— А ваше какое дело! Не смейте совать свой нос в мои дела, понятно?

— Чего ж тут не понять?

Прораб, к ее досаде, никак не поддавался на провокацию и голоса упорно не повышал. Видимо, получил строжайшее указание с соседями в конфликты не вступать. А может, просто характером обладал мирным.

— А мое дело маленькое. Хозяин заказывает — мы строим. Проложим трубы — забросаем траншеи. Переложим стены по новой, согласно его капризу, — вывезем битый кирпич. И будет у вас снова тишь, да гладь, Божья благодать.

Он терпеливо улыбнулся:

— Давай лучше помогу ссадину прижечь.

Присел на корточки с пузырьком зеленки, принесенным рабочим, хотел залить ей ранку.

— Руки убери! — Алена так сильно оттолкнула ни в чем не повинного прораба, что он, икнув, сел на траву, и «бриллиантовая зелень» брызнула ему на одежду.

Правда, он был в рабочем комбинезоне, а потому и на этот раз не очень рассердился. Скорее, озадачился:

— Ну ты и развоевалась, мышка! Только я тут при чем? Я человек подневольный, наемный пролетарий. Коль чего не нравится — претензии к хозяину.

— Ах, я — мышь? А ты крыса! А хозяин ваш вообще... знаешь кто? Он... он...

Пока распалившаяся воительница подыскивала самое хлесткое слово, выражение лица прораба как-то неуловимо изменилось, в нем появилась занозистая мужицкая хитринка.

— Так кто наш хозяин? — едко подначил он. — Говори же, мышка! Рожай!

— Он... презренная осклизлая мокрица!

Прораб как сидел на траве, так и покатился по ней, давясь от смеха. Даже вылил на себя остатки зеленки.

Но как ему удалось, беззвучно хохоча с крепко сомкнутыми губами, в то же время произнести совершенно внятно, отчетливо и виновато:

— Совершенно осклизлая. И бесконечно презренная. И именно мокрица. Согласен.

Чревовещатель он, что ли?! И чьему знакомому тембру он так мастерски подражает? Такому неповторимому тембру... Что же это делается!

Но вот прораб все же разжал губы и проговорил уже нормально, по-человечески, собственным голосом:

— Ты уверена, смелый маленький мышонок? — Только при этом он смотрел куда-то Алене через плечо. — А что еще ты думаешь о нашем хозяине? Выкладывай уж не мне, а прямо ему, пусть знает! Пусть примет к сведению!

Алена обернулась в направлении его взгляда...

...Как будто совсем лишившись сил, о новую фигурную изгородь всем своим весом опирался Алексей.

— Не бери в голову, Лексеич, — увидев, что хозяин побелел, успокоил его наемный пролетарий. — Ее сегодня какая-то поганая муха укусила, а вообще-то она девчонка неплохая.

И хозяин «бункера» тихо ответил:

— Я знаю.

Даже параллельные линии иногда пересекаются, если такова их судьба. А уж люди — и подавно.

Будет, чему быть... А чему быть — того не миновать.

Вот оно и сбылось.

Алена изо всех сил сжала виски, чтобы унять гулкую болезненную пульсацию.

... Алеша становится перед ней на колени...

...Какая навязчивая галлюцинация... Алена уже видела это однажды... Нет, не однажды: десятки, сотни раз... Она и сюда-то, на дачу, приехала, чтобы освободиться от мучительного кошмара. Да не вышло. Совсем психика расшаталась.

Только второй план у стоп-кадра сменился. Теперь это не каюта морского «катерка обозрения», а вытоптанная строителями трава, усыпанная битым кирпичом, да новая, еще не покрашенная фигурная изгородь...

Но вот стоп-кадр оживает, и Алексей говорит:

— Я презренная осклизлая мокрица. Ты абсолютно права. И последний негодяй. Я должен был тебя отыскать, а сделала это ты, Аленушка...

— Я?

— Как тебе удалось? Я передал только московский адрес... Кто тебе рассказал про Красиково?

— Что значит — кто рассказал? Я тут всю жизнь. С самого раннего детства.

Прораб вмешался, захохотав теперь уже не беззвучно, а чуть не на всю округу:

— Да они знакомы! Хо-хо-хо! Ну дак теперь, Лексеич, сам будь добр оборону держать! А меня уволь! Не совсем, хо-хо, уволь, а только по вопросу мирного сосуществования с соседями! Я строитель, а не пограничник!

