Четверг, вечером

Целый день идёт дождь. В общем-то я ничего не имею против. В дождливые дни городской шум становится ближе. Мокрые от дождя звуки ползут по земле и добираются до меня. Недавно я слышал, как ссорились муж с женой. Муж вёл себя ужасно, но жена тоже не уступала. Им, судя по всему, было невдомёк, что за стеной живут люди, которым всё слышно. Они бесстыдно орали, выкладывая свои постельные тайны. Мне говорили, что во время войны парочки из Англии открыто обнимались перед пленными японскими солдатами. Они просто не считали японцев за людей. Что ж, мы привыкли. Пришлось привыкнуть, а что делать?

Что-то меня куда-то не туда занесло. Я вовсе не собирался жаловаться. Просто хотел сказать, что в дождливые дни город подступает совсем близко, и это приятно, потому что будит воображение.

Вот только выстиранное бельё никак не сохнет, на спортплощадку не выпускают, и вообще как-то промозгло.

А, принесли чай. Его разливают из огромного чайника трижды в день. Стаканов по пять выходит на каждого или около того. Выпью-ка стаканчик, пока горячий. А остальное — на потом, пусть остывает.

Итак, это уже пятое письмо от вас. Они прилетают, как пташки за кормом, и очень меня радуют. Скажите, чего вам хочется, для вас мне ничего не жалко! Смеётесь? Вы такая милая. Говорите, вы — шутница, которой вечно смешинка в рот попала, плакса, злюка, непоседа, вертушка, проказница?.. Что ж, лучшего и желать нечего. Вы вполне в моём вкусе. Уверен, вы душа любой компании, с вами не соскучишься. Может, и меня развеселите? Из-за этих своих записок «Ночные мысли» я прослыл букой, учёным занудой, которого хлебом не корми, дай только порассуждать о чём-нибудь отвлечённом. Но на самом-то деле я ценю людей непосредственных, у которых что на уме, то и на языке. Люблю, когда плачут (и сам частенько плачу), смеются, проказничают. Вот только здесь у нас собрался народ, беспощадный к человеческим слабостям. Стоит проявить слабость, над тобой начнут издеваться, и тогда тебе совсем плохо придётся. Я это испытал на собственной шкуре: мой сосед возненавидел меня за то, что я отказался играть с ним в шахматы, и стал всё делать мне назло — разговаривал со мной, когда я читал, пел, когда мне хотелось подумать… Короче, издевался как мог, и так продолжалось целых полгода.

Почему именно полгода? Да потому что у нас есть такое правило: в июне и в декабре всех переводят в другие камеры. И если у тебя неприятный сосед, его приходится терпеть полгода.

Говорите, у вас уже начались лекции? Это ваш последний год в университете, так что постарайтесь не ударить в грязь лицом.

Неужели и вправду нынешние студенты записывают лекции на диктофоны, а некоторые перед экзаменами промышляют торговлей конспектами? Человеку старой закваски, вроде меня, такое и вообразить невозможно. Мне бы так хотелось взглянуть на твои (теперь я буду обращаться к тебе на «ты», так приятнее, чем на «вы») конспекты. Ты пишешь, что фиксируешь даже жесты лектора? Можно себе представить! «Тут профессор М. обошёл вокруг кафедры», «покашлял», «брызги слюны отлетели на три метра»… Забавно! Так и видишь, как подпрыгивает этот ваш профессор М., читая лекцию по криминальной психологии.

Воскресенье, вскоре после полудня

День прекрасный, безоблачно. Сегодня великий праздник Пасхи, настроение радостное.

Утром ко мне пожаловал служащий воспитательной службы и принёс пакет с пятью расписными яйцами. Сказал, что это от патера Пишона.

Патер Пишон — француз. Он родом с юга Франции, краснолицый, жизнерадостный человек, рассказывая что-то, всегда вращает серо-голубыми (grayish blue) глазами. От одного его вида сразу улучшается настроение. После того как скончался патер Шом, он стал моим духовником и навещает меня раз в месяц. Его прислали ко мне мать с братом. Лет пять назад патер ездил в отпуск во Францию и встречался там с моим вторым братом, так что о наших семейных делах осведомлён прекрасно. Он хороший человек, вот только ему не нравится, что я публикую свои записки, когда я издавал «Ночные мысли» отдельной книгой, он тоже был против. Он всегда говорит, что в моём положении богоугодно одно — смиренно молиться и читать духовную литературу. Может быть, он и прав. Знаешь, я решил, что больше не буду ничего издавать. Сейчас я публикую в журнале свой дневник, но только потому, что это католический журнал, для обычного журнала я писать не стану.

Вторник, под вечер

Добрый вечер. В мире ещё светло, и всё равно — добрый вечер. Сегодня была прекрасная погода: безветренно, совсем весна. Приятный денёк. Впрочем, теперь, когда ко мне то и дело прилетают милые пташки твоих писем, я радуюсь каждому дню.

