— В доме жарко, — сказала она, скривив рот. — Они всё время держат окна закрытыми, якобы роялю вредит морской ветер, это невыносимо. А ты, кажется, друг Ко-тяна?

— Да, — ответил я и перевёл взгляд на её пышную, стиснутую платьем грудь. В вырезе виднелась полоска ослепительно белой кожи. Тут я понял, что девушка просто сильно загорела, потому и кажется смуглой.

— Меня зовут Мино Мияваки. Пишется — «прятать красоту сбоку от храма». А ты кто?

Она говорила фамильярно, словно обращаясь к ребёнку. Я снова, как это уже недавно было с Кикуно, ощутил, что разговариваю с девушкой, которая старше меня. Ощущение это не было неприятным, скорее наоборот, к тому же она явно кокетничала со мной. Я ответил вежливо, как полагается в разговоре со старшими:

— Моё имя Такэо Кусумото. Странное имя, правда? «Самец из чужого дома».

— Вовсе нет. К тому же я бы расшифровала твоё имя иначе — что-то вроде «мужчина, покинувший дом».

— А я и есть мужчина, покинувший дом.

— Прости, я, кажется, ляпнула что-то невпопад.

— Да нет. Я и в самом деле хотел бы уйти из дома.

— Почему?

На этот вопрос ответить было трудно. Эту девушку я видел впервые, с какой стати мне с ней откровенничать? Впрочем, она, судя по всему, и не ждала ответа — отвернулась и уткнулась носом в цветы.

— Красивые, правда? — смущённо произнёс я. До меня только сейчас дошло — а ведь она очень хороша собой.

Я не мог оторвать глаз от смуглой щеки, которой касались оранжевые лепестки, от переливчатых глаз. Она повернулась ко мне — сочные, отсвечивающие яркими красками цветов губы улыбались. Я покраснел. По лбу заструился пот.

— Это текома китайская. Летом она довольно приятно пахнет, и я её люблю. Только она ядовитая. У меня в детстве была дурная привычка есть цветы. Однажды я съела такой вот цветок, и у меня был жуткий понос. Ой, смотри, яхта.

В синем море появился треугольный парус, соперничающий белизной с барашками волн, и через несколько минут скрылся за оконечностью холма.

— Как хочется купаться! Терпеть не могу «Баркаролу»!

— Что?

— Да этого Шопена. То, что играла Кикуно. Я вообще-то тоже по классу фортепьяно, но, честно говоря, играть на рояле мне не очень-то хочется. Лучше купаться. Давай пойдём прямо сейчас?

— Я не привёз с собой плавок.

— Купишь на пляже. Пошли, поплаваем!

— Но я не умею плавать, — мрачно признался я.

— Не умеешь плавать? — Она расхохоталась.

Она смеялась во весь рот, как американка, не прикрываясь рукой, выставляя напоказ и зубы, и язык.

— Ну конечно, ты ведь и есть тот самый Кусумото? Ко-тян о тебе рассказывал. Что ты живёшь в Хаяме. И ещё, что ты не умеешь плавать, и это просто здорово! Он тебя за это зауважал.

— Почему?

— Ну, не всякий может, живя у самого моря, не купаться. Значит, у тебя железная воля!

Я прыснул.

— Видите ли, у меня принцип такой — не купаться. Но если вы возьмётесь меня учить, я могу и отступить от этого принципа.

— Договорились! Пошли прямо сейчас. — И сцепив руки перед грудью, она потрясла ими, как это делают стоящие на пьедестале почёта победители соревнований. Стиснутая платьем пышная грудь заколыхалась.

Тут в саду появился разыскивающий нас Иинума. Мино быстро зашептала мне на ухо:

— Сегодня не выйдет. Я тебе потом позвоню, напиши мне твой номер и передай как-нибудь потихоньку.

На следующее утро она мне позвонила. Мать, услышав женский голос, подумала, что звонят из гимназии, и сказала: «У телефона профессор кафедры родной литературы Кусумото». Дело в том, что гимназии, где работала мать, недавно присвоили статус университета, так что она теперь считалась профессором. Мино долго потом не могла этого забыть и не упускала случая за глаза назвать мать «профессоршей».

