— Пункт третий. Утром 10 декабря прошлого года товарищ Коно почувствовал сильные боли в спине. Он сразу понял — что-то случилось с ним ночью, пока он спал, поскольку накануне не испытывал никакого недомогания. Покопавшись у себя в памяти, он вспомнил, что в первом часу ночи в камеру тихонько вошёл надзиратель Нихэй, неожиданно набросился на него и прижал к лицу остро пахнущее полотенце, после чего товарищ Коно потерял сознание. Скорее всего, полотенце было пропитано каким-то наркотическим средством. Наверняка, усыпив его, надзиратель воткнул ему в спину проволоку. Для того чтобы засвидетельствовать этот факт, товарищ Коно обратился в медсанчасть. Врач после весьма поверхностного осмотра опроверг факт введения проволоки в позвоночник, но по настоятельному требованию товарища Коно направил его на рентген. Однако первый снимок был явно поддельный, и врач дал ложное заключение, что никакой проволоки у него в позвоночнике нет. Делая повторный снимок, Коно повесили на шею принадлежащие лично ему чётки, чтобы можно было легко идентифицировать снимок, но, делая рентгеновское просвечивание, ту область, которая вызывала сомнения, нарочно прикрыли крестом от чёток, чтобы замести следы преступления. Из-за введённой в позвоночник проволоки товарищ Коно до начала февраля следующего года, то есть около двух месяцев, страдал от боли в пояснице. Всё это время тюремный врач отделывался бесполезными порошками и не назначал ему никакого гуманного и эффективного курса лечения. По этому пункту всё.
— Ну что скажете? — И толстяк с таким видом, будто хотел сказать: «Это же бесспорный факт!» — потёр тыльной стороной руки заросший неопрятной щетиной двойной подбородок.
— По моему мнению, всё, что мы только что услышали, представляет собой классическую картину паранойдного бреда, возникшего на фоне тюремного психоза. Все четыре стадии болезни — «инициальная», «манифестная», «стабилизации», «исхода» — совпадают с описанными Бирнбаумом. «Инициальная стадия» характеризуется внезапностью, отсутствием каких бы то ни было видимых причин, симптоматика «манифестной стадии» — и это самое важное — тоже сходится до мелочей. В современной японской тюрьме надзиратель не может войти ночью в одиночную камеру, имея при себе наркотическое средство, — это просто немыслимо. Дело в том, что на ночь все камеры, — а они представляют собой, если можно так выразиться, единицу измерения здания, — так вот, все камеры запираются лично начальником ночной охраны, и простой надзиратель войти в камеру не может. К тому же ввести проволоку в спинной хребет, иначе говоря в позвоночник, это, простите, фантастика. Нонсенс. Даже с чисто медицинской точки зрения — позвонки так устроены, что проволока пройти сквозь них сверху вниз не может. То есть содержание бреда абсолютно нереально, и это тоже прекрасно описано у Бирнбаума. Далее — возьмём стадию стабилизации и исхода. Болевые ощущения через два месяца исчезли, так? А почему? Что, проволока, введённая в позвоночник, сама по себе из него вышла? Но это совершенно невозможно. Внезапное начало и столь же внезапное окончание. То есть всё как у Бирнбаума.
Толстяк усмехался, патлатый юнец кусал нижнюю губу, девица в очках нервно теребила блокнот. Судя по всему, они пребывали в растерянности, никто не мог дать Тикаки достойный отпор. Тикаки достал платок и вытер вспотевшую шею. Молчание оппонентов скорее озадачило его: конечно, он говорил очень уверенно, но полной убеждённости в собственной правоте у него не было. Тут в дискуссию ловко вклинился доцент Офуруба.
— Позволю себе сделать несколько дополнительных замечаний. Тюремный психоз, который мы наблюдаем у Коно, связан с его личностными особенностями. С одной стороны, он упрям и излишне дотошен, с другой — у него эпилептойдный тип характера — он легко возбудим и обладает взрывным темпераментом. У людей, принадлежащих к эпилептоидному типу, параноидный синдром возникает довольно часто. Кстати, тюрьма — это ведь наше общество в миниатюре. Ну, знаете, как бывает во время психологических экспериментов — человека ставят в определённые условия, чтобы изучить его характер? Так вот, в данном случае это условия изоляции. Все изменения, которые возникают у человека в этих условиях, потенциально могут возникнуть у него и тогда, когда он живёт в обычном обществе. Коно видел в бакалейщике и его старухе — своих преследователей. Алкоголь же явился катализатором. Причина преступления именно в этом.
— Эй, сэнсэй, хватит болтать, надоело! — Толстяк выставил вперёд руки, останавливая Офурубу. Затем он повернулся к Тикаки.
— Я всё думал, что мне кажется странным в ваших рассуждениях, и наш уважаемый доцент помог мне это понять. Не знаю, как там насчёт этого вашего Баума, но вы оба пытаетесь свести действия отдельной и вполне своеобразной человеческой личности, каковой является Симпэй Коно, к общим избитым понятиям, вы рассматриваете его исключительно через призму этих понятий. У вас, доктор Тикаки, в голове только этот, как его там — Баум, а у доктора Офурубы — эпилептойдный тип личности.