Как бы это лучше сказать… В общем, я почему-то уверен, что ты меня никогда не предашь. Меня многие предавали, в результате я сделался подозрительным и перестал верить людям. К патеру Шому это, конечно, не относится, он исключение, но остальным я не верил, ну, во всяком случае, не до конца. Только совсем недавно мне вдруг захотелось верить матери и братьям. Сам не пойму почему, но лёд, сковывавший душу, вдруг начал таять. А теперь я готов верить тебе. Какую бы заведомую ложь ты ни сказала, я всё равно поверю в неё сразу и безоговорочно. Может, я буду сердиться, скалить зубы, говорить «да ладно», злобно сверлить тебя глазами — но всё равно поверю.

Хорошая это книга — «Крестный путь». Ещё одна истина — не бывает любви без страданий. В книге Бернаноса «Дневник деревенского кюре» есть такой эпизод: один прихожанин рассказывает молодому кюре о своих младенчески чистых чувствах, а тот думает: «Это ещё не настоящая любовь». Поскольку я прошёл через тьму страданий, такие вещи трогают меня до глубины души, я их воспринимаю обострённо, как нечто личное.

Знаешь, в последнее время я стараюсь радоваться любой малости, радоваться простодушно и непосредственно, как радуются воробьи, голуби, собаки — не размышляя и не сдерживая себя. Не зря сказано — «Будьте как дети» — любовь держится именно на этом. Когда я впервые встретился с патером Шомом, он сказал мне: «У меня в доме живут коза, кошка, собака, птичка и золотые рыбки, все они дружат, но очень уж шалят». Только теперь я понял — он говорил мне тогда о любви. И вообще он притягивал к себе людей не богословскими и философскими знаниями, а искренней любовью к ним.

Простодушие, естественность, бесхитростность — теперь я ценю именно это.

Надо же, целую речугу закатил! Ты, небось, и не подозревала во мне такого занудства! Ну да ладно, я ведь почти в два раза тебя старше. А веду себя по-детски. Что ж, что есть, то есть, не зря ведь я поборник бесхитростной любви.

Погоди-ка, поверка… Ну вот и всё, ушли. Ой! По радио передают Баха. Надо послушать.

Среда, незадолго до полудня

Так хорошо, что вчера удалось послушать Баха. Исполняли Вторую сюиту. Флейта звучала прекрасно. В студенческие годы я очень любил Баха, у меня была граммофонная пластинка с этой сюитой. Ещё я слышал её в исполнении симфонического оркестра NHK. Но с тех пор как я попал сюда — а это было пятнадцать лет назад, — я слышал Баха только дважды. Вчера был второй раз. Конечно же, я весь превратился в слух. Правда, репродуктор здесь весьма неважный, к тому же рядом со мной сидит старик, который нарочно начинает орать, когда передают классику, так что условия для прослушивания не самые лучшие, ну да ладно, у меня ведь волшебные уши — они отфильтровывают разные посторонние звуки, настраиваются на определённую частоту, и музыка обретает звучание, какое недоступно самому дорогому проигрывающему устройству. Особенно, когда это Бах.

Суббота, утром

Твои письма, Эцуко, читать всегда приятно. Оказывается, ты помнишь, что сегодня мой день рождения? Очень тронут. Ты первая женщина в моей жизни, которая помнит, когда у меня день рождения. (Я не обманываю тебя. Даже мать никогда меня не поздравляла.)

Мне исполнилось тридцать девять. В следующем году будет сорок. Но я, в отличие от большинства людей, ни капельки не расстраиваюсь, что старею. Я искренне рад, что дожил до тридцати девяти. Мне было двадцать четыре, когда меня заперли в этом тесном, похожем на сейф, помещении (площадь — 5 кв. м., плюс полный комплект оборудования — противопожарное, антисейсмическое, охранное), в тридцать три решилась моя судьба. С тех пор каждый год жизни я воспринимаю как милость. Я рад, что мне уже тридцать девять. Искренне рад.

Ну вот, ты меня поздравила, теперь я начну праздновать. Должен же я достойно отметить эту дату! Догадайся, что я буду делать? Ни за что не отгадаешь. Только одно — есть с утра до вечера. Меню у меня такое — сначала бэнто, которое я сам себе закажу, потом консервы, фрукты, соки, мороженое. После еды — кофе. Почему-то в свой день рождения я всегда испытываю ужасный голод. Очевидно, что-то с нашим Такэо не в порядке.

Суббота, вечером, перед тем как лечь спать

Сижу в европейской комнате… Наелся до отвала. Ощущение полного душевного комфорта. Уже не холодно, поэтому дни провожу в японской комнате, а к вечеру перебираюсь в европейскую.

Итак, пора на боковую. Сейчас лягу и что-нибудь почитаю перед сном.