Медленно, еще не очнувшись ото сна, Мод начинала понимать, что кто-то сидит рядом с ней на постели и щекочет ее лицо. Ей было тепло и дремотно, не хотелось открывать глаза, не хотелось шевелиться. Откуда-то издалека раздался приглушенный звон колоколов, возвещавших вечерню. Мод поняла, что проспала всю ночь и целый день. А может быть, и два дня. Лицо ее продолжали щекотать. В раздражении Мод открыла глаза и с изумлением встретила взгляд двух дымчато-серых глаз на веснушчатом лице. Пухлые ручки обвили ее шею. Господи Боже, Пресвятая Богоматерь! Это был Генрих!

На смену первому удивлению пришла радость. Кровь веселее побежала по жилам, возвращая к жизни ноющее тело. Мод с усилием подняла руки и обняла сына. У обоих по щекам покатились слезы. Все испытания осады, мучительное бегство через льды и снега остались в прошлом: Мод снова обрела сына.

Бристоль, 1145 год.

— Ты видела, мама? — спросил Генрих Анжуйский. — Я все время попадаю в цель!

— Да, сынок, ты делаешь удивительные успехи, — крикнула в ответ Мод.

— Неплохо, племянник, — похвалил его Роберт Глостерский.

Генрих с достоинством принял комплименты, беспечно помахав рукой матери и дяде. Мод и Роберт обменялись взглядами, в которых гордость смешивалась с весельем. Они стояли во дворе Бристольского замка холодным октябрьским утром 1145 года, наблюдая, как юный наследник Анжу упражняется в стрельбе из лука по мишеням.

Почти три года прошло с того дня, как Мод бежала из Оксфордского замка, и за это время Генрих успел подрасти и превратиться в мускулистого подростка с живыми серыми глазами и каштановой шевелюрой. Он буквально лучился природной энергией и всепобеждающим обаянием; он преуспевал во всем, за что бы ни брался. В свои двенадцать лет Генрих уже умел владеть копьем, охотиться с соколами и гончими, читать и писать, а также освоил несколько языков.

— Я все подготовил к возвращению Генриха в Нормандию. Он отправится в конце недели, — сообщил Роберт сестре, и на лице его появилось озабоченное выражение. — Под покровом ночи он доедет до Уорхэма, где уже готово судно, которое доставит его на ту сторону пролива.

Мод нахмурилась.

— Надеюсь, у него будет большой эскорт. Если сторонники Стефана узнают о его отплытии…

— Большой эскорт возбудит подозрения, — перебил ее Роберт. — Доверься мне, и я все устрою, как следует.

Мод стиснула его руку.

— Я верю тебе, брат. Из-за постоянных волнений и тревог я стала пуглива, как норовистая лошадь. — Она повернула голову и с любовью взглянула на сына. — По правде сказать, мне очень не хочется расставаться с ним.

Мод связывали с Генрихом Анжуйским неразрывные узы глубокой любви и такого полного взаимопонимания, какого она не достигала ни с кем в своей жизни. Она то и дело замечала в нем удивительное сходство со Стефаном: в случайном движении, гибком и плавном, наклоне головы, улыбке, от которой внезапно замирало сердце и тело охватывала слабость. Однажды Генрих обнял ее за талию точь-в-точь, как когда-то Стефан, и Мод едва сдержала слезы. Мысль о том, что ей предстоит разлука с сыном, повергала ее в отчаяние.

— Мне тоже не хочется, — отозвался Роберт. — Он покорил наши сердца. Но в Англии для него становится слишком опасно. Я пообещал Жоффруа, что если не смогу обеспечить Генриху полную безопасность, то немедленно отошлю его домой. И сейчас такое время настало.

Мод со вздохом опустилась на каменную скамью. Роберт сел рядом. Подставив лицо слабым лучам осеннего солнца, она вспоминала последовательность событий, заставившую брата в конце концов отправить Генриха в Нормандию.

Вдобавок ко всем осадам, мятежам, дезертирствам и насилию, ставшими для англичан привычными, последние три года принесли Мод череду ошеломляющих несчастий, не только наносивших ущерб ее делу, но и ранивших ее в самое сердце. Все началось со смерти Олдит в Анжу. Мод не виделась с ней шесть лет, но все время скучала по ней. Олдит была для нее матерью, подругой и верной советчицей; никто не смог бы занять ее место в сердце Мод.

