— Пожалуй, — сказал он, — иногда страдал.

— А ты вспоминаешь потерпевшего?

Тоже непростой вопрос. Следуя наставлениям патера Шома, Такэо, молясь, каждый раз обращался к душе своей жертвы и просил у неё прощения. Но молитвы — его личное дело, о них нельзя говорить вслух, и уж тем более пересказывать их кому-то, это попахивает ханжеством.

— Твоя мать навещает тебя каждую неделю?

— Да.

— Все пятнадцать лет каждую неделю?

— Начиная с того года, как я принял святое крещение. Ну, иногда она, конечно, пропускает, если больна или ещё что-нибудь…

— А ведь это не так уж и просто. Ты крестился четырнадцать лет назад, верно? И все четырнадцать лет она навещает тебя каждую неделю? Живя при этом довольно далеко отсюда! От Хаямы, кажется, часа два езды? Да, у тебя замечательная мать!

Ему невольно вспомнилось новое пальто матери, чёрное, словно траурное. Это пальто ей привёз из Парижа Макио. Раньше она приходила в старом, тёмно-синем, которому пятна от супа и приставшие рисинки придавали уютный, домашний вид. Это же было слишком новым, слишком чёрным, и ещё более подтвердило его дурные предчувствия. Увидев его впервые, он содрогнулся от отвращения и подумал, что никогда не сможет полюбить мать. Потом он раскаивался, что был с ней так суров, наверняка её больно ранило его мрачное молчание, а ведь она приехала к нему издалека, да ещё в такой холод. Мать, скорее всего, поморщилась бы, услышав: «У тебя замечательная мать!» — но теперь он был вполне с этим согласен. В последние дни лёд в его душе стремительно таял и он готов был принять мать целиком, со всеми её достоинствами и недостатками. Почему-то вместе с матерью ему вспоминалась Эцуко. Его не оставляло ощущение, что эту девушку, один-единственный раз приходившую к нему на свидание, он уже где-то видел. Лицо, которое рисовалось его воображению, когда он читал её письма, было лицом его юной матери. Да, именно его он видел позавчера во сне, лицо девочки, какой его мать была задолго до его рождения, девочки, которая играла с котятами в их старом доме на холме Тэндзин.

— О чём задумался? — озабоченно спросил начальник тюрьмы. Он вдруг резко поднялся и, приблизив своё лицо к лицу Такэо так близко, что тот ощутил на себе его дыхание, растерянно улыбнулся и хрипловатым голосом произнёс: — Завтра нам предстоит с тобой проститься.

— Слушаюсь. — Такэо по-прежнему без всякого выражения, не отрываясь смотрел на начальника тюрьмы.

— Ты понимаешь, о чём я? — Начальник тюрьмы немного нервничал, и из-за этого старался говорить внушительно, подчёркивая каждое слово. — Я ведь не шучу.

— Понимаю.

— А, ну вот и хорошо. — Начальник облегчённо вздохнул и расправил плечи. — Я знал, что с тобой у нас особых проблем не будет. И рад, что оказался прав. Все согласны? — Кольцо стоявших вокруг стола людей распалось, они приветливо заулыбались Такэо, словно человеку, которому была оказана высокая честь и который ждал поздравлений. Похоже, до этого момента все, напружинив мускулы, стояли по стойке смирно.

— Да, Кусумото, ну и выдержка у тебя. Большинство, узнав, что завтра — последний срок, либо впадают в ступор, либо закатывают истерику. Сунада, тот начал болтать без умолку. А ты совсем другой.

— Да нет, что вы. — Такэо почувствовал себя польщённым. Какая там выдержка! Он стоял ни жив ни мёртв. Услышанное было выше его разумения — да, есть человек по имени Такэо Кусумото, да, вынесенный ему приговор будет приведён в исполнение завтра, но какое отношение всё это имеет к нему? К тому же его смущало и казалось странным столь пристальное внимание к своей особе тюремного начальства, которое в полном составе собралось здесь ради него одного.

— Итак, позволю себе зачитать указ о приведении приговора в исполнение, — торжественно начал начальник тюрьмы и, кивнув Такэо, смущённо добавил: — Ну ты понимаешь, это чистая формальность.

Присутствующие снова превратились в каменные изваяния. Начальник канцелярии извлёк из папки листок плотной бумаги. С лица начальника тюрьмы исчезла улыбка, в наступившей тишине стало слышно, как настойчиво барабанит по стеклу дождь.