— Соседи? — переспросил Алексей.

— Соседи? — повторила Алена.

— Непосредственные и ближайшие! — подтвердил прораб, кивнув в сторону Алениного участка.

И Алена, еще не вполне веря, прошептала:

— Так просто...

Она не бросилась к Алеше, не обняла его, не расплакалась от избытка чувств. Даже отвернулась.

Потому что она теперь совсем другими глазами — рассматривала строящийся дом.

Не такое уж и уродство, оказывается. И вовсе не пирамида Хеопса. И уж конечно не бункер.

Даже симпатично. Основательный дом, а основательность ей всегда нравилась. Не хлипенький коттеджик какой-нибудь, в таком можно будет жить не только летом, но и в зимние холода. Тем более — подводят газ и воду.

— А почему ты велел заново перестраивать верхний этаж? — спросила она.

— Окна были спроектированы узкие. А я решил... мне захотелось... тебе ведь понравились венецианские.

— Мне?

Вот тут-то ее и прорвало.

Прорвало, как шлюз, и слезы хлынули водопадом, нет, «слепым дождем», тем благодатным летним ливнем вперемежку с солнечным светом, от которого наливаются и зреют тяжелые плоды среди темной глянцевой листвы, тяжелея и готовясь сорваться с ветки...

Алексей не стал делать крюк к проему ворот, он перемахнул прямо через ограду и кинулся к своей богине-мышке, маленькой, беспомощной, чтобы утешить, утереть ей слезы или... присоединить к ним свои.

— А тут моя мастерская.

— Над ней ты хотела стеклянную крышу?

— Э, нет! Тогда я отведу для работы весь этаж. Но это — в необозримом будущем. Пока печку бы починить...

— Так я скажу своим рабочим, пусть заодно и сделают.

Что-то не позволило Алене принять заманчивое предложение Алексея. То ли тельцовское упрямство, то ли смутное суеверное опасение. Она мотнула головой:

— Нет. Это дедушкино наследство. Мне он его оставил, мне о нем и заботиться. Я сама!

Алексей, похоже, огорчился.

— Не обижайся, — утешила она. — В этом доме есть кое-что не только для меня, но для нас обоих. Идем, покажу!

Они спустились на первый этаж, миновали кухоньку-закуток, и она, потянув, не без труда открыла просевшую, разбухшую от влажности дверь:

— Наша спальня!

Алексей молчал.

— Ты не рад? Конечно, не сравнить с твоим венецианским номером, но мне нравится. А тебе? Что с тобой, Алеша?

Он, все так же не отвечая, закусил губу.

— Алеша, Алешенька, ведь ты не уедешь сразу же в Москву? Или еще в какую-нибудь экспедицию? Ведь ты останешься со мной, да? Хотя бы на чуть-чуть!

— Не уеду, — процедил он. — Работа у меня теперь только осенью.

— Ну вот! А твой дом не достроен. Да что ж ты молчишь, как рыба! Моя золотая рыбка... я приказываю... нет, умоляю — скажи что-нибудь!

И молвила золотая рыбка, но таким тоном, что, казалось, потемнело синее море и рыбакам объявили штормовое предупреждение:

— Какая широкая кровать! С кем, интересно...

— Так она бабушкина! — рассмеявшись с облегчением, перебила Алена. — Раньше вся мебель была такой, добротной! Смотри, это же цельный дуб, не какая-нибудь декоративная фанеровка или ДСП!

— Бабушкина? — все еще подозрительно переспросил белокожий Отелло.

— И дедушкина! А может, еще и прадедушкина, — затараторила она. — Часть моего наследства. Разумеется, не со времен князей Вяземских, но, по крайней мере, довоенная. Ее сюда до моего рождения перевезли.

Видя, что Алексей оттаял, позволила себе его поддразнить:

— К сожалению, синьор Отелло Алексеич Никитин, товарный чек на этот предмет обстановки не сохранился, и документально отчитаться я не могу. Придется поверить на слово.

— Разве я требую отчета?

— А разве нет?

— Извини, я нечаянно.

— Опять — извини? И не подумаю! За «нечаянно» — бьют отчаянно!