щетинистый подбородок и открыл дубовую дверь.

— Что ж, иногда Господь ведет нас неисповедимыми путями. В конце концов, мы все в его руках.

Не прошло и суток, как в серый предрассветный час Мод стояла во дворе, дрожа от холода. Густой туман, окутывавший пустынный двор, почти скрывал нагруженных вьючных лошадей, вооруженную охрану и паланкин для Олдит и трех фрейлин. Рядом с Мод стояла уже оседланная белая лошадь, а впереди — тяжеловооруженный всадник в одежде геральдических цветов герцога.

Осторожно оглядевшись, Мод убедилась, что, к счастью, разглядеть почти ничего нельзя: клубы густого тумана, поднимающиеся от пролива, затрудняли видимость.

— Вы поедете на рыночную площадь, к лавке, где торгуют шелками, сразу же после сексты, — сказала она всаднику, — и отдадите это письмо в руки Джервасу, оруженосцу графа Мортэйна. Только ему. — Мод протянула свернутый пергамент, запечатанный красным воском. — Вы поняли? Никому, кроме Джерваса.