— Такэо Кусумото, дата рождения — 19 апреля 1925 года. Вышеуказанное лицо должно быть подвергнуто смертной казни в пятидневный срок, начиная с 12 февраля 1965 года, в соответствии с правилами исправительного учреждения, в котором это лицо содержится. Министр юстиции.

Начальник тюрьмы отложил листок бумаги и добродушным тоном сказал:

— Ну вот, пятый день приходится на семнадцатое число, то есть на завтра. Согласно правилам, завтра в десять часов утра ты будешь казнён.

— Слушаюсь, — кивнул Такэо. Выходит, указ о приведении в исполнение был подписан 12 числа, то есть в четверг. Как раз в тот день, когда к нему приходила мать. Да, её чёрное траурное пальто было более чем кстати.

— Ну вот, а теперь садись сюда. — И начальник тюрьмы жестом, каким приглашают почётных гостей, указал Такэо на диван. На его лице снова играла улыбка. Немного неестественная, будто он нацепил театральную маску, но, вне всяких сомнений, это была, именно улыбка. Подойдя к дивану, Такэо вдруг обнаружил, что поясница у него словно заржавела и не сгибается. Он попытался согнуть её насильственным образом и испугался, что сейчас у него сломается позвоночник. Он опрокинулся на диван и подпрыгнул на пружинах. Начальнику воспитательной службы это показалось забавным, и он засмеялся. Засмеялся и начальник зоны Фудзии. Такэо со сконфуженным видом почесал в затылке. Только паясничанье может разрядить атмосферу, если не паясничать, она накалится и напряжённость между ним и остальными станет взрывопасной. Ему казалось, что он запутался в гигантской паутине, окончательно утратив свободу движений. Начальник тюрьмы и начальник воспитательной службы уселись за стол, напротив Такэо. Слева устроился начальник общего отдела. Фудзии стоял рядом с начальником тюрьмы. Начальник канцелярии, начальник службы безопасности и надзиратели вышли из кабинета.

Начальник тюрьмы взглянул на наручные часы.

— Сейчас 9 час. 17 мин. Таким образом, у тебя остаётся полных двадцать четыре часа. Постарайся за это время покончить со всеми делами. Твою мать известил сегодня утром по телефону начальник воспитательной службы. Кого ещё ты хотел бы поставить в известность?

— Патера Пишона, — сказал Такэо и тут же подумал, что ему хотелось бы ещё раз послушать Мессу си-минор Баха. Но начальник тюрьмы уже повернулся к начальнику воспитательной службы. В душе Такэо зазвучала какая-то светлая мелодия.

— Вы, кажется, уже известили отца Пишона?

— Да. Он придёт после обеда.

— Есть ли ещё кто-нибудь?

Он подумал, что хорошо бы увидеть Эцуко. Но испугался — она слишком молода, такое прощание может ранить её душу. Лучше он ей напишет. Сколько успеет написать за вечер, столько и напишет. Начнёт в том же духе, что и всегда, ну и попрощается как бы между прочим, так будет естественнее. Kyrie eleison… Где же он это слышал? Завтра я уйду туда. Начальник тюрьмы снова посмотрел на часы. Секундная стрелка движется с такой бешеной скоростью, будто часы испортились. Через двадцать четыре часа с небольшим моя жизнь оборвётся. Почти сорокалетний, здоровый и телом, и духом мужчина по имени Такэо Кусумото умрёт. Пресечётся время света, выделенное ему для пребывания в этом мире, и наступит время тьмы, такое же, как до его рождения. Впрочем, эта новая тьма будет всё-таки отличаться от той, прежней, ибо в ней живут многие его знакомцы, ушедшие из этого мира раньше него. Патер Шом, отец, все, кого он отмечал крестиками на титульном листе Библии — Себастьян, Сунада, — они живут там. Kyrie eleison, Christe eleison… Льётся мелодия Мессы си-минор, словно светлый ручей, бегущий вдоль сумеречной тропы…

Дорогой отец Шом! Уже совсем скоро я припаду к вашим стопам. Вы, должно быть, и теперь твёрдо держитесь на ногах, противостоя неистовым порывам ветра. Какое счастье встретиться с вами снова!

— Ну так как, хочешь увидеться с кем-нибудь ещё?