Сама Мино жила в Дзуси, поэтому мы решили встретиться на пляже, который находился примерно на полпути от Дзуси к Хаяме. Там была небольшая бухта, ограниченная с южной стороны мысом, а с северной — скалистым берегом, вдали в море виднелся остров Эносима, а над далёкой линией горизонта возвышалась Фудзи. Этот пляж был куда многолюднее нашего, находившегося неподалёку от императорской виллы, лавок с тростниковыми шторами тоже было больше. Окинув пляж взглядом, я увидел её, бегущую ко мне в купальном костюме. Длинноногая, лёгкая. Я залюбовался её тонкой талией, подчёркивающей высокую грудь. Неожиданно она схватила меня за руку, её рука была мокрой. Она сразу же заставила меня опуститься в воду с головой. Солёная вода залилась мне в нос, я тут же захлебнулся и стал задыхаться, но ощущать, как её нежная рука придерживает мой затылок, было приятно. Я уже начинал терять сознание, когда она вытащила меня из воды. Увидев рядом с собой её обеспокоенное лицо, я улыбнулся, потом, сильно закашлявшись, исторг из себя воду. Она провела рукой по моей спине и сказала: «Ну и чудак же ты».

Учительница была полна энтузиазма, ученик был прилежен. В первый день я научился держаться на воде, во второй — плавать по-собачьи, через неделю с грехом пополам освоил брасс. Солнце сожгло мне плечи и спину, они были покрыты волдырями, обгоревшая кожа облезала клочьями. Но я ни за что не хотел пропускать наших занятий. Я готов был ходить на пляж каждый день, пока она сама не скажет, что занятий больше не будет. То ли она не замечала, в каком состоянии у меня спина и плечи, то ли замечала, но не придавала значения, во всяком случае, совершенно равнодушная к моим мучениям, она лежала на солнышке и без умолку болтала, причём говорила только о себе. О том, что учится музыке с шести лет, как трудно ей было во время войны, потому что все считали музыку вражеским искусством, что в Дзуси они живут с довоенных времён, и все соседи ей ужасно надоели, что в яйцах она ест только желтки, что её младшему брату, который учится в частном университете в Сибуе, очень нравится, как кормят в университетской столовой, а ей совсем не нравится, что у неё нет никакого желания записываться на курсы для будущих домохозяек — кому нужны всякие там чаи да цветы… И так — до бесконечности. Устав болтать, она говорила: «Пора за дело» — и тащила меня в воду. Очень часто на пляже не оставалось ни души, а мы всё не уходили.

Прошло дней десять, и однажды она сказала: «Давай сегодня переночуем в здешней гостинице, всё равно ведь завтра опять на пляж». Видя, что я смущён, она добавила: «У меня есть деньги, не волнуйся». Это была маленькая гостиница почти на самом берегу моря, возле устья реки, окна выходили на задворки стоящих вдоль пляжа лавок. От реки несло илом, к ночи налетела туча комаров. Москитной сетки в комнате оказалось, только у изголовья лежали две специальные антикомариные курительные палочки и спички. Страдая от вони, комаров и обгоревшей спины, я заключил Мино в объятия.

До начала осени мы много раз встречались в этой гостинице. После праздника Бон, когда число купающихся заметно уменьшилось, мы снимали комнату прямо с утра, занимались любовью, потом вместо ванны купались в море, после чего возвращались в гостиницу и, даже не вытираясь, мокрые, снова валились на кровать. Иногда мы по целым дням не вылезали из постели. Когда я уставал, она кормила меня сырыми яйцами или жареным угрём и снова набрасывалась на меня.

В сентябре, после того как возобновились занятия в университете, я пошёл в студенческий комитет по трудоустройству и устроился репетитором сразу в три места. Во всех трёх местах требовалось давать уроки дважды в неделю, поэтому работал я практически каждый день. Заработанные деньги я тратил на то, чтобы развлекаться с Мино. На суде прокурор говорил: «Именно с того времени подсудимый стал жить беспорядочной жизнью, часто прогуливал лекции, и вообще лентяйничал напропалую…» Но сам я не могу сказать, что после встречи с Мино мой образ жизни так уж переменился. Просто если раньше основным смыслом моего существования был университет, то теперь им стала Мино. Беспорядочной моя жизнь сделалась потому, что я планировал своё время, подлаживаясь под Мино, прогулы же связаны с тем, что я работал репетитором. Я был точно так же прилежен в любви, как и в учёбе, ну просто само прилежание. Так что слово «лентяйничал» ко мне никак не подходит.