За смертью Олдит последовали внезапная гибель Майлса Глостерского от несчастного случая на охоте; неожиданное отступничество графа Честера, вновь переметнувшегося на сторону Стефана, и, совсем недавно, два месяца назад, — необъяснимое поражение Роберта в битве у замка Фариндон, где Стефан одержал триумфальную победу.

С тех пор единокровный брат Мод впал в какую-то мрачную апатию: дело в том, что в гуще битвы он заметил своего сына Филиппа, ожесточенно сражавшегося с воинами собственного отца. Это разбило сердце Роберта.

Кроме того, статьи его дохода значительно сократились, и теперь Роберту приходилось на всем экономить. У него не было ни денег, ни людей, чтобы укрепить все замки от возможных атак.

— Мне и впрямь порой кажется, что удача отвернулась от нас, — пробормотала Мод. — Я слабею, Стефан набирает силу. И все же узурпатор — он, а не я. Неужели мой кузен никогда не получит по заслугам?

Вестминстер, 1145 год.

— Стрела отклонилась из-за ветра, сир, — жалобно проговорил принц Эвстейк. — Разве вы не видели?

— Нет, не видел, — ответил Стефан. Он взглянул на серое нормандское небо, а затем — на землю, на сухую траву и опавшие красные и золотые листья, которые не тревожило ни малейшее дыхание ветерка. — По правде сказать, мальчик мой, никакого ветра нет.

— Значит, стрела была плохо оперена. — Эвстейк раздраженным взглядом обвел окрестности Вестминстерского замка. — Я велю выпороть того, кто ее сделал.

— Прошу прощения, сир! Я не хотел бы перечить юному принцу Эвстейку, но со стрелой все в порядке, — прошептал Стефану оруженосец. — Мальчик просто промахнулся.

— Знаю, знаю, — с досадой вздохнул Стефан. — Я сам разберусь.

Он в отчаянии взглянул на капризное, красивое лицо старшего сына, препирающегося с оруженосцем. Высокий для своих десяти лет, стройный, как молодое деревце, Эвстейк унаследовал от матери молочно-белую кожу, серебристые волосы и светло-голубые глаза. Но характером он совершенно не был похож на Матильду. Эвстейк рос несносным, угрюмым, неуправляемым мальчишкой; его порочные наклонности повергали Стефана в беспокойство, напоминая ему покойного кузена, брата-близнеца Мод, Вильгельма, проявлявшего очень похожие качества. Исключительно сильный отважный до безрассудства и преуспевавший в охоте и обращении с оружием, Эвстейк должен был стать превосходным воином. Но с другой стороны, несмотря на природную хитрость и сообразительность, он не проявлял никакого интереса к учебе; в глазах Стефана это было непростительным недостатком.

Он видел, что его сыну, непредсказуемому и опасному, проявляющему интерес лишь к тому, что так или иначе связано с убийством, не хватало обаяния, теплоты и человечности. Те, кто не боялся Эвстейка, ненавидели его.

Внезапно раздались оглушительные вопли. Эвстейк повалил оруженосца на землю и принялся топтать его сапогами. Стефан заметил, что Матильда и ее брат, епископ Генрих, стоявшие в дальнем конце двора, испуганно повернули головы, услышав крики бедняги.

— Эвстейк! — проревел Стефан. — Прекрати немедленно!

Эвстейк не обратил никакого внимания на приказ отца. Наконец двое стражников оттащили его от оруженосца. Эвстейк подбежал к Стефану с самодовольной улыбкой на лице. Оруженосца унесли со двора; из носа его текла кровь.

— Жиль отодвинул мишень, когда я прицелился, — заявил он. На одном плече у него висел тисовый лук, на другом — колчан со стрелами.

Стефан окинул сына ледяным, полным ярости взглядом.

— У Жиля не хватило бы сил, чтобы сдвинуть мишень; стрела была прекрасно оперена; ветра нет. Зачем ты валяешь дурака? Что постыдного в том, что ты промахнулся?

Эвстейк выпятил нижнюю губу и с вызовом взглянул на Стефана.

— Ты просто промахнулся, Эвстейк, и никто в этом не виноват, кроме тебя. Веди себя как подобает мужчине. Смирись с этим.