— Ну, по-моему, общими понятиями оперируете как раз вы, — сказал Офуруба. — Это вы рассматриваете своеобразную и многогранную человеческую личность, каковой является Симпэй Коно, только с одной точки зрения, а именно с точки зрения её революционности.
— Неправда! Вы передёргиваете!
— Нет уж, позвольте, это вы передёргиваете!
Офуруба и толстяк начали препираться. Студенты, поддерживая своего вожака, улюлюкали и вопили: «Прихвостни-криминологи!», «Долой заключение Офурубы!», «Да здравствует товарищ Коно!» Кое-кто метил и в Тикаки: «Тюремные врачи — отбросы общества!», «Смерть тюремным врачам!»…
Тикаки казалось, что грязная ругань сразу же отскакивает от него, не проникая внутрь, туда, где в тишине и покое мирно высится величественный храм. Один из метопов этого храма украшен горельефом. Первым резец взял Дельбрюк, начатое продолжили Дюпре, Бонгеффер, Бирнбаум и Абукава, а теперь он, Тикаки, пытается придать законченность мраморной композиции. Неброский, но очень красивый метоп, итог долгого, кропотливого, потаённого труда учёных. Какое значение имеет рядом с ним весь этот шум? Разве стоит тратить на него силы? Тикаки обвёл взглядом бессмысленно вопящих студентов, потупившихся учёных мужей, готовых смириться со своим поражением. Доктор Аихара, профессор Абукава, профессор Мафунэ… Сплошь профессора да доценты… Сегодня здесь собрались почти все токийцы, интересующиеся криминологией, — судьи Верховного Суда, заведующие отделами дифференцирования домов предварительного заключения для малолетних преступников, инспектора по делам несовершеннолетних… Но почему они молчат? Вряд ли так уж боятся студентов. Скорее всего, просто считают, что бессмысленно вступать с ними в споры. Наверное, в глазах этих взрослых и умудрённых опытом людей он просто мальчишка, жалкий фигляр! И зачем только он вылез на кафедру! Тикаки нашёл глазами Тидзуру, которая сидела в самом конце зала на специальном помосте для показа диапозитивов. Смотрит прямо на него и улыбается. Как же всё это глупо, всё, вместе взятое! Лучше бы он молчал, ясно же, что студенты народ безответственный и его мнение их абсолютно не интересует. Перед Тидзуру сидит профессор Мафунэ из университета Д. в окружении нескольких студенток, наверняка он их сюда и затащил. Все, как на подбор, яркие красотки, куда уж там мужеподобным девицам из группы пикетчиков. А этих в касках вообще не разберёшь, кто какого пола. Молча стоят перед дверями, как дисциплинированные игрушечные солдатики. И, словно заводные куклы, периодически издают однообразные механические вопли. Девица в круглых очках всё ещё торчит перед микрофоном. Тощая, губы тонкие, налицо все признаки гормональной недостаточности, ну просто копия той надзирательницы из женской зоны. Если это действительно она, значит, она на редкость двуличная особа. Там, в тюрьме, находясь при исполнении, она строила из себя индивидуалистку, с апломбом твердила: «За преступление несёт ответственность прежде всего сам преступник» — и, как положено образцовой надзирательнице, стремилась переложить всю вину за самоубийство заключённой на него, якобы допустившего грубую халатность. А теперь быстренько переметнулась на сторону приверженцев тоталитаризма и вещает с умным видом: «Всякое преступление имеет революционный характер, поскольку является протестом против социальной несправедливости». Тикаки живо вспомнилось, с каким негодованием обрушилась на него надзирательница женской зоны: «Зря вы, доктор, так сочувствуете Нацуё Симура, это мешает вам видеть истинную картину. По-вашему, она задумала убить себя и своих троих детей только потому, что оказалась в жизненном тупике — бедность вынудила её переехать из провинции в Токио, там она связалась с мужчиной, который поступил с ней жестоко… А на самом деле к преступлению её подтолкнули не только социальные причины». Выходит, споря с ней тогда, Тикаки оперировал доводами прямо противоположными сегодняшним. Почему же так получилось? Внезапно Тикаки потерял всякую уверенность в себе. Мирный храм в его душе, тишина и покой… Да где же всё это? Прекрасные метопы, созданные упорным трудом учёных… Полно, уж не мираж ли это? Ведь в доводах студентов тоже есть рациональное зерно. Если продолжать с ними спорить, можно оказаться в тупике. Под самым его ухом раздаётся резкий голос Офурубы. Бодро помахивая свёрнутым в трубку текстом своего доклада, словно дирижёрской палочкой, он с торжествующим видом что-то вещает. Похож на дирижёра Георга Солти. Такая же лысая голова и так же закатывает глаза. Как всегда, полон энергии.
