Старый сундук! Алена открыла крышку, и на нее пахнуло запахом пересохших апельсиновых корочек, которыми бабушка пользовалась вместо нафталина.

Мозг, казалось, бездействовал, а руки сами перебирали знакомые с детства предметы: вот театральная сумочка, вот потерявшие цвет лайковые перчатки до локтя, вот жестяная баночка с пуговицами...

Шляпка-таблетка с вуалью, усыпанной блестками! Вот оно! Шляпка пусть остается, но вуалька...

Алена осторожно отделила искрящуюся паутинку от бархатного основания. И поспешила обратно в мастерскую.

Расстелила панно посреди пола и принялась за работу.

— Быстрее, точнее! Ручки мои умелые, не подведите! — бормотала она. — Клей должен успеть высохнуть!

Готово!

За окном было светло, и она опять щелкнула выключателем, но на этот раз не получилось впечатления громкого выстрела, так как сад уже наполнился звуками.

Алексей услышал, как она тянет на себя неподатливую дверь, поспешно разметался на постели, как бы в глубоком сне, прикрыл глаза и громко, мерно засопел. А сердце у него колотилось еще сильнее, чем у Алены...

Алексей стоял у ее изголовья в необычном для дачника виде: элегантный, идеально отглаженный, темно-синий костюм, сияющая белизной сорочка. Серый с синими искорками галстук заколот булавкой с небесным вкраплением лазурита. Даже маленькие серебряные запонки на манжетах! Аленин дедушка тоже не признавал обычных пластмассовых пуговиц.

Непонятно, как мог этот великолепный мужчина при первом знакомстве показаться не Бог весть каким красивым! Да он просто ослепителен!

— С добрым утром, милая!

— Ох, проспала!

Солнце висело в зените, и было уже не совсем утро.

— Не проспала, а выспалась вволю. После вчерашней напряженной работы.

— Что? Какой работы? — Алена ужаснулась: неужели он подглядывал за ней ночью, и сюрприза не получится?

— Как это после какой? — опустил он глаза, чтобы не выдать себя. — После сбора и обработки грибов, конечно.

— А! Ну да. Это и правда утомляет. Да еще и надышались хвойным воздухом в лесу...

А сама подумала: «Вонючим клеем ПВА я надышалась, а никакой не хвоей. Но ты, дорогой, об этом не узнаешь, надеюсь».

— Вставай, Аленушка! Я тебя приглашаю!

И снова она испугалась:

— Я ведь просила... ты же обещал, что мы отсюда никуда не поедем.

— А мы и не поедем. У меня будет самый необычный день рождения.

— Неужели опять под водой?

— Лучше! Первый раз в жизни — в собственном доме! Представляешь?

— Если честно — не очень.

— Я тоже! Знаешь, как волнуюсь...

Крыши не было, да и потолка пока тоже.

Над головами скрещивались толстые балки, сквозь которые в дом с любопытством заглядывали пухлые облачка: что за девушка бродит по комнатам, такая же беленькая и пухленькая, как они сами? Они бы охотно приняли ее в свою компанию...

Теперь из дома, сквозь широкие проемы еще не застекленных венецианских окон, открывался вид или, вернее, виды во все стороны: и на озерцо, и на лес, и на вольготную ширь цветущего василькового поля.

Рабочие сегодня были распущены по домам, получив щедрую компенсацию за вынужденный простой.

Кроме того, Алексей поставил им огромный бочонок пива с целым ящиком своих любимых раков. Правда, не выловленных в озере, а заказанных в ресторане «Океан» по немалой цене, зато без хлопот.

Строители, в свою очередь, преподнесли имениннику-работодателю коньяк и шампанское.

К первому этажу уже успели подвести газ, и Алена хлопотала возле духовки, выпекая пирог... ну конечно же с грибами!

— Все остальное к столу — за мной. Но сегодня не из ресторана, я буду готовить сам! Можно?

— Нужно!

Глядя, как сноровисто он справляется со стряпней, как молниеносно разрезает лучок на тончайшие колечки, как лихо переворачивает одним движением полупрозрачные блинчики и как художественно заворачивает потом в них свою фирменную начинку, Алена засмеялась:

— Мы и сами с тобой можем вдвоем открыть маленькое кафе или даже ресторанчик.

