— Похвальная предусмотрительность. — Начальник воспитательной службы кивнул начальнику канцелярии и носовым платком вытер со лба пот. — И всё же как ужасно сегодня парит! На редкость гнусная погода!

В окно снова яростно хлестнул дождь, и городские улицы за бетонной стеной заколыхались, утратив чёткость очертаний.

— Южный ветер. Теперь начнёт теплеть. И сакура… — начал было начальник канцелярии и осёкся. Жестоко так говорить в присутствии человека, которому завтра предстоит умереть. На его бесхитростном лице появилось растерянное выражение, и Такэо, пожалев его, поспешно сказал:

— Да, сакура скоро расцветёт. Я надеялся дождаться, но, видно, не судьба. И всё-таки я имел возможность любоваться цветами сакуры в течение десяти с лишним лет, за что искренне вам благодарен.

— Ну что ты, какая там благодарность… — Красное лицо начальника канцелярии приобрело багровый оттенок.

— Особенно хороша сакура перед медсанчастью. Я всегда так радовался, когда она расцветала. Ну ничего, зато недавно мне повезло — я увидел сакуру всю в снежных цветах.

Когда он играл с Сунадой в снежки, припорошённая снегом сакура была словно в полном цвету. «Позвольте и Кусумото выйти! Ведь что он, что я… Я уйду завтра, но и у него впереди всего ничего. Когда ещё ему удастся потрогать снег?» Налитые кровью глаза Сунады, бегущая по щеке трещина шрама… Сунада умер. Я тоже умру. А сакура и этой весной невозмутимо раскроет белые, похожие на снежные хлопья, цветы.

Закончив говорить по телефону, начальник тюрьмы вернулся на своё место. Начальник канцелярии приосанился. Что-то дробно застучало, будто по полу покатились бобы, которыми отгоняют злых духов. Дождь. «Ну и льёт!» — сказал начальник тюрьмы, повернувшись к окну. Начальник канцелярии с готовностью кивнул.

— Я только что выслушал доклад главного врача. Он говорит, что твоё состояние вполне удовлетворительно и не может служить препятствием…

Согласно Уголовно-процессуальному кодексу, приведение приговора в исполнение может быть приостановлено только в том случае, если приговорённый к казни находится в состоянии психического расстройства или беременности. «Не может служить препятствием» означало, что его головокружение не было квалифицировано как состояние психического расстройства. Начальник тюрьмы выразился более чем определённо, но, как ни странно, именно эта определённость и смягчила смысл сказанного, его слова прозвучали едва ли не шутливо. Начальник воспитательной службы тут же добавил:

— Ну вот видишь, значит, ты совершенно здоров.

— Вашими молитвами, — улыбнулся Такэо, — отправлюсь в путь в добром здравии.

— Вот и прекрасно, вот и прекрасно, раз ты так бодр, значит, и волноваться нечего.

— Да, вот ещё что, — сказал начальник тюрьмы. — Перед тем как Сунада… Словом, ты, кажется, столкнулся с ним тогда в медсанчасти. Какое впечатление он на тебя произвёл?

— Он был полон энергии. В тот день как раз шёл снег, и мы с ним сразились в снежки.

— В снежки? Кто бы мог подумать, что автор «Ночных мыслей» способен вести себя как мальчишка?

— Да, давненько я так не резвился. И то — последняя игра в этом мире.

— И кто же победил? — спросил, подавшись вперёд, начальник воспитательной службы. Каждое его движение сопровождалось странным звуком — будто перекатывались шарики. Такэо и раньше это замечал. Скорее всего, у него в кармане были чётки — начальник воспитательной службы был буддийским монахом.

— Сунада. Он такой силач, куда мне до него.

— Да уж. Там, откуда он родом, выпадает много снега.

— А как вы… расстались? — деланно безразличным тоном спросил Такэо. Столь же безразличным тоном начальник ответил:

— Всё прошло прекрасно. Сунада был неплохим человеком.

— Да, неплохим. К тому же ему повезло — он отправился в путь тогда, когда хотел.

Кабинет психиатра. В тёмной комнатушке, загромождённой картонными коробками с лекарственными препаратами, звучит хрипловатый голос: «Короче говоря, не знаю, чем заняться. В этой тюряге сдохнуть можно от скуки».

