— Ну ладно, мне всё понятно. Хватит! Я ухожу. Завтра же спущусь вниз, — рассердилась она. Мне было приятно, что она сердится на меня. Уж куда лучше, чем её вчерашнее равнодушие и холодность. Она выскользнула из моих рук, а я стоял в темноте, и пальцы хранили тепло её полной груди.
Однако на следующее утро она как ни в чём не бывало отправилась дальше вместе со всеми. Объявили, что во второй половине дня будет туман, поэтому мы вышли пораньше, но, поскольку к нам добавилась группа, поднимавшаяся со стороны горы Татэяма, узкая тропа сразу же заполнилась шедшими гуськом людьми. Часа через три мы достигли скалистых гор; отсюда дорога круто забирала вверх, надо было подниматься с предельной осторожностью, карабкаясь по верёвочным лестницам и цепляясь за цепи. Большую часть вещей мы оставили в хижине и взбирались налегке, да и горы вовсе не были такими уж неприступными — как раз для таких новичков, как мы. Так что, если не лезть на рожон, подъём был, в сущности, вполне безопасным, однако, когда я оглянулся и увидел позади себя уходящую вниз голую отвесную стену, у меня мурашки побежали по коже. Кикуно поднималась довольно уверенно, а Мино театрально пугалась. Сначала все думали, что она просто дурачится, но постепенно поняли, что она действительно боится. В одной отвесной скале были вбиты специальные металлические опоры для ног и висели цепи. Продвигаться вперёд можно было только ползя боком и цепляясь за цепь. И это опасное место Мино никак не могла одолеть. Иинума протягивал ей руку, я поддерживал её сзади, но она так и не решилась шагнуть вперёд на край утёса. Идущие за нами люди ждали, в конце концов мы решили отказаться от мысли двигаться дальше и решили возвращаться. Однако, когда горы крутые, спуск бывает ещё опаснее подъёма; у Мино подгибались ноги, и она могла двигаться, только если я снизу протягивал ей руку и подбадривал её. Почти плача, она проклинала тот день, когда решилась пойти в горы. Когда мы начали спускаться по резко обрывающемуся вниз большому утёсу, она вдруг поскользнулась. Я успел удержать её за талию и крикнул, чтобы она ухватилась за цепь. Моя правая нога болталась в воздухе. И тут соскользнула вниз левая. Шипы на подошве отскочили от поверхности скалы, и она повисла в воздухе. Я полетел вниз.
Позже я бесконечное число раз восстанавливал в памяти это падение. Мне казалось, что тогда мне открылось нечто новое, коренным образом изменившее меня самого и мою жизнь. Но в чём заключалось это новое и к каким переменам оно меня подтолкнуло — на этот вопрос я так и не смог сформулировать для себя точного и исчерпывающего ответа. Ясно было одно — что-то тогда со мной случилось, но вот что именно, я так и не понял, и у меня осталось ощущение жгучей неудовлетворённости, которое не покидает меня и по сей день. Всё, что я об этом напишу, тоже не претендует полноту, это то, на что я оказался способным в данный момент, не более.
Поняв, что падаю, я прежде всего поднял глаза вверх и увидел перепуганное лицо Мино, которое ослепительно сверкало, будто выхваченное лучом прожектора. Разметавшиеся на ветру волосы оттеняли белизну кожи на лбу, алый рот был открыт, и изогнутые губы обнажали ряд неровных, как кристаллы, зубов. Наверное, она кричала. Но голоса её я не слышал, во время падения я вообще ничего не слышал, кроме свиста ветра в ушах. Все звуки вообще исчезли. Во всяком случае, такое у меня было ощущение.
Расстояние между нами всё увеличивалось, и я успокоился. Уж теперь-то Мино наверняка не упадёт. Её цепляющаяся за цепь и льнущая к скале фигурка казалась мне удивительно трогательной. Мне захотелось поддержать её, крикнуть: «Не смей умирать!» Да, по крайней мере в тот миг (а это был действительно миг) я любил её — это я помню очень хорошо. Это ощущение сохранилось в моей услужливой памяти как момент истины, и всё, что было с нами потом, не имеет ровно никакого значения.