— Семейное предприятие? — отозвался Алеша и осекся — не перегнул ли он палку, объединяя их, пусть только на словах, в одну семью?

Он даже незаметно поплевал через левое плечо, чтоб не сглазить.

Но Алена ничего этакого не заметила и продолжала смазывать корочку пирога яичным белком — для блеска.

...— Сядь!

— Сел.

— Нет, не за стол, лицом к стене. И зажмурься покрепче. Не вздумай подглядывать!

— Угу.

Четыре канцелярские кнопочки по уголкам — и вот панно уже пришпилено к свежей штукатурке. Места на этих пустых стенах для него предостаточно, не то что на венецианском вернисаже.

Она отошла и скромненько встала у Алексея за спиной. Сама невольно залюбовалась, изумляясь волшебному преображению, которое произошло с картиной прошлой ночью.

— Ну что, не пора?

— Пора не пора, иду со двора! Три-четыре!

— О!

Сделанное из кожи панно разительно изменилось. Иной стала даже его географическая принадлежность. И еще из пейзажного оно превратилось в сюжетное.

А все из-за крошечного добавления, того самого брюлловского «чуть-чуть».

На темном фоне — том, что прежде изображал пашню, — была выложена из шляпных блесток маленькая золотая рыбка-телескопчик. Блестка к блестке, чешуйка к чешуйке, выпуклые глазищи из двух бабушкиных хрустальных пуговок.

И благодаря этому угрюмая пашня превратилась в спокойное море, а проселочная дорога — в мягкий песчаный бережок. Как пляж на острове Лидо.

Золотая рыбка пока еще плавала на свободе, но на берегу уже поджидала ее крошечная фигурка — не разобрать, мужская или женская.

И этот персонажик, не то рыбак, не то рыбачка, держал в руках тонкую сеть — бабушкину вуальку.

Паутинка сети не была жестко закреплена на кожаной основе, а оставалась большей частью зависшей в воздухе, как будто художница зафиксировала сам момент броска. И ветерок, настоящий ветерок, веющий из оконных проемов, легонько колыхал ее. От этого все изображение как будто двигалось...

Два живых существа на картине. Кто есть кто?

Алеша — в воде, а рыбачка Алена на берегу, и он — ее золотая рыбка, выполняющая желания?

Или наоборот — это он подходит к Венецианскому заливу, чтобы спасти тонущую, пока еще не знакомую ему, девушку из коварных волн?

Понимай как знаешь!

Алексей молча откинул голову назад и прислонился к Алениной груди затылком.

— Ну как? Ничего? — спросила она с трепетом.

В ответ он только потерся об нее жестким ежиком коротко подстриженных волос.

— А знаешь, Алеша, оно ведь ездило со мной в Венецию.

— Правда? Наверно, именно поэтому оно насквозь пропитано любовью!

— Только оно было тогда немного другим.

— Изменилось за полтора месяца или... за вчерашнюю ночь?

— Понимай как знаешь, хитрец!

— Если б я мог выразить, как люблю тебя...

Она позволила ему попытаться выразить свои чувства, и для этого они вернулись в ее дом, в спальню.

И он выражал их талантливо, будто тоже писал картину, — мазок за мазком, оттенок к оттенку.

Вздох к вздоху и стон к стону. И поцелуй к поцелую, и рука к руке, и тело к телу...

Отброшен на пол, мимо стула, серый галстук с лазуритовой булавкой, и мнется под повлажневшими спинами элегантный, но потерявший всю свою строгость пиджак...

— О, простите! — раздался низкий, резкий голос откуда-то из другого мира, извне с их Алешей любви.

— Какой пассаж, нарушили весь интимчик, — лепетал второй голосок, повыше.

Алеша и Алена отпрянули друг от друга, непонимающе моргая и тяжело дыша.

В дверях спальни стоял, загораживая широченным торсом весь проем, Григорий Саранцев собственной персоной. А из-за его плеча выглядывал вертлявый Димочка.

— Вон отсюда! — яростно прошипела Алена.

Кажется, и этот день рождения был испорчен. Не радиограмма из Австралии — так дружки-художнички...