Как заключённые мы с Сунадой — антиподы. Он был задирой и скандалистом, склонным к насилию, членовредительству и разрушению, я жил тихо и незаметно, никогда не нарушая правил внутреннего распорядка. Но отправиться на тот свет нам суждено одним и тем же манером. Упасть в смерть с эшафота в полном соответствии с законом падения.

— Надеюсь, что и ты не ударишь в грязь лицом, — сказал начальник тюрьмы с таким видом, будто подбадривал спортсмена перед решающим матчем.

— Слушаюсь, — ответил Такэо, как и положено спортсмену, полному решимости оправдать возлагающиеся на него ожидания. А на его внутреннем экране замелькали кадры: небо, горы, люди, ветер, скалы, снег. Первым летит, раскинув руки, Сунада. За ним — он, Кусумото. Затяжной прыжок. Здоровый спорт. «Пока он летел эти десять метров, ему совсем не было страшно, он просто думал: надо же, я лечу… Он точно знал, что когда упадёт на землю, то умрёт, и несмотря на это не испытывал абсолютно никакого страха, ни чуточки…» Доктор Тикаки пришёл к заключению, что его состояние «не может служить препятствием»… Этому врачу, хотя он совсем ещё желторотый юнец, так хотелось заглянуть в самые тёмные уголки его души, и у него уже начало получаться…

— Ну так как? — спросил начальник воспитательной службы, обращаясь к начальнику тюрьмы. — Могу я увести его к себе?

Начальник тюрьмы опустил глаза на часы, кивнул и стремительно поднялся с места. Судя по всему, он с нетерпением ждал этого момента. Как только все трое встали, к Такэо подошёл Фудзии.

— Для начала я отведу тебя назад в камеру. Ты быстренько приведёшь себя в порядок. Потом отправишься в помещение воспитательной службы, где займёшься своей корреспонденцией, подготовкой к свиданиям и пр.

— Спасибо, — поклонился Такэо.

— Ну что ж, иди, — сказал начальник воспитательной службы. — У тебя сегодня много дел. Лучше заранее всё распланировать, чтобы распорядиться своим временем максимально эффективно и правильно.

— Слушаюсь.

— Так я тебя жду.

Провожаемый взглядами начальника тюрьмы, начальника воспитательной службы, начальника канцелярии, Такэо вышел из кабинета. Впереди шагал начальник зоны, замыкали процессию возникшие откуда-то начальник службы безопасности и два надзирателя. Теперь с ним обращались совершенно иначе, с заботливой предупредительностью. У бойцов особой охраны, стоящих на карауле у важных стратегических пунктов, глаза вспыхивали какими-то странными тусклыми огоньками. Одни провожали его цепкими взглядами. Другие отводили глаза. Он разом стал объектом жгучего интереса, существом исключительным, то, что предстояло ему, было недоступно другим. А ведь, в сущности, подумал Такэо, все здесь были добры ко мне, все заботились обо мне по мере сил и возможностей, даже если и делали это по долгу службы. Человек, на которого обращено пристальное внимание окружающих, обречён на предельную пассивность, чреватую тем, что его в любой момент может подхватить и увлечь за собой гигантское зубчатое колесо, но в конце концов и такой опыт нельзя считать только отрицательным. Когда его арестовали и под конвоем везли из Киото в Токио, то везде — на вокзальных площадях, на платформах — его появления ждали толпы людей, раскалённый от бесчисленных взглядов и гула голосов воздух обжигал кожу, вокруг сверкали вспышки фотоаппаратов, словно перекрещивающиеся лучи прожекторов, высвечивающие его фигуру. Двадцатичетырехлетний Такэо Кусумото с гордостью думал о том, что стал знаменитостью, что на него обращены взгляды всей Японии. Его окружали полицейские и агенты в штатском, правая рука была прикована наручником к левой руке одного из агентов, на каждом шагу он ощущал прикосновение чужого тела, но даже в этом нелепом положении мнил себя актёром, играющим главную роль, и с трудом сдерживал рвущуюся на лицо улыбку. Скорый поезд мчался сквозь ночь, он охотно отвечал на бесконечные вопросы газетчиков, стараясь говорить чётко и держаться дружелюбно. Статьи, появившиеся в газетах в тот день, он прочёл значительно позже, в клинике Мацудзавы, куда его поместили для проведения судебно-психиатрической экспертизы.