Очень чётко мне запомнилась и равнодушная отстранённость оставшихся на утёсе людей, их бесстрастные лица. Каждый был сосредоточен на своём — кто поднимался вверх, кто спускался вниз. И ещё одно — не знаю, то ли я действительно видел это, то ли сюда вплелись какие-то другие, более поздние воспоминания, только я очень хорошо помню, что один мужчина, склонившись к своей спутнице, что-то нашёптывал ей и беззаботно улыбался. Мужчиной был Иинума, а женщиной — Кикуно. Во всяком случае, так мне показалось. Вполне вероятно, так оно и было, но утверждать этого я не стану. Помню только, как их весёлые лица становились всё меньше, меньше…
Точно помню, что смотрел вниз. Отвесная круча, мимо которой я летел, падала вниз, словно отсечённая резким ударом ножа, только кое-где она выставляла кулаки камней. Внизу, там, куда я летел, виднелась большая каменная площадка, и я точно знал, что, долетев до неё, разобьюсь и умру. «Неужели это и есть смерть?» — думал я, но абсолютно никакого страха не ощущал. Может, так всегда и бывает — оказавшись лицом к лицу с неумолимой, всесильной и неотвратимой судьбой, человек перестаёт барахтаться, смиряется и полностью покоряется обстоятельствам?
Я не только не испытывал страха. Я смаковал миг смерти. Вернее, это был даже не миг, я наслаждался смертью долго и обстоятельно. Меня окружал светлый и прекрасный мир, в котором всё было приспособлено для меня и всё имело значение. Небо, облака, горы, люди, ветер, свет, скалы, снег — спешили поведать мне нечто, исполненное глубокого смысла. Под глубоким смыслом я не имею в виду что-то мудрёное, связанное с хитроумными логическими построениями. В отдельности всё было просто и ясно. Но только в отдельности. Если воспринимать окружающий мир как единое целое, то всё, что к нему относилось, — небо, облака, горы, люди, ветер, свет, скалы, снег — выражало нечто большое и значительное. Примерно, как симфония, которая рождается из простых и ясных звуков, издаваемых отдельными инструментами-
Нет, снова не так. Нельзя сказать — выражало. Всё, что я видел вокруг, не выражало ничего такого, чего не было бы в этом мире, просто являло его целиком. Мне трудно подобрать правильные слова, но даже моё тело не было исключением. Летя вниз, оно по своим свойствам было равноценно небу и облакам, оно являло собой весь мир. Моё сознание уже не принималось в расчёт. Душа, абсорбированная телом, превратилась в комок плоти, подчиняющийся закону свободного падения. Повторю ещё раз — в тот миг я действительно испытывал наслаждение.
Каменная площадка приблизилась. Смерть. Чёрный полумрак — зелёный мох, снег, потом — глубокая таинственная тьма, какой я никогда ещё не видел. Я потерял сознание.
Первое, что я увидел, очнувшись, был ослепительно белый свет. Он ярко сверкал на чернеющей вокруг земле, словно она дала трещину. Он бил мне прямо в глаза, их нестерпимо резало, и я сомкнул веки. Щёки ощутили тепло солнечных лучей, и я понял, что жив. Обе руки были целы. Но вот ноги ни за что не хотели двигаться. Чуть приоткрыв глаза, я попытался оценить ситуацию. Я упал в снег, погрузившись в него до пояса. Одновременно с радостью оттого, что спасся, я ощутил резкую боль в левом боку и в ступне. Боль неумолимо надвинулась на меня, словно говоря: вот тебе и наказание за то, что остался жив. Пошире раскрыв глаза, я огляделся в растерянности. Ослепительно белый свет оказался облаком. Небо было необычно тёмным, почти чёрным. Я подумал, что именно эта чернота и заполняет космос, простираясь до самых дальних его пределов, это единственное, что там есть. Ещё один шаг, и меня поглотила бы эта огромная, гигантская (нет слова, достойного определить её огромность) тьма. Но я не сделал этого шага. И теперь мне было больно. Я застонал.
Снег вокруг подтаял, и под кожу проникал холод. Я попытался руками разгрести снег и выбраться. Вдруг снег стал красным. У меня из носа хлынула кровь. Я прижал к носу рукав рубашки, чтобы унять её, и снова потерял сознание. Когда я снова очнулся, то увидел, что лежу на одеяле, а вокруг стоят люди. Вглядевшись в лица, я увидел незнакомого мужчину, Иинуму и прочих моих товарищей, а также Мино и Кикуно. Мы находились в какой-то хижине. Я попытался подняться, но незнаемый мужчина остановил меня, сказав, что мне нельзя двигаться. Это был врач, случайно оказавшийся вместе с нами в хижине.
